Владимир Тольц: 20 лет назад, осенью 89 года в нескольких странах Центральной и Восточной Европы произошли революции, радикально изменившие политический облик континента. Эту, начатую в программе «Время и мир» тему, сегодня продолжает Елена Коломийченко.
Елена Коломийченко: В этой передаче события 89 года в восточно-европейских странах обсуждают кинорежиссёры, кинодраматурги Ежи Гоффман, Вильям Олдридж, Виола Штефан и Лоренц Клоска. Всех их объединяет одно – они смотрели и смотрят на действительность через кинообъектив, все они снимали кинофильмы и в Восточной Европе, и в России.
Режиссеру Лоренцу Клоске в 1989 было 25 лет. Он родился в Кельне, изучал философию и романистику, позже окончил киношколу в Мюнхене. Среди многих снятых им документальных лент – дипломный фильм « На восток от окна» двухсерийный фильм о движении андеграунд художников-шестидесятников и разгоне Никитой Хрущевым выставки в Манеже. Вот как он вспоминает события двадцатилетней давности. Лоренц, вы и ваши коллеги тогда, в 1989, понимали, что происходящее вокруг вас меняет ход истории?
Лоренц Клоска: Это трудно сказать. В какой-то степени понималось, что это ход истории изменит, потому что было так неожиданно. Расположение Запада, Востока, железная стена – это стало ясно. А вдруг этого нет? Это была очень большая неожиданность. Я был студентом в Мюнхене, я тогда просто не сразу стал на это реагировать. Я помню первые моменты, когда я с этим столкнулся, это было неожиданно, когда я снимал в «крайней зоне», на немецкой границе, там сотни «тарабантов» ехали по улицам и везде открылись импровизированные будки, где продавались стиральные машины и всякая домашняя техника. Все получили свои сто марок и все это скупили, «тарабанты» нагруженные невероятным количеством бытовой техники, ехали по улицам. Это было что-то непредставимое. Я раньше часто ездил в Берлин, в транзитную зону, знал все пограничные ситуации, паспортный контроль и так далее. Я из личного опыта знал, что такое стена. И когда она упала, все говорили, включая меня: это же быть не может. Как это все может? Мы в это не верили.
Елена Коломийченко: В октябре 1989 события в Восточной Европе развиваются стремительно. Михаил Горбачев на 40-летии ГДР в Берлине: «кто опаздывает, того наказывает жизнь» - это слова из его речи, обращенные к руководству ГДР. Многотысячные демонстрации в Лейпциге, Дрездене. Глава ГДР Эрих Хоннекер подает в отставку, в Болгарии – отставка генсекретаря Тодора Живкова, Анатолий Черняев, помощник Горбачева, говорит, что именно в эти месяцы произошла коренная перемена европейской ситуации.
В этом «конце Ялты» и сталинского наследния Европы огромная заслуга не только самих венгров, поляков, чехов, словаков, немцев и других, но прежде всего, по словам Черняева, заслуга Михаила Горбачева и Буша-старшего. 9 ноября Совет министров ГДР открыл границу с ФРГ и Западным Берлином, принял новые правила выезда из Востоной Германии. Об этом сообщил на пресс-конференции секретарь Политбюро Социалистической единой партии Германии Гюнтер Шабовский.
Гюнтер Шабовский: Да, товарищи. Меня проинформировали об этом. Вы уже должны были получить это сообщение. Новые правила – по моей информации – вступают в силу немедленно, безотлагательно.
Елена Коломийченко: Вечером этого дня демонстранты начинают разбирать Берлинскую стену. 10 Канцлер Германии Гельмут Коль и экс-канцлер Вилли Бранд выступают в Берлине перед тридцатью тысячами собравшихся.
9 ноября 89 года, Москва:
«На брифинге в пресс-центре МИД СССР было оглашено заявление в связи с появляющимися на Западе соображениями насчет возможной реакции Советского Союза в случае выхода той или иной страны из Варшавского ДоговораБыло отмечено, что этот договор, продленный в 1985 году, продолжает соблюдаться СССР. Об аналогичной позиции стран-союзниц свидетельствует их намерение развивать многостороннее сотрудничество в рамках ОВД. Союзные страны ... не отрицают роли НАТО как существенного элемента сложившегося баланса сил, но рассчитывают на то, что и в столицах западных государств - членов НАТО сознают значение Варшавского Договора для поддержания стабильности в Европе. («Правда», 1989, 10 ноября)».
