Марина Тимашева: В издательстве АСТ-ПРЕСС вышла в свет книга “Русская деревня в рассказах ее жителей”. Ее появление стало возможным благодаря многолетней деятельности диалектологов из Института русского языка РАН.
Лиля Пальвелева: Перелистывая страницы книги, окунаешься в стихию народной речи и просто – не подберу иного выражения – начинаешь смаковать отдельные слова. Они либо уже ушли из литературного языка, либо никогда в него не входили, однако стараниями диалектологов оказались зафиксированными в говорах. Так оказывается, на русском Севере до сих пор говорят не “пахать землю”, а, как в древнерусском языке, “орать”. Занятно, что слово “пахать” там тоже существует, но в другом значении – “подметать”. “Пахать веником пол”.
Зав. отделом диалектологии Института русского языка имени Виноградова Леонид Касаткин - редактор книги “Русская деревня в рассказах ее жителей”. Ему слово.
Леонид Касаткин: Эта книга составлена из рассказов деревенских жителей, которые мы записывали на магнитофон, и мы же расшифровывали тогда эти рассказы. Но есть еще у нас два автора из Саратова, тоже диалектологи. У нас ведь огромное количество этих записей.
Лиля Пальвелева: То есть, вы выбирали самое интересное, яркое?
Леонид Касаткин: Ну да, у нас же сотни часов. Но это не только нашего отдела, но и отдела фонетики - там тоже сотрудники ездят.
Лиля Пальвелева: При этом книжка – вовсе не лингвистическое исследование, хотя документальные материалы и собраны в полевых экспедициях языковедами. Впрочем, рука специалистов все же чувствуется.
Леонид Касаткин: Слова деревенские могли быть не всегда понятны, поэтому мы в конце каждой страницы даем расшифровку этих слов.
Лиля Пальвелева: Перевод?
Леонид Касаткин: Конечно, перевод на литературный язык.
Лиля Пальвелева: Всмотримся в эти сноски. “Натло была сожжена” - дотла. “Зацвело все впролес” - значит сплошь. “Он мне все чисто рассказывал” - то есть прямо, откровенно. Или вот еще: внизу страницы – “не было периода ухаживания”. В тексте – “не дружили”. А теперь - развернутая цитата:
“взамуж вышла в сорок третьем году, в войну. Мы приехали третьего мая, а пятнадцатого уж взамуж вышла, леший унес. И не дружили, тогда по путинам все ходила. Да так вот меня тоже присоветовали, отдали. Я не шла, не шла, да потом как-то разубедили тоже – и понукнулася”.
Леонид Касаткин: Нас интересует речь русской деревни, именно речь. Но в этих наших поездках, а я уже больше 50-ти лет езжу, мы сталкивались с замечательными совершенно людьми, которые рассказывали нам о своей жизни. Понимаете, ведь старики очень часто просто благодарны нам за то, что мы хотим узнать об их жизни. Но как-то так складывается, что детям и внукам не интересна эта старая жизнь. А когда приезжают люди из Москвы, и говорят: “Расскажите о своем детстве, о своих родителях, о себе”, - они начинают рассказывать. И вот у меня все время складывалось такое представление, что мы обязаны этим людям, этим старикам сделать так, чтобы их жизнь стала известна и другим. Потому что эта деревня в 20-м веке перенесла очень много лишений, по сути дела они были более крепостными, чем при крепостном праве. Ведь что было при крепостном праве? Крестьянин должен был в худшем случае отдавать половину своего урожая, то есть они “работали исполу”, как тогда говорили - половину он брал себе. А наши колхозники часто работали, как они говорят, “за палочки”, то есть за те отметки, которые делал бригадир в дневнике своем, и ничего не платили им за это, никаких отпусков у них никогда не было.
Лиля Пальвелева: Да у них и паспортов не было.
Леонид Касаткин: И паспортов не было, они не могли ехать никуда. То есть они были буквально закрепощены. В этих рассказах вся эта страшная жизнь русского крестьянства – и раскулачивание, и организация колхозов.
Лиля Пальвелева: И вот как отвечает Леонид Касаткин на вопрос, каким временем датируются вошедшие в книгу записи.
Леонид Касаткин: Эти записи как раз с самого начала возникновения магнитофонов у нас, вот тогда мы и стали записывать эти рассказы. Последние из рассказов, здесь записанных, расшифрованы в 21-м веке, так что это большой промежуток времени.
Лиля Пальвелева: А самые ранние?
Леонид Касаткин: Например, один из рассказов, которые я расшифровывал, я делал в 60-е годы. И тут, конечно, не только такие страшные рассказы как раскулачивание. Вот, например, архангельская жительница рассказывает, как у них на Пинеге жили выселенные поляки и немцы. Это уже время войны. Там были татары, там были украинцы. Вот она просто о них подробно рассказывает, как они поселки там организовывали. Причем местных жителей предупреждали, что это плохие люди, что вы с ними не общайтесь, а на самом деле они оказывались замечательными людьми, и она об этом говорит. И кроме таких рассказов, здесь - все о жизни русской деревни. Это не только труд их, но и, скажем, взаимоотношение в семье со старшими, с братьями, с сестрами, здесь и рассказы старообрядцев и представления их о мире. И не только старообрядцев. Есть замечательный рассказ, когда женщина старая, 80-ти с лишним лет, рассказывает об Иисусе Христе, как будто бы он был просто в их деревне, и вот он ходил здесь. Вот такое у них представление. У нее восприятие жизни Иисуса Христа перенесено в ее время. Библейские истории, которые она слышала, она это предает как то, что происходило у них в деревне.
Лиля Пальвелева: Приведем отрывок этого восхитительного текста:
“Вот он и пошел по дворам (это Исус Христос). К нам пришел, ну тут побыли с двумя мальчикими – Окова и Павлука. Самы уж преданные его были. А там коваль куеть. Они тогда подходють к нему и говорять: “Дедушка, Дай напиться”. Он йим даеть напиться. Даеть и говорить: “Это хто-й-то из вас Исус Христо, я счас угадаю”. Взял лемех, парнишка пьеть, он говорить: “Мальчик, а вот этот вот лемех чего стоить?”. А он говорить: “Дедушка, этот лемех, когда урожай, он золотой, а когда нет урожая, он ничо не стоить”. – “Стой, вот Исус Христос”. И говорить: “Мальчик, бегитя: Едуть, вас ищуть”. И они оттэль ушли.
