Михаил Соколов: Нет давно того русского Мюнхена, который приютил беженцев второй волны русской эмиграции. Там были лагеря перемещенных лиц – ДиПи (displaced persons), был русский университет во главе с профессором Михаилом Новиковым, читал в Мюнхенском университете лекции, наверное, последний философ серебряного века - Федор Степун.
В Мюнхене проходили совещания антикоммунистов во главе с Сергеем Мельгуновым и Александром Керенским, здесь появился Координационный центр антибольшевистской борьбы, появился Институт изучения СССР, пошли в эфир из столицы Баварии как раз в день смерти Сталина первые передачи радиостанции «Освобождение»; В Мюнхене на Радио Свобода работали в Гайто Газданов и Владимир Вейдле, Виктор Франк и Юрий Денике, Георгий Адамович и Кирилл Хенкин, Глеб Рар и Вадим Белоцерковский, выступали Абдурахман Авторханов, Александр Зиновьев, Владимир Войнович. Виктор Некрасов, Александр Галич.
Нет Мюнхена – города эмигрантов из Советской России, интеллектуалов и политиков, хотя на улицах звучит русская речь, но это уже не изгнанники, а просто уехавшие из пределов бывшего СССР искатели лучшей доли.
От той другой жизни остался лишь символ – один из неформальных центров жизни старой колонии - вилла в пригороде Мюнхена – Пассинге, где перебывало немало выдающихся эмигрантов 50-х – 80-х годов.
После войны дом купил выходец из Прибалтики инженер Сергей Фрёлих. Здесь жили и его дочь Ирина с мужем Юрием Шлиппе – сотрудником Радио Свобода.
Сейчас живут Ирина Сергеевна Шлиппе и ее дети.
Сегодня на той же веранде в Пассинге я беседую с искусствоведом Ириной Сергеевной Шлиппе – урожденной Фрёлих.
Попробуем познакомить вас с жизнью и судьбой ее семьи. Еще один взгляд на ушедший 20 век…
Итак, начнем с истории Фрёлихов, чьим потомкам чудом после большевистского переворота удалось к концу 1920 году перебраться в Прибалтику.
Хозяйка дома в Пассинге Ирина Сергеевна Шлиппе вспоминает семейные предания, перебирает фотографии и рассказывает про своего деда, жителя Москвы и Риги Бернгарда Фрёлиха и бабушку – из рода Зиберт:
Ирина Шлиппе: Это в Риге. Это собака, которую звали Никса.
Дед, я его всегда знала уже седым, он уже в 22 года поседел. Это мой дед, это мой отец, а это его брат Павел. А это бабушка моя. А это мой прадед Зиберт, он был действительный статский советник и звали его Сергей Самуилович, хотя еврейской крови, насколько я знаю, не было. Ветхозаветные имена были тогда приняты. И он был генерал штатский, заведовал линией железнодорожной в Средней полосе России. И его могилу мы нашли – Рождественское под Москвой.
Дедушка мой Бернгард, и он совершенно не русский, балтийский немец. У него бабка эстонка. Фрёлих – придуманная фамилия. Потому что его бабушка согрешила. И теперь совершенно непонятно, он - Унгерн-Штернберг, либо Розен. Тот жил с этой эстонкой, тогда совершенно невозможно было балтийскому барону на местной какой-то эстонке жениться, это Шереметьев мог делать. В церковной книжке он написал Фрёлих и так пошла наша фамилия.
Мой дедушка видный был человек, он очень высокий был, красивый был. Он сидел за большим письменным столом, выглядел очень благородно, видно. И его все называли "старый господин". Всякие торжества, я помню, когда были большие, справляли все, это было всегда большое празднество. Я думаю, что работали другие за него, я думаю, что он был никакой не коммерсант, а работали сыновья, мой отец был инженер, его брат был инженер, сестра. И Рары там были.
Михаил Соколов: Матери Ирины Сергеевны после 1917 года удалось выехать в Польшу. Потом в Берлин
Ирина Шлиппе: Мой дедушка родился в Польше. Тогда выпускали как на родину, поэтому они смогли выехать в Польшу, а потом из Польши в Берлин. И мама тогда училась в Берлине, был специальный институт, где Бердяев преподавал, Франк преподавал.
Михаил Соколов: Семья Фрёлих жила с 1914 по 1920 год в Москве. В 1918 уезжали в Липецк. Отцу Ирины Сергею Фрёлиху удалось пережить голод в большевистской Москве и уехать в Ригу в 1920 году.
Ирина Шлиппе: В Москве он рассказывал, как он ездил за продуктами, назывались "мешочники", и как он на вокзалах, когда нет поезда, сидели и ждали. И как рассказывали те же самые крестьяне, как они грабили и как они убивали. Совершенно хладнокровно это рассказывали. Папа сидел и слушал.
Потом он торговал на рынке. Папа рассказывал, как он наблюдал, как обманывали продавцы. Папа это видел, они ему подмигивали, чтобы он ничего не показал.
Михаил Соколов: Обвешивали, молоко разбавляли?