Елена Коломийченко: 28 октября в Праге, на Вацлавской площади происходят массовые выступления молодёжи, полиция разгоняет демонстрантов. События повторяются 17 ноября.
На пятый день демонстрации Политбюро ЧССР и правительство страны уходят в отставку. 28 ноября обявлено о создании нового правительства страны и отмене руководящей роли компартии. В этот же день канцлер ФРГ Коль заявляет о курсе на объединение Германии. Начались встречи и консультации с западными партнерами и СССР. Через год Восточная и Западная Германия объдинились. В ноябре 89 – «бархатная революция» в Болгарии. Правительство вынуждено открыть границу с Турцией. 29 декабря президентом Чехословакии стал диссидент Вацлав Гавел, парламент страны возглавил реформатор Александр Дубчек.
Во всех странах европейского «соцлагеря» смена власти прошла практические без насилия. Исключение составляет Румыния. Генсек Румынской компартии Николае Чаушеску в августе 1989 заявлял:
«скорее Дунай потечет вспять, чем состоится «перестройка» в Румынии».
В ноябре на съезде румынской компартии Чаушеску объявил перестройку «вредительством делу социализма» и «пособничеством империализму». После кровавых событий в Тимишоаре 17 ноября, массовых демонстраций и насилия в Бухаресте, перехода армии на сторону восставших режим Чаушеску пал. Он и его жена Елена были расстреляны по приговору «полевого суда» 25 декабря.
ЗВУКИ человеческой толпы
Режиссер-документалист Лоренц Клоска зимой 1990-91 впервые оказался в Санкт-Петербурге:
Лоренц Клоска: Когда в 90 году у меня был готов фильм, я узнал о том, что там есть кинофестиваль документального кино в Ленинграде. Это меня страшно интересовало, я страшно туда хотел, потому что наконец-то была возможность туда попасть. Потому что пока был Советский Союз, я в школе факультативно начал изучать русский язык. Я думаю, что после трех лекций я перестал, потому что учитель был такой страшный, деревянный, неприятный человек и язык мне показался очень жесткий. Когда-то выдалась возможность туда попасть, я сразу, конечно, послал кассету, чтобы принимать участие в конкурсе. Эта кассета не дошла, конечно. Но мне удалось пять раз с ними связаться по телефону. Тогда это тоже не было так просто, потому что связи через Северное море еще не было, это все шло через телефонисток, которые соединяли. «Вы можете взять фильм?». «Конечно, могу». «Приезжайте». И пригласили. Я конечно, был очень рад. В 90 году были первые мои встречи с русскими, тогда еще советскими реальностями. Я был в 1980 году в Польше, потому что отец мой там родился. Мы с семьей, мне было 16-17, ехали по отцовским путем. Это же тогда начиналась вся история, там была «Солидарность» и так далее. И там обстановка была очень сдержанная, потому что все политические вопросы были неясные. Когда я впервые приехал в Россию, там такая же атмосфера была, потому что были моменты, когда были проблемы с прибалтийскими республиками, именно во время фестиваля происходили события в Риге. Я помню, было собрание вечером просто спонтанно, где киношники собрались. Язык был общий того, что так поступить, так решить проблемы нельзя. Это был явный одноголосый протест против того, что тогда там произошло. Речь шла о том, как среагировали структуры, которые в принципе неактуальны, но они все-таки существовали, реагировали по-своему, как им долбили годами. И стало ясно, что так нельзя. Речь шла не столько о свободе или о том, что части Советского Союза имеют право быть в своем государстве, более по поводу того, как коммуникация происходит. С автоматами, стало ясно, вообще нельзя.
Елена Коломийченко: Прошло 20 лет трудных реформ в обществе, экономике и сознании людей. Бывшие члены СЭВ и Варшавского договора стали полноправными членами НАТО и Европейского Союза. Но и по сей день в истории революций 89 года в Восточной Европе остаются пробелы. Эти неясности и неизбежные трудности переходного времени сказываются на общественных настроениях… Как оценивают прошедшее двадцатилетие участники нашей передачи? Оправдались ли их ожидания? Что думают они о роли сегодняшнего Евросоюза?
