“Оперный бум” в Петербурге
Марина Тимашева: Сразу извинюсь: я обещала продолжить обзор фестиваля в Тель-Авиве, но сделаю это через неделю, потому что там – много грустного. А сегодня начну с поздравлений. Всех, всех – с Рождеством. И начнем мы с материала про “Оперный бум”, о котором рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Лучшие концерты и спектакли на большом экране в высококачественном цифровом изображении и звучании давно уже доступны западным зрителям. Для России это пока явление новое. Проект “Оперный бум” предполагает комментированный показ шедевров оперной классики, премьер ведущих оперных театров в режиме он-лайн, а также симфонических и вокальных концертов с участием мировых звезд. Первый такой просмотр был устроен в киноцентре “Джем-Холл” и это - только первая ласточка. Говорит генеральный директор киноцентра Вадим Кондратенко.
Вадим Кондратенко: Проект мыслился достаточно давно и связан он с тем, что мы хотим на большом киноэкране показывать оперные спектакли из лучших театров мира. Эта практика года три уже живет во всех европейских странах, но почему-то до сих пор у нас этого еще не происходило. Мы надеемся заключить контракт с Метрополитен опера. Как правило, это формат одной-двух трансляций в режиме он-лайн на весь мир, через спутник, и мы технически подготовились для того, чтобы осуществить этот проект. У нас есть необходимая аппаратура для того, чтобы представить себе изображение в формате высокого разрешения на большом экране, как кино практически, и со звуком, который специально записан для кинотеатров. Это то, к чему мы стремимся. Мы хотим выстроить регулярные показы в он-лайне лучших оперных спектаклей мира. Количество стран, которые уже показывают спектакли, очень велико, включая даже наших ближайших соседей - финнов. В семи городах Финляндии в кинотеатрах показывают трансляции из Метрополитен.
На самом деле я думаю, что в Санкт-Петербурге достаточное количество любителей классической музыки, я регулярно посещаю филармонии и вижу, каким успехом пользуются хорошие концерты. У меня нет сомнений в том, что количество публики, которое послушает и посмотрит на звезд, которых, возможно, не удастся увидеть вживую, безусловно, велико.
Татьяна Вольтская: Действительно, трудно не соблазниться именами участников концерта памяти Лучано Паваротти.
Вадим Кондратенко: Это, безусловно, его регулярные партнеры по сцене - Каррерас, Доминго, Андреа Бочелли, и большое число участников, которые, видимо, были личными друзьями Паваротти, которые работают в других жанрах. В частности, небезызвестный всем Стинг, который имел очень хорошие дружеские отношения с Паваротти, Джованотти, Синтия Лоуренс. Я видел предварительно этот концерт на пресс-просмотре, это сплав разных направлений музыки, но сделанный с чрезвычайно большим вкусом и очень красивый.
Татьяна Вольтская: Видимо, вообще этот жанр - трансляция концертов такого уровня - нечто совершенно новое, требующее к себе особого отношения и, может быть, даже создания новой традиции.
Вадим Кондратенко: Я неоднократно обращал внимание, что в электричках Испании или Норвегии играет исключительно классическая музыка, и это в порядке вещей. И я абсолютно уверен, что это работает на формирование массового сознания и культуры. Ничего подобного мы не наблюдаем у нас. Я думаю, что наш эксперимент, безусловно, должен, скажем так, привнести в нашу общую копилку хоть небольшие, но дивиденды. К сожалению, масскультура не работает на формирование нормального культурного базиса. То, что кинотеатр должен являться более демократичной формой для представления оперного искусства, безусловно, это так. Есть некоторые ограничения, связанные с тем, что мы не сможем продавать билеты дешевле, чем билеты на кино - они должны быть дороже. Причем это связано с требованиями тех, кто нам дает этот материал. В принципе, во всем мире билеты в кинотеатрах на оперные спектакли отличаются в три раза.
Татьяна Вольтская: Искусство не может быть дешевым, экономить на нем нельзя - так считает и известный петербургский композитор Сергей Слонимский, особенно обеспокоенный тем, чтобы на таких сферах как музыка и театр не экономили во время кризиса.
Сергей Слонимский: Особенно приятно уменьшать на культуру. Вот на футбол или на дзюдо как-то не уменьшают, а вот на культуру - да, потому что это как бы никому не нужно. И если это так будет, то на улицах будут убивать, потому что если будут воспитываться только первыми каналами с их сериалами и реалити-шоу, даже если время от времени будет фразеология религиозная на каких-то официальных передачах, то не будет Бога в душе ни у кого. И тогда, собственно говоря, и души-то не будет. И тогда уже будет опасно и днем выходить на улицу, и тогда уже никакого не будет ни милосердия, ни сострадания. Поэтому экономия на культуре - самоубийственная вещь.
Татьяна Вольтская: О необходимости, как это ни банально звучит, противостоять массовой культуре и заниматься молодежью никогда не упускает случая сказать и Антон Адасинский, когда приезжает на гастроли в Петербург.
