"Современный терроризм: социально-психологический аспект" – название работы научных сотрудников Института психологии РАН Вячеслава Соснина и Тимофея Нестика. В книге обобщается опыт работы экспертов в области терроризма и шахидизма в России, Израиле, Шри Ланке и других странах. Один из авторов, Тимофей Нестик, ответил на вопросы Радио Свобода.
– Как вообще проводятся такие исследования?
– Возникает масса сложностей. Понятно, что нет возможности серьезно изучить психологию этих людей в процессе подготовки теракта и тем более – когда они уже на последнем своем маршруте. Здесь основная работа косвенная, в том числе – по биографиям террористов, по воспоминаниям тех, кто уже, скажем так, расстался с этой дорогой.
– Можно выделить какие-то основные черты психологического портрета шахида или шахидки?
– В 80-е годы, когда это только-только началось в Ливане, еще можно было набросать какой-то общий портрет. Долгое время считалось, что такие люди характеризуются, например, нарциссизмом, депрессиями. Часто они были психически не совсем здоровы – действительно, именно таких людей пытались рекрутировать террористы… Но сегодня оказалось, что все эти ограничения не работают. Портрет современного террориста-смертника имеет только две яркие черты. С одной стороны, это люди, которые, как правило, лишены постоянных тесных социальных связей (хотя есть и исключения). А с другой стороны, это люди, сильно подверженные влиянию. Кроме этих двух черт, пожалуй, очень сложно найти что-либо общее.
– Широко распространено мнение, что так называемые "черные вдовы" – шахидки, которые взрываются, в том числе и в российских городах, – пережили личную травму: потерю мужа, брата или кого-то еще из близких. Наличие такой травмы – обязательное условие?
– Травму часто создают искусственно. Это, кстати, специфика чеченских смертниц. Очень часто этих девушек держат в подвале, насилуют. И стать смертницей – для них единственный способ как-то себя очистить, обрести новую себя. Действительно, это такая жестокая ломка личности, с помощью которой можно довольно благополучного человека превратить в инструмент жестоких деяний. Но опыт показывает, что террористами становятся и те, кто в своей жизни каких-то серьезных психических травм не переживал. Часто это люди, которые просто сочувствуют своему народу, принимают трагедию, которую переживает их народ, как свою собственную. Были случаи (но это не у нас, а в арабо-израильском конфликте), когда пытались взорвать себя вполне зрелые люди, скажем, 48-летние. У человека, например, семеро детей – и он шел на такие действия. Часто это были очень обеспеченные молодые люди, с довольно хорошим образованием. Так что, как мы видим, здесь главным психологическим механизмом является либо возвращение себе своего утраченного "я", либо обретение какой-то "новой идентичности" – как говорят психологи.
– Террористы-смертники – это идейно убежденные люди? Или религиозные фанатики?
– И то, и другое. Например, по "Тамильским тиграм" мы видим: даже не будучи глубоко религиозными, эти люди, причем часто именно смертницы, взрывают себя по чисто идеологическим соображениям – там есть своя идеология героев освобождения. С другой стороны, даже среди мусульман треть терактов с использованием смертников совершается не крайне религиознымигруппами. Часто люди, которые пытались осуществить теракт, но остались живы, потому что теракт удалось предотвратить, потом говорят, что религиозные мотивы пришли к ним позже, скажем, уже в тюрьме. Так что сводить этот феномен исключительно к религиозному джихаду, конечно, опрометчиво.
– После трагедии в московском метро звучала версия, что этих двух смертниц взорвали с помощью мобильных телефонов. Получается, женщины – как часовые механизмы? Они в зомбированном состоянии находятся в момент теракта? Получается, они готовы умереть, но не знают точно минуту и секунду, когда это случится? Или все-таки большинство таких смертников – люди, которые сами принимают последнее решение, перед тем как нажимают кнопку?
– Взрыву предшествует очень длительная подготовка. В частности, обычно смертников проводят через своего рода обет, клятву, после которой обратный путь невозможен. Их статус смертниц или смертников подчеркивается даже особым обращением с этими людьми. Они уже вроде бы не относятся к этой жизни: уже, можно сказать, святые. Наряду с этим, если по какой-то причине смертник не решается взрывать себя сам, действительно, всегда есть люди, которые сопровождают его. Это общая практика. Это и у нас, и в Израиле часто так, и уж тем более в Ираке: есть люди, которые в случае чего, конечно же, "помогут".