Вилльям Олдридж: Я думаю, здесь я высказываю абсолютно личную точку зрения, но я думаю, что иронически и немножко опасно, что эта структура, которая была – Варшавский пакт и Советский Союз, она теперь меняется в Европейский союз, который в принципе следует одной и той же структуре, как был Советский Союз, где есть полная концентрация в одном городе, с одной группой, которая невыборная, и которая работает, как в свое время Центральный комитет работал. Я считаю, что иронически, одновременно, как Восточная Европа получила свою независимость, в которой снова родились сильные националистические тенденции, одновременно все эти люди бросаются в систему, которая очень беспокоит, очень напоминает бывшую московскую систему. Среди своего поколения я вижу сегодня какую-то не то, что грусть, но ощущение, что это произошло не так, как они хотели, это не то, что они хотят обратно идти, но это ощущение, что будут слышать их опыт, их знания, это немножко анархия получилась, чисто экономическая анархия. И этого они не ожидали.
Ежи Гоффман: Я вам скажу, что у нас таких стран нет, с такими сравнениями я вообще не встречал. Даже самые большие евроскептики не дают аргументации на то, чтобы это сравнить с СЭВ. Надо учесть, что польская деревня получает очень сильное финансирование, что Евросоюз дает импульс для внутренней инициативы. Ибо правление городов, районов, областей, если находят у себя часть средств на интересный и важный проект, то в большой части он финансируется Евросоюзом, и люди это видят. Конечно, время от времени выходят указы, которые сомнительны, так Польше удалось сейчас, например, выиграть судебный процесс на выделение газов в атмосферу, касающихся разного рода продуктов. Но как в каждой организации всегда бюрократизм является большой опасностью. Такой бюрократизм может угрожать и Евросоюзу, если не будет он под постоянным контролем его участников. Потому что чиновники всегда имеют тенденцию к созданию таких правил, которые просто иногда совершенно являются полным сюрреализмом. Но к счастью, до сих пор это были единичные случаи.
Елена Коломийченко: Виола Штефан прошедших двадцати годах. Можно ли было представить себе в 1989, как будет выглядеть новая Европа двадцать лет спустя?
Виола Штефан: Я только что была в Варшаве несколько недель тому назад, там Дворец культуры и науки.
Елена Коломийченко: Похожее на гостинцу «Украина» в Москве.
Виола Штефан: Точно, да. И там был какой-то праздник. Там был огромный флаг европейский со звездами. Я думала, что как это возможно? Этот образ был такой сильный. Никто не мог это представить 20 лет назад. Я не говорю про Восточный Берлин.
Елена Коломийченко: 27 сентября этого года в Германии состоялись выборы в Бундестаг и земельные парламенты. В Бундестаге большинство получили правые партии. Но немало избирателей проголосовало за Левую партию во главе с бывшим социал-демократом Оскаром Лафонтеном и бывшим восточным коммунистом Грегором Гизи. А в некоторых земельных парламентах на Востоке левые получили почти что четверть голосов. Виола Штефан объясняет это так.
Виола Штефан: Я думаю, что это очень большая проблема – левые партии. Потому что люди просто забыли, как это для многих страшно было. Когда было соединение, и не было революции, где было много крови, много борьбы, тогда думают, что это не было так плохо. Но после войны невозможно сказать, что не было плохо, тоже у нас было хорошо. Но сейчас люди не могут представить, как такая система может работать, когда люди не могу уехать.
Елена Коломийченко: В этой передаче участвовали известные европейские кинорежиссёры Ежи Гоффман, Вилльям Олдридж, Лоренц Клоска и Виола Штефан.
Последний вопрос Виоле: Вы много снимали не только в Восточной Европе, но и в России. Чем объяснить Ваш интерес?
Виола Штефан: Это все-таки любовь.
Елена Коломийченко: В этой передаче события 89 года в восточно-европейских странах обсуждают кинорежиссёры, кинодраматурги Ежи Гоффман, Вильям Олдридж, Виола Штефан и Лоренц Клоска. Всех их объединяет одно – они смотрели и смотрят на действительность через кинообъектив, все они снимали кинофильмы и в Восточной Европе, и в России.
Режиссеру Лоренцу Клоске в 1989 было 25 лет. Он родился в Кельне, изучал философию и романистику, позже окончил киношколу в Мюнхене. Среди многих снятых им документальных лент – дипломный фильм « На восток от окна» двухсерийный фильм о движении андеграунд художников-шестидесятников и разгоне Никитой Хрущевым выставки в Манеже. Вот как он вспоминает события двадцатилетней давности. Лоренц, вы и ваши коллеги тогда, в 1989, понимали, что происходящее вокруг вас меняет ход истории?