Антон Адасинский: Люди, которым сейчас 8-9, они ничего не знают, не читают, они просто пытаются делать маленький бизнес. Сейчас им 10 лет, потом будет 18. Вот это поколение нас ухайдакает, и мы никак помочь им не можем. Поэтому сейчас интересно обучение детей, надо думать о том, что делают ребята молодые .
Татьяна Вольтская: Золотые времена, по мнению Адасинского, были кратки и промелькнули вместе с перестройкой.
Антон Адасинский: Все на все забили, все забыли и занялись другими делами, поэтому молодые люди могли делать все, что они делают. И пели правильно, и занимались где угодно, и все отдавалось бесплатно в аренду всякими ЖЭКами. И можно было прийти, снять студию, какой-то подвальчик, просто договориться за бутылку, и там вместе делать спектакль.
Татьяна Вольтская: А теперь молодым, желающим что-то сделать в искусстве, часто приходится уезжать на Запад, потому что в России это стало слишком трудно и дорого.
Антон Адасинский: Там просто народ думает о том, что культура важна, он просто помогает тебе это сделать. Нам помогают в Германии, нам денежку дают. Там все наоборот, там страна для людей.
Татьяна Вольтская: Может быть, проект “Оперный бум” хоть немного посодействует улучшению общей атмосферы хотя бы в отдельно взятом Петербурге. Люди, любящие музыку, приветствуют эту идею. Говорит литературовед Алексей Филимонов.
Алексей Филимонов: Музыка гармонизирует. Из наслаждений жизни главное для нас музыка, как сказал Пушкин, гармония, она должна облагораживать сознание, просветлять город при всех его проблемах. К сожалению, поэзия не может сегодня быть организующим началом, потому что власть всех боится. А музыка способствует этому.
Татьяна Вольтская: Как вы считаете, на такие достаточно дорогие концерты (около тысячи будет билет) пойдет молодежь?
Алексей Филимонов: Я думаю, что для тех, кто любит музыку, это не деньги, они их найдут, они обязательно сходят. Это огромное событие.
Татьяна Вольтская: Времени ходить на концерты у современного человека почти нет, но кинопоказ оперы это прекрасно, - считает поэт, преподаватель русской литературы Алексей Машевский.
Алексей Машевский: Замечательно. Я до сих пор помню, как в какой-то Новый Год нам показывали “Ариадну на Наксосе” Штрауса прямо из Метрополитен опера. Это был самый замечательный Новый Год, который за последнее время я помню. Причем, это было лет 8 назад. Потому что все эти “огоньки” смотреть уже невозможно было, а то, как они пели, это было счастье. Вот такого счастья, кончено, побольше бы. Но, опять же, как туда залучить современного, изможденного жизнью человека, которому надо бежать в разных направлениях сразу, это я не знаю.
Татьяна Вольтская: Но это уже другой вопрос. Проект должен расти и развиваться, в перспективе планируется даже создать Петербургский оперный клуб, который будет держать город в курсе мировых музыкальных событий.
Фотобиеннале по-иркутски
Марина Тимашева: В Иркутске подвели итоги международного Фотобиеннале "Движение". Рассказывает Екатерина Вертинская.
Екатерина Вертинская: Хотя задумывался конкурс фоторабот, как межвузовский, в границах Иркутской области, но затем, благодаря Интернету, стал Сибирским, а к финалу - международным. Одним из организаторов биеннале стал иркутский фотограф Николай Тарханов. Пять лет назад вместе с единомышленниками он уже организовывал фотовыставку лучших работ информационного агентства “Рейтер”. Площадкой послужил очередной Байкальский экономический форум. Тогда представители бомонда из разных городов Сибири с интересом рассматривали репортажные фотосъёмки о событиях с разных концов света. Сейчас было всё по другому: организаторы заявили тему, выбрали жюри и совместно определили критерии отбора работ. Продолжает Николай Тарханов.
Николай Тарханов: По большому счёту рассылка, личные знакомства, своя страничка на одной из социальных сетей. Мы получили через две недели более шестидесяти участников. Мало того, что там двадцать пять городов России. Это были и США, и Франция. Не все, конечно, они прошли, потому что уровень участников был разный. От “я снимаю, как умею” до работ, которые были действительно гениальны. Была цель достигнута быстро и неожиданно хорошо.
Екатерина Вертинская: Свои работы на конкурс прислали двести пятьдесят участников. В жюри вошли представители разных городов России и ближнего зарубежья, и им пришлось выбирать из шестисот работ. Они голосовали и просматривали фотографии по Интернету, то есть, практически не общаясь друг с другом. Иркутяне, хотя и были устроителями, своих картин выдвинули мало. Вот, что говорит по этому поводу председатель жюри, известный иркутский журналист Андрей Фомин.