Ирина Шлиппе: Что-то такое в этом духе.
Михаил Соколов: Потом удалось выехать?
Ирина Шлиппе: Благодаря Пекшису, был такой Константин Пекшис, и он был очень известный архитектор, один из немногих, которые строили Ригу. И при его участии было построено 250 домов в стиле модерн, он был новатор. И он женился на старшей сестре моего деда.
Дед родился в Эстонии. Когда после революции, потом 20-е годы, 21 год, он всех родственников выписал, выкупил тогда. Тогда же можно выкупить, в 20-х годах не так трудно было выехать. Когда выехали все оттуда, он создал фирму строить центральное отопление. Была артель рабочих и была контора наверху, директором был мой дедушка. Они легально выехали. Папа родился в Риге, тогда это была Россия.
Михаил Соколов: Сергей Фрёлих закончил в Риге Ломоносовскую гимназию, рассказывает его дочь Ирина.
Ирина Шлиппе: Когда он приехал сначала, работал журналистом. Его Рар, старый Рар, отец Левы и Леночки устроил спортивным журналистом в какой-то русской газете в Риге. Потому что папа был рекордсмен, спортсмен был. Бег с препятствиями – это было его главное. Отец создал клуб "Унион". Потом еще участвовал в берлинском, таким образом познакомился с мамой.
Михаил Соколов: С 1923 по 1927 года учился во Фридриховском политехникуме в Риге. Год повышал квалификацию в политехническом институте в Берлине - Шарлотенбурге. Там Сергей Фрёлих и женился.
С марта 1928 по август 1929 Сергей Фрёлих служил в латышской армии. К началу второй мировой войн был капитаном запаса, командиром роты ополчения. Как инженер работал в фирме вместе с отцом. При этом Сергей Фрёлих занимался и политикой.
Ирина Шлиппе: Папа был во всяких организациях антисоветских, антикоммунистических в Риге. И когда у него нашли нарост на кости, он боялся, что это саркома, он вообще решил, что если это саркома, что он умрет, нет возможностей никаких для выживания, он поедет тогда, проберется в Советский Союз и убьет Сталина. Но оказалось, что это не саркома.
Но он был очень активный уже тогда.
Михаил Соколов: В 1939 году Латвия согласилась на размещение советских военных баз, летом 1940 года началась оккупация, - это уже помнит сама Ирина Шлиппе.
Ирина Шлиппе: Когда Советы вошли, 1940-й год, их встречали очень радужно. Потому Ульманис был правый. В самом начале, когда была Латышская республика, все меньшинства были в парламенте, и русское, и еврейское, все было. А потом уже с Ульманисом, он очень был правый, взяло верх фашистское такое направление.
Я помню, я гуляла с тетушкой, когда танки советские въезжали. И вдруг появилось очень много народу и все танки были заброшены красными розами. Наверное, это то, что я видела, в других местах может, этого не было. Это было в самом центре, потому что мы жили рядом с университетом, напротив оперы. Мы там гуляли в парке с тетушкой, когда все это случилось. Как-то никто не ожидал.
Папа не только был в антикоммунистических организациях, он же был в латышской армии. И когда Советы пришли, то его вызвали. Вызвали еще латыши, потому что Ульманис сначала как-то спрятался, потом, по-моему, его все равно расстреляли. Его вызвали, он две недели отсутствовал. И как раз я помню, как мама его одевали, он должен был быть в форме, надела плащ. Перед нашим домом была стрельба.
Михаил Соколов: Предприятие деда национализировали. Но работать инженером Сергея Фрёлиха советские власти оставили.
Ирина Шлиппе: Отец был инженер-строитель и работал в этой фирме. И когда пришли Советы, они же все национализировали, но папу оставили, потому что у них не было специалистов, и посылали отца на все стройки. Вместо моего дедушки посадили русского комиссара, Григорий его звали, мы с ним очень подружились. Он приходил к нам. Я помню, что ему очень понравились украшения елочные, нам подарили елочные украшения, которые в Германии покупали. Благодаря нему, хотя не только из-за него мы уехали. Он все время говорил, что надо уехать, потому что это кончится плохо. Его очень скоро сместили. Приехал вместо него комиссар, Шур его звали, который так же продлил папе контракт и очень уговаривал его остаться. Зарплата была очень хорошая.
Я помню, папа и мама ссорились. В 1939 году все немцы уезжали в Германию. Тогда все балтийцы, почти все уехали, потому что им всем возместили их имения - в Польше. Поляков выгоняли, и они в теплые кровати и квартиры, где обед еще был на столе, въезжали.
Я помню, что мои родители спорили, надо уезжать или не надо. Мой отец или моя мать не представляли, что это опасно оставаться. Потому что мы же остались, все уезжали, а мы остались, и таких было очень мало. Мне непонятно, потому что они уже бежали, и мама бежала. И как они могли остаться? И потом мы доказывали всякими путями, правдами и неправдами, что мы немецкого происхождения. И когда нас Советы допрашивали, к маме подошел один красноармеец и говорит: вот я вас знаю. Вы учились в такой-то школе в Москве. И оказалось, что там директор была его мать. И он говорит: куда же вы сейчас уезжаете, мы и туда придем. Мы все-таки решили уехать.