Лоренц Клоска: Это трудно сказать. В какой-то степени понималось, что это ход истории изменит, потому что было так неожиданно. Расположение Запада, Востока, железная стена – это стало ясно. А вдруг этого нет? Это была очень большая неожиданность. Я был студентом в Мюнхене, я тогда просто не сразу стал на это реагировать. Я помню первые моменты, когда я с этим столкнулся, это было неожиданно, когда я снимал в «крайней зоне», на немецкой границе, там сотни «тарабантов» ехали по улицам и везде открылись импровизированные будки, где продавались стиральные машины и всякая домашняя техника. Все получили свои сто марок и все это скупили, «тарабанты» нагруженные невероятным количеством бытовой техники, ехали по улицам. Это было что-то непредставимое. Я раньше часто ездил в Берлин, в транзитную зону, знал все пограничные ситуации, паспортный контроль и так далее. Я из личного опыта знал, что такое стена. И когда она упала, все говорили, включая меня: это же быть не может. Как это все может? Мы в это не верили.
Елена Коломийченко: В октябре 1989 события в Восточной Европе развиваются стремительно. Михаил Горбачев на 40-летии ГДР в Берлине: «кто опаздывает, того наказывает жизнь» - это слова из его речи, обращенные к руководству ГДР. Многотысячные демонстрации в Лейпциге, Дрездене. Глава ГДР Эрих Хоннекер подает в отставку, в Болгарии – отставка генсекретаря Тодора Живкова, Анатолий Черняев, помощник Горбачева, говорит, что именно в эти месяцы произошла коренная перемена европейской ситуации.
В этом «конце Ялты» и сталинского наследния Европы огромная заслуга не только самих венгров, поляков, чехов, словаков, немцев и других, но прежде всего, по словам Черняева, заслуга Михаила Горбачева и Буша-старшего. 9 ноября Совет министров ГДР открыл границу с ФРГ и Западным Берлином, принял новые правила выезда из Востоной Германии. Об этом сообщил на пресс-конференции секретарь Политбюро Социалистической единой партии Германии Гюнтер Шабовский.
Гюнтер Шабовский: Да, товарищи. Меня проинформировали об этом. Вы уже должны были получить это сообщение. Новые правила – по моей информации – вступают в силу немедленно, безотлагательно.
Елена Коломийченко: Вечером этого дня демонстранты начинают разбирать Берлинскую стену. 10 Канцлер Германии Гельмут Коль и экс-канцлер Вилли Бранд выступают в Берлине перед тридцатью тысячами собравшихся.
9 ноября 89 года, Москва:
«На брифинге в пресс-центре МИД СССР было оглашено заявление в связи с появляющимися на Западе соображениями насчет возможной реакции Советского Союза в случае выхода той или иной страны из Варшавского ДоговораБыло отмечено, что этот договор, продленный в 1985 году, продолжает соблюдаться СССР. Об аналогичной позиции стран-союзниц свидетельствует их намерение развивать многостороннее сотрудничество в рамках ОВД. Союзные страны ... не отрицают роли НАТО как существенного элемента сложившегося баланса сил, но рассчитывают на то, что и в столицах западных государств - членов НАТО сознают значение Варшавского Договора для поддержания стабильности в Европе. («Правда», 1989, 10 ноября)».
Елена Коломийченко: 28 октября в Праге, на Вацлавской площади происходят массовые выступления молодёжи, полиция разгоняет демонстрантов. События повторяются 17 ноября.
На пятый день демонстрации Политбюро ЧССР и правительство страны уходят в отставку. 28 ноября обявлено о создании нового правительства страны и отмене руководящей роли компартии. В этот же день канцлер ФРГ Коль заявляет о курсе на объединение Германии. Начались встречи и консультации с западными партнерами и СССР. Через год Восточная и Западная Германия объдинились. В ноябре 89 – «бархатная революция» в Болгарии. Правительство вынуждено открыть границу с Турцией. 29 декабря президентом Чехословакии стал диссидент Вацлав Гавел, парламент страны возглавил реформатор Александр Дубчек.
Во всех странах европейского «соцлагеря» смена власти прошла практические без насилия. Исключение составляет Румыния. Генсек Румынской компартии Николае Чаушеску в августе 1989 заявлял:
«скорее Дунай потечет вспять, чем состоится «перестройка» в Румынии».
В ноябре на съезде румынской компартии Чаушеску объявил перестройку «вредительством делу социализма» и «пособничеством империализму». После кровавых событий в Тимишоаре 17 ноября, массовых демонстраций и насилия в Бухаресте, перехода армии на сторону восставших режим Чаушеску пал. Он и его жена Елена были расстреляны по приговору «полевого суда» 25 декабря.