Андрей Фомин: В Иркутске просто и элементарно боятся конкурировать между собой. Скажем, фотографы, которые считают себя мэтрами или которых кто-то считает мэтрами, состоявшимися мастерами, они просто в панике перед возможностью или необходимостью участвовать в каком-то конкурсе. Тем более, в конкурсе, претендующем на объективность решения. А вдруг эта объективность решения приведёт к тому, что мэтр не попадёт даже в шорт-лист. Для иркутян - это уже ментальность - это смерти подобно.
Екатерина Вертинская: В ходе конкурса и профессионалам, и новичкам пришлось соревноваться на равных. Тем не менее, иркутяне всё же оказались в числе сильнейших. Рассказывает Виталий Семёнов. Две его работы вошли в десятку лучших.
Виталий Семенов: Участие в выставке это есть своего рода утверждение в среде фотографов, фотохудожников. В дальнейшем, какие выставки в Иркутске у нас будут проходить, пропускать ни одну не намерен.
Екатерина Вертинская: Финальная экспозиция, которая расположилась в одном из центральных выставочных залов Иркутска, состояла из пятидесяти шести фотографий. Из работ, которые были представлены широкой аудитории, не было даже двух, хотя бы чем-то похожих, хотя на всех было запечатлено движение. Здесь были: и след от пролетевшего самолёта, и отражение летящей птицы на глади осенней лужи, и падающие листья, и обнажённая девушка, любующаяся плывущими по небу облаками. Слепили глаза огни автомобильных фар в ночном городе. Впечатлило одинокое дерево, стоящее высоко на холме, его ветви хаотично разбросаны, будто сохранили порывы ветров, которые их ежедневно обдували. Не оставили равнодушными и маленькие балерины на затемненной сцене. С одной стороны, казалось, что они словно застыли на мгновение в танце, с другой - создавалось впечатление, что они вот-вот спрыгнут с картины. Задача выставки, по словам организаторов, была в том, чтобы не только показать движение на фотографии, но и в танце, в поэтическом слове. Пригласили творческие молодёжные коллективы со всего Иркутска. Призы, обсуждения, суета, огромное количество посетителей. Здесь же организаторы заявили о том, что будут проводить смотр не раз в два года, а каждый год. Условия и тему участники узнают уже в начале января.
История в открытках
Марина Тимашева: Новый Год и Рождество – эти дни люди стараются провести в узком семейном кругу. А чтобы длинные новогодние праздники прошли с пользой, музейные работники готовят для посетителей уютные выставки, которые могли бы не только развлечь, но еще и показать исконно русские традиции. Музейные работники Новгородской области подготовили в этом году особенные программы. Рассказывает Светлана Жохова.
Светлана Жохова: Новый Год и Рождество – время, когда можно остановиться, подвести итоги года прошедшего и загадать желание на будущий год. А музейные работники стараются порадовать посетителя душевными выставками. Необычную идею в канун новогодних праздников реализовал Музей истории города Боровичи. В экспозиции собраны новогодние открытки – с дореволюционных времён и до настоящего момента. Рассказывает заведующая музеем Ирина Столбова.
Ирина Столбова: Все-таки мы как-то больше знаем историю из учебников, из науки, из политики, но не из воспоминаний. История все-таки не та, которая там написана, а та, которую несет каждый человек.
Светлана Жохова: Поздравления начинаются с нежных обращений: “Здравствуй, милая Катенька!” Бумага потемнела от возраста, но с дореволюционных открыток всё с тем же любопытством смотрят дети.
Ирина Столбова: И те сюжеты, и эта обычная жизнь, и, наверное, просто стремление к лучшему. Вот, посмотрите - “С Рождеством Христовым!”. Это - семья. А сегодня, что мы видим на открытках? Либо это ветка с шариком, либо это символ года. О чем она говорит? Ни о чем. То есть она приводит нас к какой-то полной деградации, к тому, чтобы мы перестали, наконец, о чем-то думать, хотя, наверное, уже надо начинать думать.
Светлана Жохова: В 20-е годы открыток и вовсе не было – их запретили как пережиток прошлого. В 30-е годы появляются первые редкие новогодние открытки. Но массовое распространение они получат лишь в конце 40-х, после войны. Черно-белые, похожие на фотографии открытки, в основном, привозили из Германии.
Ирина Столбова: К 50-му годы наша страна очень быстро вышла из этой ситуации, уже был специальный заказ: уже символы года, та же самая политика, и искусство, и культура, и дети. Замечательные открытки!
Светлана Жохова: Открытки 60-х годов внушают оптимизм и надежду на светлое будущее.
Ирина Столбова: Советский народ живет беззаботно, потому что он живет в самой лучшей стране, и у детей самое счастливое детство. Существует железный занавес, поэтому у всех белозубые улыбки, у всех беззаботные лица и блестящие глаза.
Светлана Жохова: 70-е годы были полны масштабных событий: в новогодних открытках читается символика олимпиады, а Дед Мороз становится, как никогда, близок к народу – на его шапке гордо красуется надпись “БАМ”.
Ирина Столбова: И фигурное катание, которое смотрели все, не отрываясь от телевизора, и русские сюжеты, и русские народные сказки, и тот же самый Кремль, и хоккей, и серп и молот, и поздравления: уже не “дорогая Катенька”, а “дорогие товарищи”.