Я думаю, что подействовало именно то, что нас предупреждал бывший комиссар, чтобы мы не оставались, что это плохо кончится. И конечно, это плохо бы кончилось, очень плохо кончилось бы. Могу себе представить, что отца бы расстреляли, мать расстреляли бы, я бы попала в детдом, брат бы умер, наверное, была бы судьба, если бы мы там остались.
Я думаю, что мы в 1941 уехали. Потому что я еще в школу ходила в советское время, появились у нас красные флажки, и мы должны были учить наизусть биографию Сталина и Ленина. Я еще по сей день помню: "Кто не знает и не любит нашего отца и вождя Иосифа Виссарионовича…". «Виссарионовича» - я не могла выговорить.
Потом интересно было, что нас спрашивали, кого же мы больше любим (мы в первом классе были) – родителей или Сталина и Ленина. И мы разумно отвечали, что мы, наверное, Ленина. И я пришла домой, говорю: "Папа, что ты думаешь, правильно сказала или неправильно? Нам поставили такой вопрос, я ответила, что я Ленина больше люблю. Но я люблю вас больше, чем Ленина. Правильно я ответила?". И папа мне сказал: "Да, правильно". И тогда он тоже мне сказал, что очень задумался, что надо было уезжать.
А это я помню, мы получили красный флажок, потому что мы очень успешно учились и хорошо знали биографию Ленина.
Михаил Соколов: Семья Фрёлихов репатриировалась в марте 1941 года Германию, которая встретила балтийцев весьма неприветливо.
Ирина Шлиппе: Это было очень страшно. Нас провожали красноармейцы. Поезд двигался медленно через границу, и красноармейцы «отскакивали» на границе: они стояли на подножке у дверей, и когда мы переезжали границу, он спрыгивали.
А там нас встречали группы с пением немецких песен. Куда-то нас погнали в какие-то бараки и стали кормить каким-то страшным супом. А потом стали расселять по баракам. И тех, которые говорили по-немецки, а это было не так уж много народу, нас разъединили, то есть не разделили мужчин и женщин и детей, а все вместе мы попали. Мы были в одной комнате, нас там было 11 человек. Еда была ужасная.
Лагерь днем не запирался, он был открыт, это не был настоящий концлагерь, но нас допрашивали. Это тоже я не забуду, хотя я была маленькая, но это было очень неприятно. Нас допрашивали и даже меня спрашивали, на каком языке мы дома разговариваем. И я говорю: на русском и немного на немецком. Потому что с дедушкой говорили по-немецки на самом деле. И в детский сад я ходила немецкий, потому что я говорила по-немецки уже тогда. И меня допрашивали немцы, девочку маленькую.
А потом нас повели в ангар, раздели догола. Все платья унесли якобы дезинфицировать, а нас загнали в какое-то помещение, где вдруг сверху открыли душ. И эти все дамы, у них были красивые прически, они не хотели портить прически, им велели все смыть, и мы под этим душем голые стояли. Потом нас оттуда опять выпустили и мы ждали, пока какие-то мужчины-рабочие носили эти платья, нашу одежду. А маленького моего братика не было с нами, он лежал на полу на каких-то одеялах с другими младенцами. Это было не очень приятное переживание.
И потом были еще очень неприятные вещи. Нас не приглашали, а велели идти на допросы поляков, которые провинились в чем-то. Их допрашивали, потом издевались. Все взрослые должны были идти. У меня картина перед глазами, я не знаю, была ли я или это были только рассказы. Это было очень неприятное такое.
И тогда отца, скоро за ним приехали друзья-балтийцы, которые уехали в 1939 году, папу просто они вывезли. Остались мы, то есть мама, мой брат и я. Мама ушла в Лодзь- тогда Лицманштадт и там главным врачом клиники был тоже балтиец. И он тихонечко, нелегально взял моего брата. Мама должна была возвращаться ночью, ее неоднократно ловили. Но так как мама говорила по-немецки, фамилия немецкая, то ее пропускали, она возвращалась в лагерь, а брат был в больнице. Потому что он у нас с голоду умирал. Потом мы попали в Берлин и жили у бабушки.
Михаил Соколов: Сергей Фрёлих уже летом 1941 года вернулся в Ригу, вновь работал как инженер, получал подряды на строительство.
Ирина Шлиппе: Когда немцы заняли Россию, он был и в Смоленске. Смоленск был занят. И он начал там восстанавливать заводы. Он рассказывал, как с мужиками разговаривал, и какие это были встречи. Сначала они ничего не хотели делать, потом он старался им объяснить, может быть что-нибудь получится лучше, если не будет Сталина и коммунизма. Он с ними вел беседы, с крестьянами.
Михаил Соколов: Берлин уже в это время не был безопасным местом. Кроме бомбежек шла еще и депортация евреев в лагеря смерти.
