5 февраля 2000 года произошел один из самых жестоких эпизодов второй чеченской войны. В этот день отряд петербургского ОМОНа осуществил зачистку чеченского села Новые Алды, в результате которой погибли десятки людей.
В зачистке села Новые Алды, устроенной отрядом петербургского ОМОНа 5 февраля 2000 года, у Айны Айсхановой погиб сын Руслан. У Айны выразительное лицо, и фотограф не может остановиться, снимая ее. Айна не может остановиться, рассказывая о событиях того дня. С тех пор здесь много раз побывали журналисты, следователи и адвокаты, но психотерапевты из нас и них, наверное, так себе: Айне так и не удалось выговориться.
Судя по тому, что чаще всего Айна обращается к одному обстоятельству, именно оно было самым мучительным. Тела погибших в Алдах похоронили позже, чем положено по чеченским обычаям — через несколько дней. Но все равно раньше, чем следами преступления заинтересовались следователи прокуратуры, добравшиеся до Алдов к апрелю. И трупы пришлось эксгумировать.
- Я два раза сына похоронила... - снова и снова повторяет Айна.
У Руслана была беременная жена. После смерти мужа она ушла жить к своим родителям. Внук Айны растет там же. Бабушка видела его один раз.
С ней живет дочь и двое ее детей. Девятилетнего мальчика в феврале 2000-го еще не было на свете, но про то, что случилось в этот день в селе, он знает. В школе рассказали.
- Что именно рассказали?
- Что убили сто человек, - отвечает девятилетний мальчик. (По официальным данным, погибло 56 человек).
- И кто это сделал?
- Русские.
Бабушка говорит, что она его этому не учила. Она вообще ничего ему про тот день не рассказывала — просто не знала, как.
Нам она объясняет это фразой: " Фашисты в войну не делали того, что сделали здесь те люди".
"Те люди" до сих пор не названы судом, не найдены и не наказаны. Прокуратура несколько раз закрывала уголовное дело. Несколько семей из Алдов подали иск в Страсбургский суд и выиграли его. Но Айна ни с кем не судилась:
- Надоели угрозы.
Петербургские женщины из Комитета солдатских матерей и "Дома мира и ненасилия" несколько раз приезжали в Алды, привозили книжки в школу, разговаривали с жителями. Хотели привезти на лето детей из Алдов в Петербург, чтобы название этого города ассоциировалось у них не только с ОМОНом и теми русскими, что десять лет назад убили там то ли 56, то ли сто человек. Хотели, но пока не получилось — не нашлось достаточно петербуржцев, готовых поселить у себя чеченского ребенка из пригорода Грозного, название которого у большинства петербуржцев не ассоциируется ни с чем.
Я была в Алдах летом, школа была закрыта, и мне не удалось найти никого, кто знал бы про инициативу петербургских женщин. Так что вопрос, можно ли помирить чеченцев и русских — или хотя бы жертв петербургского ОМОНа и петербуржцев — остался открытым. Но мне показалось, что для жителей Алдов этот вопрос не слишком актуален. Никто тут не живет местью — из тех, по крайней мере, с кем я разговаривала.
Сестра Айны Лейла, помогавшая хоронить трупы, сказала, что плакала, когда Путин перестал быть президентом, потому что "он чеченский народ любит". Я с трудом поверила своим ушам, но по лицу Лейлы было непохоже, что она шутит.
-Так любит, что начал вторую войну? - уточнила я.
- А что ему оставалось... - вздохнула Лейла. - Конечно, тут такой ваххабизм был. Но при нем люди хоть стали жить получше.
Салауди Дудаев рассказывает, как вели на расстрел его двоюродного брата. Убить не успели — командир велел бойцам уходить. Но брат после этого "как будто умом поехал", говорит Салауди. "А мы не поехали?" ... - едва ли не хором отвечают окружившие его и меня женщины — его родственницы. Они живут все вместе — 43 человека на пяти сотках. Их дома разрушили снаряды, никакой компенсации никто так и не получил.
- Мстить? - переспрашивает Салауди. - Кому? Чеченец убьет соседа, если тот убьет его родственника. Соседу не простит. А русским все простят. Где их искать...
Мне показалось, что вопрос о том, можно ли помириться с русскими, не стоит для жителей Алдов, потому что они слишком устали. Устали выживать и хоронить, хоронить и выживать. Устали бояться. Русских, чеченцев, своих, чужих. Месть — это сильное чувство. На него в Алдах ни у кого из тех, с кем я разговаривала, просто нет сил.