Светлана Жохова: Современных открыток представлено не так много, и не только потому, что их можно увидеть в любом книжном магазине.
Ирина Столбова: А что сегодня стало? Либо это SMSка, либо это “электронка”, либо это факс. А если мы купили открытку, то на ней - штамп. Нам не надо ничего придумывать, за нас уже кто-то придумал. В лучшем случае мы впереди напишем “милая Катенька”, а дальше подпишем “твоя подруга”. Открытки все-таки перестали быть частичкой души.
Светлана Жохова: Сотрудники Новгородского объединённого музея-заповедника тоже решили попробовать воссоздать историю через детали, а именно - через новогодние костюмы разных эпох. Научный сотрудник музея Татьяна Крузе напоминает, что праздновать Новый Год 1 января Россия стала лишь при Петре Первом.
Ирина Столбова: Тогда же, согласно указу, было велено украшать дома - поставить можжевеловые или сосновые ветви.
Светлана Жохова: К правлению Петра относится и ещё одно нововведение – балы-маскарады. Длились они по несколько дней и были связаны с военными успехами. Сценарии разрабатывал сам Пётр. А при Александре I даже существовал указ, по которому театры должны были раз в год предоставлять помещение и давать благотворительный маскарад в пользу раненых. С середины XIX века балы всё чаще связаны с празднованием Нового Года. А самый последний широкий бал-маскарад прошёл в 1903 году в Зимнем дворце. Все приглашённые были в костюмах стилистики XVII века. Впрочем, костюмы встречались самые разные. Например, такой.
Ирина Столбова: В зал входит персонаж в удивительно странном костюме: в виде человека, перевернутого с ног на голову. И на этом костюме надпись была: “20-й век”. Этого человека поскорее выпроводили. А этот костюм представлял собой ткань, на которую нашиты были денежные купюры. То есть, какие-то знаковые костюмы.
Светлана Жохова: Позже новогодние увеселения были запрещены революционерами. Даже ёлки люди ставили тайком, украшали их при зашторенных окнах. А потом, когда всё было официально разрешено, мамы начали мастерить детям костюмы из подручных материалов:
Ирина Столбова: На клей сажали вату, посыпали битой игрушкой елочной, стеклышками разноцветными, резиночку продевали - и вот такая королева готова.
Светлана Жохова: Советский Союз может похвастать изобретением универсального костюма. Во-первых, ты мог выбрать наряды разных национальностей, а во- вторых, их не нужно было стирать. Ведь они были бумажными.
Ирина Столбова: Заготовка уже продавалась. Достаточно было вырезать, соединить сзади или склеить – костюм готов.
Светлана Жохова: По словам Татьяны Крузе, в маскарадах и новогодних костюмах можно усмотреть продолжение древней традиции – ряжения. Сразу после Рождества начинались Святки – дни, во время которых можно было чудить, кудесить, озоровать, рядиться.
Татьяна Крузе: Вот она - баба, переодетая мужиком. Маска у нее берестяная, с прорезями для глаз, носа, рта, с куделью. Ряженье само имеет языческие древние корни и связано с символом плодородия.
Светлана Жохова: Традиции, которые передавали из поколения в поколение, чтили свято.
Татьяна Крузе: Хозяюшка ставила горшочек с киселем, кутьей или кашей на подоконник в сени со словами: “Мороз, Мороз, приходи к нам киселя откушать, зимой ходи, летом под колодой сиди”. Так обращались к Морозу, Морозу Ивановичу, который мог быть злым и добрым, который мог путника сбить с пути.
Светлана Жохова: А молодёжь собиралась на посиделки и обращалась к другим духам – к нечисти.
Татьяна Крузе: Нужно было с определенными словами выбрать полено, а потом по виду полена, по его размеру, по сучковатости определяли, какой муж будет у этой девушки.
Светлана Жохова: А для того, чтобы гаданье было верным, соблюдали особенные правила.
Татьяна Крузе: Все узлы развязать - пояса снимали, ленты, косы расплетали, крестики снимали, свечи зажигали или светец - вот там лучинка вставлена.
Светлана Жохова: Много языческих обрядов соблюдалось в этих гаданиях. Но и у церкви был на это свой ответ:
Татьяна Крузе: В эти дни Бог-отец, по случаю рождения младенца, так возрадовался, что открыл все врата – и Рая, и Ада - поэтому вся нечисть праздновала.
Светлана Жохова: Наталья Попова, сотрудница Центра музыкальных древностей, знает не только о самих гаданиях, но и о песнях, которые их сопровождали. Очень широко распространены среди девушек были подблюдные песни.
Наталья Попова: В блюдо собирают сережки, колечки, закрывают платком и поют песню о том, что будет с человеком в наступающем году. Чье кольцо будет, тому эта и песенка.
Светлана Жохова: Гадали на достаток и бедность, на здоровье и болезнь, и конечно, на любовь. А после Святок начинали засылать сватов. Наступал зимний совет. Подготовка к хорошей свадьбе длилась около месяца: собрать да пива сварить.