Вспоминает Ирина Шлиппе.
Ирина Шлиппе: Тогда был огромный налет американцев или англичан, я не знаю, мы жили у бабушки. Все было разбито, наш дом практически стоял первый, все это было море огня. Когда стих пожар, выкапывали людей, которых засыпало.
Потом там же я помню еврейские погромы, там много евреев жило. И когда евреев увозили, то эти квартиры были пустые, и просто немцы входили и брали себе, что они хотят. Я это помню очень хорошо, рядом была квартира такая. У нас были русские евреи знакомые, которые к нам приходили, потом они тоже исчезли.
Я помню, такая Лиза была. Она была замужем за очень хорошим фотографом, Зигфрид Ингельман, и он с ней развелся.
И она, когда ее стали вызывать в гестапо, один раз вызвали, потом второй, она пошла, исповедовалась, причастилась, она была православной и потом уже не вернулась.
И я не знаю, почему не старались ее где-то спрятать. Видно, это было очень трудно. Анна Франк – это исключение.
Михаил Соколов: Семья Фрёлихов на время уехала из Берлина в Ригу.
Ирина Шлиппе: Мы же потом вернулись в Ригу. Отец решил уехать, в Берлине тоже невозможно было жить, просто ужасно. И тогда я не понимаю, как вообще отец мой мог с нами вернуться в Прибалтику, потому что не пускали, не хотели пускать балтийцев. Мы же, как балтийцы были, и нас не пускали. Но он добился того, что нас пустили и мы поехали обратно. Мы тогда стали настаивать, чтобы нам вернули нашу дачу, дома. Ничего они нам не возвращали. И только когда уже Советы стали подходить к Риге, то они вызвали отца: а не хотите ли вы, все взять обратно? Это уже в 1943 году было видно, что все кончится не очень хорошо. Но тогда уже мы не ждали прихода Советов и бежали.
Михаил Соколов: В конце 1942 года Сергей Фрёлих устроил через друзей так, чтобы его призвали на службу и прикомандировали к штабу взятого в плен и предложившего создать русскую антисталинскую армию, генерала Андрея Власова.
В 1943 году Семья Фрёлих поселилась в пригороде Берлина Далеме.
Ирина Шлиппе: Сразу поселились в Далеме при штабе Власова и жили у Власова в доме. Я не знаю, как долго, потом мы переехали. Кроме нас там никто не жил из частных людей. Была только у него любовная история с учительницей немецкого языка, на которой он не женился, он женился на другой даме, которую я не видела. Учительница немецкого языка, звали ее Ильза. Когда мы бежали из Берлина, это было в 45 году, влезали в поезда через окна, потому что было что-то ужасное, эта Ильза почему-то тоже была с нами. Она мне показывала револьвер и рассказывала: как ужасно, если у нее с Андреем Андреевичем Власовым ничего не получится, то она себя застрелит, покончит с собой.
Михаил Соколов: Как относились к власовскому движению эмигранты: в Германии его поддержали, во Франции были в основном против. Из парижан к Власову примкнул лишь балетный артист Жеребков. В Далем приезжали и знаменитости, например, консервативный писатель Эдвин Двингер.
Ирина Шлиппе: Была связь с Двингером, вы знаете, такой писатель был. Приезжал в Берлин, я не помню, где, он же с Власовым встречался, насколько я помню. И он тогда сказал: если надо, то я помогу, всегда мой дом открыт. Но это все потом оказалось не так.
Михаил Соколов: Не забывала о Власове и советская разведка. Подсылали к нему уголовника, который пил с генералом водку, но застрелить его не решился. Потом в Риге Сергея Фрёлиха нашла фронтовая кухарка Власова, и тот привез ее в Берлин…
Ирина Шлиппе: Потом это была странная женщина, его кухарка.
Михаил Соколов: Якобы она была завербована советской разведкой.
Ирина Шлиппе: Которая пельмени готовила.
Михаил Соколов: А вы их ели?
Ирина Шлиппе: Да. Хотя, я помню, мой папаша очень подозрительный был всегда, и тогда, по-моему, не очень ей доверял. Он вообще мало кому доверял.
Михаил Соколов: Уже потом стало известно, что кухарка должна была предателя Власова отравить, да не решилась, и в конце концов бежала к своим.
В Мюнхене – Пассинге я беседую с Ириной Шлиппе, дочь Сергея Фрёлиха, эмигранта из России, инженера, потом капитана вермахта, автора книги «Генерал Власов. Русские и немцы между Сталиным и Гитлером».
Ирина Шлиппе помнит многих советских генералов, которые пошли с Андреем Андреевичем Власовым, чтобы попытаться свергнуть сталинский режим.
Ирина Шлиппе: Мы когда переехали, мы переехали в дом № 21, где жил генерал Малышкин и майор Хитрово Сергей Николаевич. А Малышкин, он очень любил Есенина и не любил ничего военного, он никогда не ходил в форме. Мне подарил книжку Есенина. Называл меня Аринушка. Он был очень симпатичный Малышкин, в отличие от бывшего политрука Жилинкова, у которого были большие две собаки, и дамы менялись очень часто.