В зачистке села Новые Алды, устроенной отрядом петербургского ОМОНа 5 февраля 2000 года, у Айны Айсхановой погиб сын Руслан. У Айны выразительное лицо, и фотограф не может остановиться, снимая ее. Айна не может остановиться, рассказывая о событиях того дня. С тех пор здесь много раз побывали журналисты, следователи и адвокаты, но психотерапевты из нас и них, наверное, так себе: Айне так и не удалось выговориться.
Судя по тому, что чаще всего Айна обращается к одному обстоятельству, именно оно было самым мучительным. Тела погибших в Алдах похоронили позже, чем положено по чеченским обычаям — через несколько дней. Но все равно раньше, чем следами преступления заинтересовались следователи прокуратуры, добравшиеся до Алдов к апрелю. И трупы пришлось эксгумировать.
- Я два раза сына похоронила... - снова и снова повторяет Айна.
У Руслана была беременная жена. После смерти мужа она ушла жить к своим родителям. Внук Айны растет там же. Бабушка видела его один раз.
С ней живет дочь и двое ее детей. Девятилетнего мальчика в феврале 2000-го еще не было на свете, но про то, что случилось в этот день в селе, он знает. В школе рассказали.
- Что именно рассказали?
- Что убили сто человек, - отвечает девятилетний мальчик. (По официальным данным, погибло 56 человек).
- И кто это сделал?
- Русские.
Бабушка говорит, что она его этому не учила. Она вообще ничего ему про тот день не рассказывала — просто не знала, как.
Нам она объясняет это фразой: " Фашисты в войну не делали того, что сделали здесь те люди".
"Те люди" до сих пор не названы судом, не найдены и не наказаны. Прокуратура несколько раз закрывала уголовное дело. Несколько семей из Алдов подали иск в Страсбургский суд и выиграли его. Но Айна ни с кем не судилась:
- Надоели угрозы.
Петербургские женщины из Комитета солдатских матерей и "Дома мира и ненасилия" несколько раз приезжали в Алды, привозили книжки в школу, разговаривали с жителями. Хотели привезти на лето детей из Алдов в Петербург, чтобы название этого города ассоциировалось у них не только с ОМОНом и теми русскими, что десять лет назад убили там то ли 56, то ли сто человек. Хотели, но пока не получилось — не нашлось достаточно петербуржцев, готовых поселить у себя чеченского ребенка из пригорода Грозного, название которого у большинства петербуржцев не ассоциируется ни с чем.
Я была в Алдах летом, школа была закрыта, и мне не удалось найти никого, кто знал бы про инициативу петербургских женщин. Так что вопрос, можно ли помирить чеченцев и русских — или хотя бы жертв петербургского ОМОНа и петербуржцев — остался открытым. Но мне показалось, что для жителей Алдов этот вопрос не слишком актуален. Никто тут не живет местью — из тех, по крайней мере, с кем я разговаривала.
Сестра Айны Лейла, помогавшая хоронить трупы, сказала, что плакала, когда Путин перестал быть президентом, потому что "он чеченский народ любит". Я с трудом поверила своим ушам, но по лицу Лейлы было непохоже, что она шутит.
-Так любит, что начал вторую войну? - уточнила я.
- А что ему оставалось... - вздохнула Лейла. - Конечно, тут такой ваххабизм был. Но при нем люди хоть стали жить получше.
Салауди Дудаев рассказывает, как вели на расстрел его двоюродного брата. Убить не успели — командир велел бойцам уходить. Но брат после этого "как будто умом поехал", говорит Салауди. "А мы не поехали?" ... - едва ли не хором отвечают окружившие его и меня женщины — его родственницы. Они живут все вместе — 43 человека на пяти сотках. Их дома разрушили снаряды, никакой компенсации никто так и не получил.
- Мстить? - переспрашивает Салауди. - Кому? Чеченец убьет соседа, если тот убьет его родственника. Соседу не простит. А русским все простят. Где их искать...
Мне показалось, что вопрос о том, можно ли помириться с русскими, не стоит для жителей Алдов, потому что они слишком устали. Устали выживать и хоронить, хоронить и выживать. Устали бояться. Русских, чеченцев, своих, чужих. Месть — это сильное чувство. На него в Алдах ни у кого из тех, с кем я разговаривала, просто нет сил.