Наталья Попова: Весь этот долгий период невесты причитают.
Светлана Жохова: Такие причитания могли длиться часами. За 2 недели до Масленицы свадьбы прекращались.
Наталья Попова: У праздника есть своя интонация, своя музыка.
Светлана Жохова: А для того, чтобы народ знал свою музыку, Наталья Попова напела колядку, которую без труда может выучить каждый.
(Звучит колядка)
Наталья Попова: Все учили эту колядку. А то так приятно: придут, захотят поколдовать “коляда, коляда…”. И сейчас, конечно, поются колядки. Горят рождественские звезды, с которыми ходят из дома в дом, елки, подарки - и все такое радостное.
Марина Тимашева: Наталья Попова напела колядку Светлане Жоховой. Сказала, что ее без труда может выучить каждый. Я справилась, дело за вами.
У нас в гостях Максим Рысанов
Марина Тимашева: Максим Рысанов - очень молодой, обворожительный, прекрасно образованный мужчина, к тому же, знаменитый и замечательный альтист. С недавних пор он, выходец с Украины, - гражданин Великобритании, но временами наведывается в Москву. Здесь у него персональный филармонический абонемент.
Максим Рысанов: Например, в следующем году я думаю исполнить “Октет” Энеску, в котором в первой части альт это, действительно, самый главный инструмент. Также, может быть, “Квартет” Аренского с двумя виолончелями, скрипкой и альтом. Будет концерт, посвященный только Бетховену, на котором я сыграю “Вариации” Бетховена в переложении Примроуза для альта и рояля (в оригинале написано для струнного трио), и “Квартет” - опус 131 Бетховена. Меня очень привлекает тема «Бетховен» в последнее время, не меньше чем Брамс, я бы сказал.
Марина Тимашева: Максим, с нашей точки зрения именно Бешмет сделал так, что альт оказался одним из главных инструментов. А знаете ли вы людей, которые одновременно с Башметом или до него предпринимали такие попытки?
Максим Рысанов: Видите ли, тут все, в принципе, зависит не от того, на каком инструменте ты играешь, а от того, насколько большая, интересная, привлекательная, харизматичная личность. Башмет мог играть на любом другом инструменте, он мог играть на гобое, на гитаре, на чем угодно, и я уверен, что он бы сделал не меньшую себе славу. Просто нам, молодым, повезло, что он именно на альте играл, потому что он, конечно же, приоткрыл тяжелые чугунные врата для того, чтобы альт был гораздо более узнаваем, благодаря феноменальным данным Башмета инструменталиста. Композиторы его времени написали для него огромное количество замечательных произведений, которые сейчас уже стали практически классическими. Это концерт Шнитке, это концерт Губайдуллиной, это два произведения Канчели замечательных. Но, конечно же, до Юрия Абрамовича были очень яркие личности, которые тоже занимались развитием альта. Пожалуй, начать нужно с Вадима Васильевича Борисовского, у которого, кстати, Башмет тоже учился. Борисовский, помимо игры в Квартете Бетховена, занимался исключительно перекладыванием всего для альта. Даже иногда шутят, что он переложил первую часть “Лунной сонаты” Бетховена, где альт играл мелодию. В общем, какие-то были хохмы на эту тему, но он очень много сделал замечательных работ, например, целый цикл пьес, практически сюита Прокофьева “Ромео и Джульетта” - переложение с его балета, которую Прокофьев одобрил, и много других пьес. Затем его последователем был Федор Серафимович Дружинин. Это огромная была личность, и он первым играл сольные концерты где-то в Америке и в каких-то местах, где это было совершенно не принято. На Западе - Уильям Примроуз, английский альтист, который потом уехал в Америку, много очень работал с Хейфецем, они вместе записали несколько дисков, дуэтных концертов, «Симфонию кончертанто» Моцарта. Он вообще достаточно долго был скрипачом, а потом перешел на альт. Далее идет, конечно, Лайонел Тертис. Он сам писал много для альта музыки, перекладывал. Например, его знаменитое переложение “Виолончельного концерта” Элгара для альта, которое он исполнил, и оркестром дирижировал сам Элгар. Раз уже мы говорим об обработках, я тоже, в общем, имею к этому какое-то отношение. Я сделал версию Чайковского - “Вариации на тему рококо” для альта, в следующем году у меня в планах исполнение “Виолончельного концерта” Сен-Санса, затем Кларнетовый концерт Моцарта, затем Глазунова - “Концерт для саксофона с оркестром”, и так далее.
Марина Тимашева: А вот от того, что вы перекладываете, допустим, кларнет на альт, что меняется эмоционально и меняется ли ?