А потом самый, наверное, интересный из всех Трухин. Он был самый культурный, самый, наверное, умный.
А в общем-то Андрей Андреевич Власов был хороший отец солдатам, и вообще у него такая сильная аура была.
Я помню, что папа говорил, что, конечно, он не совсем понимал ситуацию.
Михаил Соколов: Плохой политик?
Ирина Шлиппе: Да. Но хороший военный и генерал. Но не политик, другие должны все решать, а не он.
Но его выступления были яркие. Он думал, что стоит только дать клич и все подымутся за ним, пойдут за ними. Такое у него было настроение. Но, как видно, не совсем.
Я, конечно, не видела и не знаю, пил он или не пил, но потом я слышала, что на самом деле он пил. Он там сидел один в этом доме, его охраняли, охрана была перед домом.
Мне тогда было 12 лет, я участвовала в разных банкетах. Новый год, например, справляли, и даже на моем месте стояла водка. Последний новый год перед бегством, 1944-45-й. Перед тем, как мы бежали из Берлина, где-то в Далеме в каком-то большом помещении были большие столы, все сидели, я тоже присутствовала. И там у всех стояла стопочка по сто грамм, и у меня тоже стояла стопочка - сто грамм.
Тогда была карточная система, но я бы не сказала, что очень все голодали, еды было достаточно. Когда ходили по улице и пели русские песни, то это было, конечно, замечательно, мне очень нравилось. Тогда какой-то отряд пришел, и они шли и пели русские письме. Я думаю, что там в Далеме это никого не удивляло.
Ночью были бомбежки. И тогда Сергей Николаевич Хитрово брал моего брата, и мы все направлялись в дом № 9, там встречались с Андреем Андреевичем Власовым и со всеми. Это бомбоубежище, которое по инструкциям моего отца строилось.
Есть очень известная фотография, где они сидят как раз перед этим бомбоубежищем в штатском. И там именно Антонов, адъютант Андрея Андреевича, папа и Андрей Андреевич, и все в штатском, кроме Андрея Андреевича Власова.
Группа была небольшая, были Кромиади, Хитрово, Малышкин. Трухин, даже я не знаю, приходил ли он ночью туда. Жиленкова не было. Были эти празднества, Рождество и Новый год.
Был еще полковник такой, харизматический - Боярский. Он производил очень сильное впечатление на дам, он такой был герой.
Михаил Соколов: Почему советские генералы, сотни тысяч человек, они пошли с немцами?
Ирина Шлиппе: Это была одна возможность, единственная, на самом деле, или ничего не делать, оставаться в лагере. Все равно их бы ликвидировали как предателей за то, что они сдались в плен. У них не было никакой альтернативы: либо оставаться в лагере, либо рискнуть: а может быть что-нибудь получится? И тогда многих в РОА, из военнопленных набирали, и рядовые солдаты тогда из концлагерей выходили,.
Мой отец написал книжку "Между Сталиным и Гитлером". Вот что сказал ему Андрей Андреевич: «Напиши, скажи всю правду!» Поэтому я хотела бы издать книжку именно под этим названием. Если когда-нибудь возможно будет, если смогу сделать, то я это сделаю. Именно то исполнить, что Андрей Андреевич хотел, напиши, скажи всю правду. Если это получится, то будет очень хорошо.
Михаил Соколов: Были в рядах РОА и русские эмигранты.
Один из создателей антикоммунистических отрядов в России оказался участник гражданской войны в Испании, участник боев с гитлеровцами во Франции, русский эмигрант граф Григорий Ламздорф. http://archive.svoboda.org/programs/SP/2004/SP.010804.asp
Григорий Ламздорф позволял себе публично возмущаться нацистской практикой. В частности, чудовищными антисемитскими и анти славянскими плакатами, журналом «Унтременш» - недочеловек, - говорит Ирина Шлиппе:
Ирина Шлиппе: Уже власовское движение было, его вызвали в СС или куда-то, он явился и сказал: граф Ламздорф. Потом так трудно его спасти, потому что этим он насолил им. У него не была немецкая форма, у него была какая-то особая. Он же нес знамя. Такая немножко псевдорусская офицерская форма. Он потерял глаз. И он туда поехал, потому что считал, что если там засядут красные, советские, то тогда вообще конец будет, надо туда везти и спасать Европу.
Михаил Соколов: Единственной надеждой был для Власова заговор против Гитлера – с этим мнением согласна Ирина Шлиппе.
Все-таки заговор был абсолютно реальный.
Ирина Шлиппе: Конечно. И не один, их было несколько. Это же не только один последний, а были еще другие. Этот был очень реальный. И были знакомые, которые поддерживали Власова, который тоже участвовал в заговоре. Была связь и была какая-то маленькая надежда.
Михаил Соколов: Сейчас просто пытаются доказать некоторые, что никакой связи между антигитлеровскими заговорщиками и Власовым не было.