– Можно как-то предсказать поведение смертника?
– Вы имеете в виду, можем ли мы повлиять на поведение смертника, если каким-то образом столкнемся с ним в вагоне метро? Нельзя, конечно, провоцировать его. В такой ситуации даже вступать в разговор было бы довольно опасно: это дополнительное волнение. Это может быть расценено как провал, риск краха всего дела. Тем более, если при этом смертник находится под наблюдением другого человека. Ни в коем случае нельзя предпринимать собственных, на свой страх и риск, действий. Тут, конечно, многое зависит еще от состояния смертника. Потому что некоторые из них колеблются. Можно гипотетически допустить вероятность того, что, скажем, какой-то случай по дороге способен вызвать какое-то сопереживание у этого человека или какие-то воспоминания, которые могли бы все-таки удержать его от последнего решающего шага.
– Ваши исследования каким-то образом используются спецслужбами? Есть к ним интерес?
– Интерес есть. Сложность в том, что такие исследования пока мало дают для понимания того, как этих смертников ловить или как предотвратить конкретный теракт. Анализируя огромный объем материалов, мы пришли вот к какому выводу: борьба с терроризмом и со смертниками – это не столько выявление самих смертников, сколько выявление инфраструктуры, которая их поддерживает, которая их определенным образом настраивает, готовит. Возьмем опыт Израиля. Успехи, которых там добились после 2002 года - когда просто в десятки раз сократилось число терактов с использованием смертников и число жертв – конечно, прежде всего связаны с массовыми арестами, с подавлением инфраструктуры. Например, практически за неделю было проведено более 6 тысяч арестов. Но это все краткосрочные меры. Потому что, в конечном счете, это все равно вызывает чувство унижения, переживания, невозможности повлиять на свою судьбу какими-то легальными способами. И в конечном счете все равно увеличивает число тех, кто симпатизирует террористам. Скажем, среди палестинского населения, по данным одного из опросов, более 70 процентов поддерживало теракты.
Если у нас, в России, есть какой-то шанс бороться с терроризмом, то бороться с ним нужно за счет реабилитации общества в целом. И прежде всего общества, прошедшего через войну.
– Как вообще проводятся такие исследования?
– Возникает масса сложностей. Понятно, что нет возможности серьезно изучить психологию этих людей в процессе подготовки теракта и тем более – когда они уже на последнем своем маршруте. Здесь основная работа косвенная, в том числе – по биографиям террористов, по воспоминаниям тех, кто уже, скажем так, расстался с этой дорогой.
Портрет современного террориста-смертника имеет только две яркие черты. С одной стороны, это люди, которые, как правило, лишены постоянных тесных социальных связей. А с другой стороны, это люди, сильно подверженные влиянию.
– Можно выделить какие-то основные черты психологического портрета шахида или шахидки?
– В 80-е годы, когда это только-только началось в Ливане, еще можно было набросать какой-то общий портрет. Долгое время считалось, что такие люди характеризуются, например, нарциссизмом, депрессиями. Часто они были психически не совсем здоровы – действительно, именно таких людей пытались рекрутировать террористы… Но сегодня оказалось, что все эти ограничения не работают. Портрет современного террориста-смертника имеет только две яркие черты. С одной стороны, это люди, которые, как правило, лишены постоянных тесных социальных связей (хотя есть и исключения). А с другой стороны, это люди, сильно подверженные влиянию. Кроме этих двух черт, пожалуй, очень сложно найти что-либо общее.
– Широко распространено мнение, что так называемые "черные вдовы" – шахидки, которые взрываются, в том числе и в российских городах, – пережили личную травму: потерю мужа, брата или кого-то еще из близких. Наличие такой травмы – обязательное условие?