Максим Рысанов: На мой взгляд, очень сильно меняется и, на мой взгляд, улучшается, особенно, если дело касается романтической музыки. Я сотрудничал и слышал очень много действительно великолепных, первоклассных кларнетистов. И даже в исполнении этих монстров мне не хватает какой-то эмоции. Я думаю, что это довольно просто объяснить за счет вибрации, потому что у кларнета неописуемо красивый звук, но не имеющий вот этой страсти в звуке. То есть он действительно отстраненный для меня. Опять же, можно спорить, и я неоднократно уже на эту тему спорил, но кларнетовые сонаты Брамса и “Кларнетовое трио” Брамса, тоже записанные мною, мне кажется, работают лучше на альте. Может быть, потому что я на нем играю, и я знаю, как это все можно выразить. То, что касается более раннего репертуара, например, Моцарт обожал кларнет, вот этот возвышенный звук, летающий в небесах. Но у меня отец был кларнетистом, так что у меня какая-то связь тут действительно.
Марина Тимашева: Значит, папа был кларнетистом, а мама, как я понимаю, скрипачка. И почему вы перешли со скрипки на альт? Ведь тогда это казалось не очень-то выгодным.
Максим Рысанов: Потому что я очень рано понял, что скрипачей хороших огромное количество, и я сделал такую бизнес-ставку.
Марина Тимашева: И сколько лет вам тогда было?
Максим Рысанов: 14 (смеется). Если честно, почему все переходят на альт? Почему-то принято считать, что если на скрипке до определенного возраста (от 10 до 15 лет, к примеру) человек не развит технологически, то у него не будет сольного будущего на скрипке, и молодых ребят переводят на альт с тем, чтобы они потом устроились в оркестр. Почему-то считается, что в оркестре легче играть на альте.
Марина Тимашева: То есть обидно вам не было, когда вас взяли и перевели на альт?
Максим Рысанов: Меня не перевели. Я приехал поступать в Центральную музыкальную школу и попал на прослушивание в класс Галины Степановны Турчаниновой - это первая учительница Венгерова. Она сказала: яркий мальчик, но почему-то гамму двойными нотами, терциями, сыграл, якобы, фальшиво. Конечно, я уже ничего этого не помню, это мне мама сейчас рассказывает, что я страшно волновался, и она сказала, что к себе она не возьмет, прослушайтесь у Марии Ильиничны Ситковской. Я сыграл Марии Ильиничне, и она сказала: “Все. Поступайте”. И когда мне было 14 лет, а это переходный возраст, когда решается дальнейшая судьба по-настоящему, она мне предложила (за эти 4 года я, в общем, действительно очень вырос, как скрипач, и уже переиграл нормальный репертуар, догнал, будем грубо говорить, всех виртуозов): “Если хочешь, то можешь сейчас остаться на скрипке, но для этого тебе придется перейти к другому педагогу, потому что я преподаю альт”. И я сказал: “Ни за что! Мне абсолютно все равно, на чем я играю, мне нужно у вас еще учиться”. И вот это было очень правильное решение.
Марина Тимашева: И благородное, надо сказать.
Все говорят о системе образования, не только музыкального, что в западном мире оно гораздо свободнее. Вы уже в сознательном возрасте перебрались в Англию и стали там обучаться музыке. А если речь идет о ребенке, над которым не висит учительская указка, назовем ее “волшебной палочкой”, то в состоянии ли он, как взрослый человек, сам выбирать, сам думать, сам рассуждать?
Максим Рысанов: Конечно же, нет. В российской исполнительской школе есть огромный плюс и огромный минус. Большой плюс заключается в том, что если родители решили, что их ребенок будет гением, то они доведут это до конца и ребенок, конечно же, будет оснащен полностью музыкальным обучением, технической базой. Но из 100 процентов, может быть, два или три станут стоящими музыкантами. Я знаю очень много музыкантов, которые, научившись прекрасно владеть инструментом, не любят музыку. Наша школа заключается в том, что тебя отдают в ЦМШ или в Гнесинку, и ты посвящаешь свою жизнь полностью только музыке. С восьмого класса уже нет предметов, убирают математику, убирают еще что-то, остается литература, история, а все остальные предметы - музыкальные. Во всяком случае, в мое время так было. Получается, что человек, когда получает образование, выходит из ВУЗа, он ничего не умеет делать другого, чем играть. А если он в какой-то момент, в 20 или в 25 лет, решит, что он не хочет этим заниматься, что это не его, тогда это станет большой проблемой. А на Западе – наоборот, получается так, что личность она все равно, как цветок, через асфальт прорвется, но не хватает технической базы.
Марина Тимашева: Я понимаю, что вы еще совсем молоды, но если бы у вас сейчас был ребенок в том возрасте, в котором детей положено отдавать в музыкальную школу, то что бы вы делали, вы бы в Россию его привезли учиться?
Максим Рысанов: Ну, у меня уже существует подобная проблема, потому что я - крестный отец своего племянника, которому сейчас 12 лет, и который подает большие надежды. Живет он на Украине, и я не знаю, что с ним делать, потому что, с одной стороны, можно отправить его в Англию, но ему будет там очень трудно, потому что я там почти не бываю, значит, нужен человек, который будет его опекать. В Москве это стоит баснословных денег. Действительно, это стало огромной проблемой из-за того, что Украина теперь отдельная страна. Честно говоря, я вообще не знаю, отдал ли я бы своего ребенка учиться музыке. Может быть, наверное, отдал для общего какого-то развития, но особо бы не давил на него, а потом бы посмотрел, как и что из него будет постепенно вырисовываться.