Ирина Шлиппе: Насколько я знаю, была. Имена я не знаю. Вы не читали книгу Штрик-Штрикфельда? Он вообще друг-приятель моего папаши был. Он был первый, один из первых, кто встретился с Власовым, в его книжке имена эти упомянуты.
Михаил Соколов: Отец Ирины Шлиппе Сергей Ферлих продолжал жить в Далеме.
13-летня Ирина стала свидетелем церемонии создания Комитета освобождения народов России (КОНР), торжественное зачтение его политического манифеста, обещавшего Россию, свободную от большевиков:
Ирина Шлиппе: Это было в Берлине в каком-то большом зале. Я была потом, когда манифест читали, в Берлине был второй раз. И там на фотографии видна моя голова. Я помню, это очень торжественно было, произвело большое впечатление, как раз Трухин там выступает. Мы были в четвертом ряду, по-моему, сидели с мамой рядом, я все это видела. Все это близко к нам. Был еще хирург Руднев. Шлиппе-старик тоже подписал манифест.
Михаил Соколов: А интересно, гимн какой-нибудь играли?
Ирина Шлиппе: "Коль славен наш Господь в Сионе", может быть. Там был Александр Киселев, который был священником у Власова и который умер в Даниловском монастыре. Я его еще навещала в Москве. Он служил молебен или что-то такое тогда, по-моему, он был там, на манифесте.
Михаил Соколов: Почти сразу же после этого русские эмигранты бежали в 1945 году из Берлина
Ирина Шлиппе: Это был в феврале большой налет американцев днем, и самолеты как пчелки были на небе, их было очень много. Скоро после этого мы бежали из Берлина. Транспорт был поезд, и они все были переполнены. Никто не проверял ничего. Только папа не поехал с нами, потому что он был при штабе. Мы только женщины и дети. Я даже не помню, провожал ли папа нас. Положение было, конечно, не особенно. Эти поезда бомбились главным образом американцами. Самолеты спускались низко, и видно было пилотов. Люди бежали и они по этим людям бегущим, это все женщины и дети были. Так что эти американцы тоже не особенно себя хорошо вели. Но мы бежали вместе с Кромиади, Евгения Константиновна, Ольга, семья Каштанова, капитан Каштанов был такой.
Была тревога, наш поезд выехал, а Кромиади не было. И когда Кромиади приехали, они другим эшелоном приехали, то город и вокзал были разрушены. Но в конечном итоге мы друг друга потом нашли. Доехали до Ваммена. Там нас приютил Красный крест, расселил в школьном здании, потом в отдельных семьях. А потом мы попали в очень смешную деревню, Кромиади, каштановы и мы. Нам дали одну комнату без отопления, с клопами. Когда говорят, что клопов нет в Германии – это не так. Было очень много. Я спала на чемоданах.
Михаил Соколов: Генерал Власов в мае был передан советским властям, а затем по решению Сталина и политбюро казнен в Москве.
Сергей Фрёлих сей печальной участи избежал. Со штабом ВВС КОНР он попал в плен к американцам. Из лагеря он совершил побег и легализовался в Германии.
С Власовым когда расстался?
Ирина Шлиппе: Когда Власова взяли на улице. Вы знаете, как это было? Он шел, как будто должны были перевезти в какое-то другое место американцы, но они его обманули. Потому что когда они были в дороге, их остановили и Советы его забрали.
Так же обманули, как вы знаете, и офицеров в Лиенце, когда англичане сказали, что они дают честное слово, офицерское слово, что они их только отвезут на допрос и что с ними ничего не случится. А потом все было не так.
Хитрово предали и предал его человек, который был здесь в Мюнхене. Он сказал, где тот находится. Он скрывался. Я не знаю, повесили его вместе с Власовым или расстреляли. Всех же выдавали!
Папа попал в плен к американцам. И в плену, он рассказывал, как они рыли подземный ход, хотели вырыть, чтобы убежать. Это не получилось, потому что куда-то землю надо было девать, это же в палатке они делали, из палатки они рыли, чтобы можно было бежать. Потому что все же знали, что будут выдавать. Бегство не получилось, и тогда папа просто из лагеря вышел.
Один раз в день приезжала медсестра, приезжал Красный крест обслуживать, смотреть за больными, делать перевязки и в это время открывались ворота. И он просто пошел, его никто не остановил. Он потом прятался, жил под фамилией Орлов. Такой был у него камуфляж, у нас есть фотографии, где его не узнать. Потом появился в Мюнхене, жил в руинах привокзальных, где были крысы, все, что угодно. Он там устроился. Мы же все заняли разрушенные дома. В доме у нас была контора фальшивых бумаг для бывших советских граждан, которым надо было доказывать, что они не советские. Но с этими советскими гражданами тоже было очень плохо. Потому что когда их допрашивали это не всегда помогало, то есть их не надо было допрашивать, потому что сразу было видно, кто есть кто.
