Операция в Приморье – поимка так называемых партизан, якобы объявивших войну милиционерам – вызвала в обществе ажиотаж. Образованные и обеспеченные люди ждут бунтов, а эти бунты становятся все агрессивнее, считает директор Левада-центра Лев Гудков.
– Про Приморье пока есть только легенда: якобы "партизаны" с сомнительным прошлым мстят правоохранительным органам "за беспредел". Достоверной информации о событиях почти нет, но следят за ними с небывалым вниманием. Люди ждут бунта?
– Определенная среда, которая более критично настроена по отношению к режиму, ждет, что акции протеста приобретут политический характер вне зависимости от того, законны они или нет. Ожидают бунта очень небольшие группы, 3-4 процента населения – это более информированные, обеспеченные и образованные люди, вытесненные с политического поля. Именно их разочарование в том, что они не могут участвовать в решении политических проблем – дискуссиях в парламенте и СМИ, порождает аморфные ощущения катастрофы, бунта.
В массовом сознании никаких ожиданий бунта нет, хотя есть разлитое диффузное недовольство ситуацией и надежда на то, что кризис пройдет, ситуация, несмотря на все пакости, будет улучшаться, а сейчас надо терпеть. Терпеть готовы до 60 процентов населения. Это не периферийная часть общества, не депрессивные районы, а средняя часть общества – законопослушные, зрелые, активные люди. Настроения протеста чуть понизились в последние месяцы, а начали снижаться еще в период кризиса. Эта тенденция продолжается.
То, что акции протеста приобретают все более ожесточенный, брутальный характер, как мы это видели в Междуреченске, говорит о гораздо более серьезных вещах: не удалось построить цивилизованных отношений между властью и обществом, не удалась институционализация новых экономических и правовых отношений. Идет сильнейшая дискредитация тех институтов, которые могли бы стать инструментами решения или смягчения конфликтов. Прежде всего - судов, общественных организаций, которые могли бы придать более или менее упорядоченный характер конфликту. Нет общества без конфликтов. Важно, как эти конфликты решаются. То, что мы видим в последнее время – это невозможность институционализации правового государства, демократических процедур и все более наглое проявление административного произвола властей. В ответ на такую грубую демонстрацию силы, неспособность понимать природу конфликтов и принимать точку зрения противной стороны, протест начинает приобретать маргинальную и крайне агрессивную форму. Это симптом очень серьезного неблагополучия.
– Протесты становятся все радикальнее. Это тенденция?
– Есть некоторые признаки тенденции. Мы имеем дело с очаговыми вспышками насилия или крайнего протеста. Можно позволить себе такую метафору: когда человек болен, у него или лихорадка и повышенная температура, или сыпь точечная, очаговая. Мы имеем дело со второй формой.
– А ожидание тоже трансформировалось? Ждут мирных протестов или радикальных?
– Есть такие настроения. Но я бы их не переоценивал: это иное выражение собственной слабости и недееспособности.
– Сформировался ли образ идеального бунтаря – список качеств, которыми должен обладать некто, противопоставляющий себя власти?
– Вспышки протеста, особенно брутальные, как это было после взрыва на "Распадской", приобретают стихийную природу. Лидеры выявляются в ходе самих выступлений. Это формы экстремальной самоорганизации общества. Важно, что никакие привычные, отработанные формы типа профсоюзов и общественных организаций не участвуют в этом. Это значит, что нет образцов поведения. В случае стихийного протеста ситуация быстро накаляется и радикализируется. Люди очень быстро переходят от умеренных форм протеста к столкновениям с милицией, ОМОНом. Это опасная ситуация. В частности потому, что милиция и ОМОН сегодня крайне дискредитированы. Доверие к ним на очень низком уровне, а ненависть только повышается: милиция воспринимается как коррумпированная, как место собрания "беспредельщиков". В каком-то смысле это работает на оправдание насилия. В ответ на ожесточение и демонстрацию силы люди делают то же самое.
– Народный антигерой – милиционер или политик?
– И тот, и другой. Они в равной степени лишены авторитета, к ним относятся как к представителям коррумпированных органов, которые заняты только собой и демонстрируют нехарактерную для прежних времен наглость и силу.
– А героя нет?
– Нет. Это один из признаков неупорядоченной ситуации в обществе.
– Есть ли какая-то проблема, которая может вывести людей из апатии и заставить объединиться? Кроме футбола и хоккея.
– Пока сейчас я не вижу такой темы. Может быть, резкое ухудшение жизненного уровня в ситуации кризиса. Причем ухудшение, которое длится долго. Что-то затрагивающее повседневную жизнь большой группы населения, например, какая-нибудь топорная реформа ЖКХ.
– Тогда перестанут терпеть?