Марина Тимашева: Вы даете около 100 концертов в год. Это невероятно много, это значит, что, как минимум, 100 дней вы заняты только концертами и репетициями перед концертами. А сколько времени в день вы занимаетесь, когда образуются какие-то более или менее свободные от концертов дни?
Максим Рысанов: Количество часов занятий зависит от того, какой репертуар мне нужно подготовить к следующему концерту. Если этот репертуар уже мной игран недавно, то, конечно, меньше. Если это новое, то приходится заниматься очень много. Вообще, вы сказали, что сто дней в году я играю концерты, а между ними - готовлюсь. Получается, что я вообще больше ничего не делаю - мне даже страшно стало. Я об этом стараюсь не думать.
Марина Тимашева: А я часто об этом думаю: человек играет концерт, чуть-чуть ему дают выспаться, и он приступает к работе над следующим. Снова концерт, снова работа над следующим, и так всю жизнь. И, в общем, я понимаю, почему бы вы дали своем ребенку право выбирать, в каком именно колесе ему покрутиться всю оставшуюся жизнь - в музыкальном или в каком-то другом.
Максим Рысанов: Дело в том, что это такая профессия, и потом я такой человек, что отдаю абсолютно все, тут уже экономии никакой быть не может. А сейчас еще, в связи с этим прекрасным филармоническим абонементом в Москве, приходится очень много заниматься организационной стороной, то есть всех собрать, назначить репетицию, вдруг кто-то заболел, нужно кого-то найти и срочно подменить. В общем, это, конечно, большой стресс.
Марина Тимашева: Максим, когда, например, не вы сами персональный филармонический абонемент организуете, а когда вам предлагают выступить, у вас есть импресарио?
Максим Рысанов: Я, к счастью, имею несколько, так называемых, агентств, которые на меня работают в разных странах. Основное - в Лондоне, а так, в принципе, в Европе, в Скандинавии. У меня, в общем, достаточно много их, и так получается, что они все по чуть-чуть делают, и накапливается, в конце концов, очень много.
Марина Тимашева: Рок-музыканты говорят, что очень тяжела ситуация с продажами компакт-дисков, или пиратские диски, или все скачивают что-то в интернете. Вообще, скоро вот эта форма жизни, когда человек идет, покупает компакт-диск, его слушает, практически прекращает свое существование, и вслед за ней прекратят своей существование крупные звукозаписывающие компании. А в классической музыке то же самое происходит?
Максим Рысанов: В принципе, все идет в таком направлении, но хочется верить, что останется определенная прослойка любителей классической музыки, которая будет с удовольствием покупать, так называемый, “физический диск” - с упаковкой, с дизайном, с фотографиями, с информацией. Если мы говорим о популярной музыке, кто-нибудь написал песню, состоящую из четырех нот, и это действительно милая мелодия, без заумных слов, то толпа эту песню покупает и, естественно, что этой песне тогда приходится пройти через free download - бесплатную загрузку. А если кто-нибудь записал концерт Шенберга, о котором 99, 9 процентов населения никогда не слышали… Даже если взять большие компании классического мира - “Дека”, “Дойче граммофон”, “Сони”. Вот “Дека”, например, сейчас очень сильно раскручивает Дэвида Гарольда. Есть такой скрипач, который играет рок, поп… Что-то вроде Ванессы Мэй. Они на нем делают огромные деньги и за счет него существуют. Поэтому они вкладывают огромные деньги в рекламу. Или, например, у меня есть хорошая знакомая, которая является артисткой “Деки”, скрипачка. После того, как вышел ее диск со Скрипичным концертом Чайковского и еще какие-то пьесы с оркестром (то есть более популярной музыки представить себе невозможно), она продала в одной стране 20 тысяч экземпляров, продала в магазинах, это очень много. После этого они встречаются в “Деке”, где ей говорят, что было бы очень здорово, если бы она записала какой-нибудь кросс-овер - допустим, она сыграет “Полонез” Огинского, и на него будет наложен ритм ударных инструментов.
Марина Тимашева: Мы сейчас не говорим о Шенберге, не говорим об авангардистах, которые уже сто лет остаются авангардистами.... Бывает, что композитора не принимает общество, но проходит сколько-то лет и его музыку играют в подземных переходах. А есть композиторы, которых, хоть сто лет прошло, так и играют в маленьких залах для трех своих друзей с тем же образованием, что у них самих. Поэтому у меня есть какие-то сомнения на этот счет.
Максим Рысанов: Конечно, история решает, кто останется, а кто – нет. В настоящем искусстве всегда должно что-то быть такое, что действительно заставляет душу зашевелиться. Если это происходит, то даже неподготовленный человек, в конце концов, что-то почувствует.