Когда мы были на юге Германии, то советских граждан ловили – это была французская зона. И появлялись французы, немцы и Советы, американцев там не было. Они ловили на улице и входили в дома, и окружали дома так, чтобы никто не слышал. Как-то и к нам пришли. Вот они оцепили наш дом, и мы только услышали, когда вошли в комнату советский какой-то военный, французский и немец. По-моему, их было еще больше, там было человек пять-шесть, потому что комната наполнилась, и бежать было почти невозможно. Они увидели нас, были мой двоюродный брат был и мама. Они с мамой только поговорили очень коротко и ушли, потому что им было ясно, что мы не советские. А Каштанова, жена капитана Каштанова, Лиза, она успела выскочить из окна и убежать, но ребенок остался. Они его не заметили, ребенок не проснулся, лежал маленький в колыбели. Если бы они его забрали, они так делали, мать, конечно, пришла бы за ним.
Кромиади, конечно, тоже не забрали. Но меня раз забрали на улице. Но тут опять сыграло свою роль то, что они поняли, что я не советская гражданка, мои родители не советские.
Михаил Соколов: Тогда люди жили еще в страхе?
Ирина Шлиппе: Конечно. Эти все фальшивые бумаги, которые изготовлялись в нашем доме. Иногда это помогло, если они предъявлялись немецким властям – это одно дело, но если были комиссии советские, то они все проваливали. Потому что это понятно, это легко узнать, свой или не свой, и все фамилии, чужие биографии, не помогают.
Михаил Соколов: После Второй мировой войны жизнь в Германии начала налаживаться. У Сергея Фрёлиха была снова своя фирма.
Ирина Шлиппе: У него была своя фирма коммерческая. Покупали в Югославии и продавали здесь средство, которое надо было в мотор вливать. У него работало довольно много народу.
Михаил Соколов: Сергей Фрёлих, выпускал в Германии журнал «Русское Зарубежье», его пересылали в Советский Союз. В политической деятельности отца и его друзей участвовала и Ирина Шлиппе.
Ирина Шлиппе: Надо было что-то делать. Ведь фактически вся жизнь отца была направлена на борьбу с коммунизмом, начиная с молодости, значит, надо было как-то эту работу продолжать. Тогда зародилась эта мысль издавать такой журнал «Русское Зарубежье», и его в СССР отправлять.
В НТС папа никак не хотел вступать, не очень был его поклонник, ему там не нравилось совсем. Потому что он считал, что просто нельзя так действовать. Советская разведка везде и он многих подозревал, что они работают на советскую разведку, те, которые во главе этого движения были. Может быть, у отца моего было такое подозрение, а может потому, что он сам работал в таких учреждениях. Он скорее мог узнавать, кто занимается предательством или сотрудничает. Поэтому он с ними никак не хотел иметь никакие дела.
Потом был Сергей Мельгунов. Официально я даже была членом его партии.
Михаил Соколов: Издавал журнал «Русский демократ».
Ирина Шлиппе: Он умер довольно рано, в 50-х годах. Я его помню очень неясно. Когда он сюда приезжал, папа был с ним вместе. Александра Керенского я помню. Керенского я только один раз видела. Здесь был студенческий русский клуб, объединение, нас чуть ли не 300 человек было. Из всех них остался Буданов.
Михаил Соколов: Керенский выступал?
Ирина Шлиппе: Он выступал у нас перед студентами. Блестяще Керенский говорил. Я даже не помню, о чем. Первое впечатление было, во всяком случае, очень положительное.
Михаил Соколов: Он счиатл, что в России можно демократию построить.
Ирина Шлиппе: Это он говорил.
Михаил Соколов: А вы верили?
Ирина Шлиппе: Во что мы верили? Мы собирались с Юрой Шлиппе что-то такое делать. Мы с мужем долго обсуждали, стоит ли работать на радиостанции («Радио Свобода») именно из-за этого, насколько это правильно, морально работать фактически на американцев, на их интересы, надо ли там работать и можно ли это соединить с совестью, правильно это или нет.
Михаил Соколов: Ирина Фрёлих поступила в Мюнхенский университет, училась и в Лондоне.
Ирина Шлиппе: Здесь учатся 12 или 13 лет Я всего вообще-то до окончания школы, я всего-навсего ходила 6 лет в школу. Училась в 7 разных школах и в трех разных государствах. Так что вы можете себе представить, что я могла выучить! И потому меня были всегда только экстерном экзамены, чтобы попасть в университет. Я же попала в университет, я сдала экзамены в Баварии – 50 лет назад. Сначал в русской гимназии, неделю прожила, и сдала 10 предметов. Но баварцы не признали, поэтому пришлось еще раз сдавать, чтобы попасть в университет. Меня приняли в университет.
А потом мой отец настоял на том, чтобы я поехала в Англию учиться. Главное, что там я познакомилась с Пульманами, Добужинский приезжал, открывал Пушкинский клуб, Лосский приезжал. Все эти люди, которые теперь - исторические образы. Потом приехал туда Блюм, отец Анатолий, будущий митрополит. Потом Будберг там появилась, знаете, "железная женщина". Такая очень странная женщина, впечатление было очень тяжелое. Умерла она очень печально, одна. Она встречалась с Горьким в Сорренто и на эту дачу я поехала. И там была хозяйка этой дачи, она меня водила по местам, где Будберг с Горьким гуляли, разговаривали, стояли. Он все это мне показывала.