– Травму часто создают искусственно. Это, кстати, специфика чеченских смертниц. Очень часто этих девушек держат в подвале, насилуют. И стать смертницей – для них единственный способ как-то себя очистить, обрести новую себя. Действительно, это такая жестокая ломка личности, с помощью которой можно довольно благополучного человека превратить в инструмент жестоких деяний. Но опыт показывает, что террористами становятся и те, кто в своей жизни каких-то серьезных психических травм не переживал. Часто это люди, которые просто сочувствуют своему народу, принимают трагедию, которую переживает их народ, как свою собственную. Были случаи (но это не у нас, а в арабо-израильском конфликте), когда пытались взорвать себя вполне зрелые люди, скажем, 48-летние. У человека, например, семеро детей – и он шел на такие действия. Часто это были очень обеспеченные молодые люди, с довольно хорошим образованием. Так что, как мы видим, здесь главным психологическим механизмом является либо возвращение себе своего утраченного "я", либо обретение какой-то "новой идентичности" – как говорят психологи.
– Террористы-смертники – это идейно убежденные люди? Или религиозные фанатики?
– И то, и другое. Например, по "Тамильским тиграм" мы видим: даже не будучи глубоко религиозными, эти люди, причем часто именно смертницы, взрывают себя по чисто идеологическим соображениям – там есть своя идеология героев освобождения. С другой стороны, даже среди мусульман треть терактов с использованием смертников совершается не крайне религиозными
– После трагедии в московском метро звучала версия, что этих двух смертниц взорвали с помощью мобильных телефонов. Получается, женщины – как часовые механизмы? Они в зомбированном состоянии находятся в момент теракта? Получается, они готовы умереть, но не знают точно минуту и секунду, когда это случится? Или все-таки большинство таких смертников – люди, которые сами принимают последнее решение, перед тем как нажимают кнопку?
– Взрыву предшествует очень длительная подготовка. В частности, обычно смертников проводят через своего рода обет, клятву, после которой обратный путь невозможен. Их статус смертниц или смертников подчеркивается даже особым обращением с этими людьми. Они уже вроде бы не относятся к этой жизни: уже, можно сказать, святые. Наряду с этим, если по какой-то причине смертник не решается взрывать себя сам, действительно, всегда есть люди, которые сопровождают его. Это общая практика. Это и у нас, и в Израиле часто так, и уж тем более в Ираке: есть люди, которые в случае чего, конечно же, "помогут".
– Можно как-то предсказать поведение смертника?
– Вы имеете в виду, можем ли мы повлиять на поведение смертника, если каким-то образом столкнемся с ним в вагоне метро? Нельзя, конечно, провоцировать его. В такой ситуации даже вступать в разговор было бы довольно опасно: это дополнительное волнение. Это может быть расценено как провал, риск краха всего дела. Тем более, если при этом смертник находится под наблюдением другого человека. Ни в коем случае нельзя предпринимать собственных, на свой страх и риск, действий. Тут, конечно, многое зависит еще от состояния смертника. Потому что некоторые из них колеблются. Можно гипотетически допустить вероятность того, что, скажем, какой-то случай по дороге способен вызвать какое-то сопереживание у этого человека или какие-то воспоминания, которые могли бы все-таки удержать его от последнего решающего шага.
– Ваши исследования каким-то образом используются спецслужбами? Есть к ним интерес?
– Интерес есть. Сложность в том, что такие исследования пока мало дают для понимания того, как этих смертников ловить или как предотвратить конкретный теракт. Анализируя огромный объем материалов, мы пришли вот к какому выводу: борьба с терроризмом и со смертниками – это не столько выявление самих смертников, сколько выявление инфраструктуры, которая их поддерживает, которая их определенным образом настраивает, готовит. Возьмем опыт Израиля. Успехи, которых там добились после 2002 года - когда просто в десятки раз сократилось число терактов с использованием смертников и число жертв – конечно, прежде всего связаны с массовыми арестами, с подавлением инфраструктуры. Например, практически за неделю было проведено более 6 тысяч арестов. Но это все краткосрочные меры. Потому что, в конечном счете, это все равно вызывает чувство унижения, переживания, невозможности повлиять на свою судьбу какими-то легальными способами. И в конечном счете все равно увеличивает число тех, кто симпатизирует террористам. Скажем, среди палестинского населения, по данным одного из опросов, более 70 процентов поддерживало теракты.
Если у нас, в России, есть какой-то шанс бороться с терроризмом, то бороться с ним нужно за счет реабилитации общества в целом. И прежде всего общества, прошедшего через войну.