Марина Тимашева: Я тоже думаю, что в основании любого искусства должно лежать что-то, что касается вообще всех людей, а дальше оно может усложняться как угодно, и на верхней точке это искусство будут понимать только избранные, посвященные, просвещенные. Но непременно нужно, чтобы где-нибудь было что-то простое и ясное, в одной ноте, в одной фразе.
Максим Рысанов: Может быть, это зависит от взросления. Я всегда обожал Моцарта, мне он всегда казался таким гениально простым. А прочему-то сейчас такой период настал, когда я начинаю думать: а не слишком ли он прост? Да, конечно, у него есть несколько совершенно глобальных произведений, которые навечно останутся в истории - тот же “Реквием”, тот же “Дон Жуан”. Но он, в принципе, был неровным композитором. Кстати говоря, как и очень много его братьев в этом жанре. Например, как можно сомневаться в гение Бетховена или Шуберта? Но у них не все произведения гениальные. В этом случае единственный композитор, на мой взгляд, который оставил нам все стопроцентного качества, это Бах. А Брамс сделал очень умную вещь: он 60 процентов своих сочинений, которые ему не нравятся, просто сжег, таким образом, поставив печать “гарантия”, на том, что осталось.
Марина Тимашева: На каких произведениях вы максимально выкладываетесь, какие требуют самых больших эмоциональных, я имею в виду не технических, затрат?
Максим Рысанов: Наверное, есть несколько особенных произведений, которые на концертах выжимают последние соки. Это, например, Альтовая соната Шостаковича. Это его последнее произведение, и я всегда борюсь за жизнь в последней части, но потом, поскольку в нотах так написано, и ничего нельзя изменить, приходится смириться с этим уходом. И романтический репертуар выжимает, “Соната” Франка очень выжимает. То есть это уже, так скажем, на уровне просто порыва какого-то. Но я вообще стараюсь выкладываться на всем примерно одинаково. Например, есть категория музыкантов, которые, готовясь к концерту, занимаются только быстрыми пассажами, потому что знают, что на концерте они могут не получиться. А мне абсолютно необходимо одинаковое количество времени поучить и медленную музыку тоже. Потому что мне кажется, что в медленной фразе можно найти в звуке гораздо больше интересного, чем в каком-то пассаже. То есть там поиск, конечно, бесконечный.
Марина Тимашева: Вы очень много времени проводите стоя и все время двигаются руки, это физически тяжело?
Максим Рысанов: У многих проблемы со спиной. Хотя гораздо меньше тех, кто работает стоя. В оркестрах-то сидят и, конечно, спина… Например, моя мама перестала вообще играть на скрипке в какой-то момент (только для себя играет) из-за того, что у нее большие проблемы со спиной начались, когда она работала в оркестре. В Англии есть какой-то педагог, который разрабатывает систему, он учит своих молодых студентов играть сидя. Он говорит, что 99 процентов музыкантов будут сидеть, и надо научиться правильно играть. Но у меня лично пока нормально. Конечно, с руками разные могут быть неприятности - и переигрываем, и перерабатываем, и усталость. У меня есть очень хорошая массажистка, китайский массаж, она точки мне нажимает так, что очень больно. Но она меня возвращает к работе. Многие занимаются спортом, но вообще я знаю, что музыканты - не очень спортивный народ. Я лично очень люблю с ребятами в футбол поиграть, старюсь, когда возможно.
Марина Тимашева: Максим, а вы когда-нибудь слушаете сами музыку в наушниках, как все обычные молодые люди?
Максим Рысанов: Конечно, у меня есть i-pod, правда, на нем, к сожалению, ни одного нет произведения популярного жанра. Вру, может быть, одно: Леонид Агутин “На сиреневой Луне”. Случайно попало туда. Я, кстати, любил Агутина. Я обожал Джексона, например, кто его не любил? Но в какой-то момент у меня произошел перелом - я просто перестал слушать поп-музыку вообще. Мне стало неприятно то, что происходит, мне просто отвратительно это стало. Я сейчас не говорю про отечественную, а там, в Англии, тоже.
Марина Тимашева: А в Англии разве на радио и телевидении такая же дикая картина, как у нас, если вы когда-нибудь включали здесь телевидение?
Максим Рысанов: Нет, там есть стоящие ребята, типа Стинга, или тот же Элтон Джон. Там есть отдельный классический кабельный канал, называется он “Classic FM TV”. Вот там крутят ужас просто, там сплошной кросс-овер. Если люди слушают классическую музыку, они либо ходят на концерт, либо слушают радио. Например, “ВВС-3”. Это очень крупная станция и там все классическое. Есть еще “Classic FM Radio”, но оно крутит Моцарта, а ближе к вечеру - джаз такой легкий. Но как раз хорошо, что в России есть еще телеканал “Культура”. Кстати, единственный канал, на котором нет рекламы - это раз и, во-вторых, там все-таки действительно какие-то стоящие концерты передают.