Михаил Соколов: Сегодня Ирина Шлиппе лишь одна из нескольких студентов, которые учились у выдающегося русского философа Федора Степуна:
Ирина Шлиппе: Поступила в университет, и меня надоумила Вера Пирожкова, она уже училась у Степуна. Степун был уже здесь. Она говорит: что, славистика – это не то, это скучно, неинтересно. А вот здесь есть такой Федор Августович, такого второго больше не было, был последний, наверное, из Серебряного века. И тогда я у него начала учиться. Степун человек-театр был. Он долго думал, стать актером или пойти по научной линии. И это актерство у него, конечно, осталось. Степун же вещал, он не просто читал доклад, он закрывал глаза, он поднимал руки. Он вещал.
Степун сюда попал, когда в Мюнхенском университете почти не было профессоров, потому что университет не брал тех, которые были в нацистской партии. А он ни в какой партии не был, хотя он с 1924 года жил в Германии. Они взяли его в университет сразу в 1949 году. Он мог говорить о пользе стекла, например, и было бы очень интересно. Есть такой талант у людей, которые на любую тему могут рассказывать. И он, конечно, собирал полные залы всегда.
А семинары мы проводили у него дома. Мы недавно мемориальную плиту сделали у этого дома. Трубачи трубили и речи произносили. А нас – учеников - три человека только было.
У Степуна была дорогая жена, которую звали Наташа, которая везде и всюду была на всех его лекциях. Она была всегда, на первом ряду сидела. Думаю, что она все наизусть знала. Она всегда приходила, потому что верная жена, очень за ним смотрела и следила, ухаживала.
Семинары проводились у них дома. Они были очень симпатичные на темы его лекций. Все мы сидели за большим столом, сначала ставился чайник, чай, еще что-то, спрашивали: как мама, как папа, как дедушка поживает, все ли здоровы, все ли в порядке. А потом будем обсуждать, как Бердяев считал, есть ли свобода у человека или нет. Я помню, эта тема продолжалась долго.
Михаил Соколов: Бердяев столько раз менял свою позицию.
Ирина Шлиппе: То он был коммунист, то он был антикоммунист.
Бердяев был не ученый, конечно. В России никаких ученых такого уровня, как в Германии, как Кант и Шопенгауэр, не было, все это были мыслители. Философия, которая русская, конечно, часть литературы или, как говорят здесь, культурологии.
Степун был большой поклонник Владимира Соловьева. И все, думаю, соглашался с Соловьевым в его воззрениях, что такое любовь, например. У него висел в кабинете огромный известный портрет. Да, насчет "желтой опасности", по-моему, на эту тему тоже говорили. Тогда не было такой опасности арабской, а Китай был, и об этом мы тоже говорили.
А я хотела писать работу о евразийцах, а Степун хотел, чтобы я писала о Вячеславе Иванове. Он занимался античным миром, у него очень много написано на латыни. И вообще для меня это непостижимо.
Мы договорились, я собралась ехать в Рим, но почему-то, тогда было трудно было с визами, я не попала. А потому, что я не очень-то хотела, я не хотела эту тему, я хотела евразийцев. И я поехала Лондон, потом собиралась в библиотеку в Париж, а потом в Прагу. Но не получалось, потому что появился Миша, после Миши появился Андрей, а потом мы уехали на Тайвань, и все, научная работа закончилась рождением Миши.
Михаил Соколов: Степун не расстроился, что вы работу не написали?
Ирина Шлиппе: Он говорил, что докторскую работу нужно писать 9 месяцев, не больше, как ребенка рожать. Но нельзя то и другое. Поэтому у него детей не было.
Когда мы приходили, это было трогательно – ему Наташа телефон прикрывала подушечкой, чтобы нам не мешали. В этой маленькой квартирке, никогда семинары в другом месте не проводились, только у него дома, но студентов было, которые у него учились, очень мало. На лекции было полно. И Пирожкова у него закончила, но до меня. А был Кицлер, он издавал журнал просоветский, и он приветствовал в 1968 году вход советских танков в Прагу. С ним тоже целая история, я же его привела к Степуну. Потом его послали в Россию, он там влюбился в дочку какого-то полковника КГБ. Его выслали немедленно. И он решил вступить в немецкую коммунистическую партию…
Михаил Соколов: В 1963 году семья Ирина Шлиппе уехала на Тайвань, где ее муж Юрий работал в филиале Радио Свобода, наше радио оттуда вещало на Дальний Восток Советского Союза. В 70-е годы Ирина Шлиппе участвовала в переправке христианской и антикоммунистической литературы в СССР и страны Восточного блока, в последние годы много занималась благотворительной деятельностью в России. Об этом мы еще поговорим с Ириной Сергеевной Шлиппе в одной из следующих передач цикла «Продолжительность жизни».