– Терпение в кризис выросло примерно с 35% в 2007 году до 60% в 2009 году. "Надо терпеть" – это установка. Но вместе с готовностью терпеть прорываются и вспышки агрессии.
– Про Приморье пока есть только легенда: якобы "партизаны" с сомнительным прошлым мстят правоохранительным органам "за беспредел". Достоверной информации о событиях почти нет, но следят за ними с небывалым вниманием. Люди ждут бунта?
– Определенная среда, которая более критично настроена по отношению к режиму, ждет, что акции протеста приобретут политический характер вне зависимости от того, законны они или нет. Ожидают бунта очень небольшие группы, 3-4 процента населения – это более информированные, обеспеченные и образованные люди, вытесненные с политического поля. Именно их разочарование в том, что они не могут участвовать в решении политических проблем – дискуссиях в парламенте и СМИ, порождает аморфные ощущения катастрофы, бунта.
В массовом сознании никаких ожиданий бунта нет, хотя есть разлитое диффузное недовольство ситуацией и надежда на то, что кризис пройдет, ситуация, несмотря на все пакости, будет улучшаться, а сейчас надо терпеть. Терпеть готовы до 60 процентов населения. Это не периферийная часть общества, не депрессивные районы, а средняя часть общества – законопослушные, зрелые, активные люди. Настроения протеста чуть понизились в последние месяцы, а начали снижаться еще в период кризиса. Эта тенденция продолжается.
То, что акции протеста приобретают все более ожесточенный, брутальный характер, как мы это видели в Междуреченске, говорит о гораздо более серьезных вещах: не удалось построить цивилизованных отношений между властью и обществом, не удалась институционализация новых экономических и правовых отношений. Идет сильнейшая дискредитация тех институтов, которые могли бы стать инструментами решения или смягчения конфликтов. Прежде всего - судов, общественных организаций, которые могли бы придать более или менее упорядоченный характер конфликту. Нет общества без конфликтов. Важно, как эти конфликты решаются. То, что мы видим в последнее время – это невозможность институционализации правового государства, демократических процедур и все более наглое проявление административного произвола властей. В ответ на такую грубую демонстрацию силы, неспособность понимать природу конфликтов и принимать точку зрения противной стороны, протест начинает приобретать маргинальную и крайне агрессивную форму. Это симптом очень серьезного неблагополучия.
– Протесты становятся все радикальнее. Это тенденция?
– Есть некоторые признаки тенденции. Мы имеем дело с очаговыми вспышками насилия или крайнего протеста. Можно позволить себе такую метафору: когда человек болен, у него или лихорадка и повышенная температура, или сыпь точечная, очаговая. Мы имеем дело со второй формой.
– А ожидание тоже трансформировалось? Ждут мирных протестов или радикальных?
– Есть такие настроения. Но я бы их не переоценивал: это иное выражение собственной слабости и недееспособности.
– Сформировался ли образ идеального бунтаря – список качеств, которыми должен обладать некто, противопоставляющий себя власти?
– Вспышки протеста, особенно брутальные, как это было после взрыва на "Распадской", приобретают стихийную природу. Лидеры выявляются в ходе самих выступлений. Это формы экстремальной самоорганизации общества. Важно, что никакие привычные, отработанные формы типа профсоюзов и общественных организаций не участвуют в этом. Это значит, что нет образцов поведения. В случае стихийного протеста ситуация быстро накаляется и радикализируется. Люди очень быстро переходят от умеренных форм протеста к столкновениям с милицией, ОМОНом. Это опасная ситуация. В частности потому, что милиция и ОМОН сегодня крайне дискредитированы. Доверие к ним на очень низком уровне, а ненависть только повышается: милиция воспринимается как коррумпированная, как место собрания "беспредельщиков". В каком-то смысле это работает на оправдание насилия. В ответ на ожесточение и демонстрацию силы люди делают то же самое.
– Народный антигерой – милиционер или политик?
– И тот, и другой. Они в равной степени лишены авторитета, к ним относятся как к представителям коррумпированных органов, которые заняты только собой и демонстрируют нехарактерную для прежних времен наглость и силу.
– А героя нет?
– Нет. Это один из признаков неупорядоченной ситуации в обществе.
– Есть ли какая-то проблема, которая может вывести людей из апатии и заставить объединиться? Кроме футбола и хоккея.
– Пока сейчас я не вижу такой темы. Может быть, резкое ухудшение жизненного уровня в ситуации кризиса. Причем ухудшение, которое длится долго. Что-то затрагивающее повседневную жизнь большой группы населения, например, какая-нибудь топорная реформа ЖКХ.
– Тогда перестанут терпеть?
– Терпение в кризис выросло примерно с 35% в 2007 году до 60% в 2009 году. "Надо терпеть" – это установка. Но вместе с готовностью терпеть прорываются и вспышки агрессии.