ЗВУКИ человеческой толпы
Режиссер-документалист Лоренц Клоска зимой 1990-91 впервые оказался в Санкт-Петербурге:
Лоренц Клоска: Когда в 90 году у меня был готов фильм, я узнал о том, что там есть кинофестиваль документального кино в Ленинграде. Это меня страшно интересовало, я страшно туда хотел, потому что наконец-то была возможность туда попасть. Потому что пока был Советский Союз, я в школе факультативно начал изучать русский язык. Я думаю, что после трех лекций я перестал, потому что учитель был такой страшный, деревянный, неприятный человек и язык мне показался очень жесткий. Когда-то выдалась возможность туда попасть, я сразу, конечно, послал кассету, чтобы принимать участие в конкурсе. Эта кассета не дошла, конечно. Но мне удалось пять раз с ними связаться по телефону. Тогда это тоже не было так просто, потому что связи через Северное море еще не было, это все шло через телефонисток, которые соединяли. «Вы можете взять фильм?». «Конечно, могу». «Приезжайте». И пригласили. Я конечно, был очень рад. В 90 году были первые мои встречи с русскими, тогда еще советскими реальностями. Я был в 1980 году в Польше, потому что отец мой там родился. Мы с семьей, мне было 16-17, ехали по отцовским путем. Это же тогда начиналась вся история, там была «Солидарность» и так далее. И там обстановка была очень сдержанная, потому что все политические вопросы были неясные. Когда я впервые приехал в Россию, там такая же атмосфера была, потому что были моменты, когда были проблемы с прибалтийскими республиками, именно во время фестиваля происходили события в Риге. Я помню, было собрание вечером просто спонтанно, где киношники собрались. Язык был общий того, что так поступить, так решить проблемы нельзя. Это был явный одноголосый протест против того, что тогда там произошло. Речь шла о том, как среагировали структуры, которые в принципе неактуальны, но они все-таки существовали, реагировали по-своему, как им долбили годами. И стало ясно, что так нельзя. Речь шла не столько о свободе или о том, что части Советского Союза имеют право быть в своем государстве, более по поводу того, как коммуникация происходит. С автоматами, стало ясно, вообще нельзя.
Елена Коломийченко: Прошло 20 лет трудных реформ в обществе, экономике и сознании людей. Бывшие члены СЭВ и Варшавского договора стали полноправными членами НАТО и Европейского Союза. Но и по сей день в истории революций 89 года в Восточной Европе остаются пробелы. Эти неясности и неизбежные трудности переходного времени сказываются на общественных настроениях… Как оценивают прошедшее двадцатилетие участники нашей передачи? Оправдались ли их ожидания? Что думают они о роли сегодняшнего Евросоюза?
Вилльям Олдридж: Я думаю, здесь я высказываю абсолютно личную точку зрения, но я думаю, что иронически и немножко опасно, что эта структура, которая была – Варшавский пакт и Советский Союз, она теперь меняется в Европейский союз, который в принципе следует одной и той же структуре, как был Советский Союз, где есть полная концентрация в одном городе, с одной группой, которая невыборная, и которая работает, как в свое время Центральный комитет работал. Я считаю, что иронически, одновременно, как Восточная Европа получила свою независимость, в которой снова родились сильные националистические тенденции, одновременно все эти люди бросаются в систему, которая очень беспокоит, очень напоминает бывшую московскую систему. Среди своего поколения я вижу сегодня какую-то не то, что грусть, но ощущение, что это произошло не так, как они хотели, это не то, что они хотят обратно идти, но это ощущение, что будут слышать их опыт, их знания, это немножко анархия получилась, чисто экономическая анархия. И этого они не ожидали.
Ежи Гоффман: Я вам скажу, что у нас таких стран нет, с такими сравнениями я вообще не встречал. Даже самые большие евроскептики не дают аргументации на то, чтобы это сравнить с СЭВ. Надо учесть, что польская деревня получает очень сильное финансирование, что Евросоюз дает импульс для внутренней инициативы. Ибо правление городов, районов, областей, если находят у себя часть средств на интересный и важный проект, то в большой части он финансируется Евросоюзом, и люди это видят. Конечно, время от времени выходят указы, которые сомнительны, так Польше удалось сейчас, например, выиграть судебный процесс на выделение газов в атмосферу, касающихся разного рода продуктов. Но как в каждой организации всегда бюрократизм является большой опасностью. Такой бюрократизм может угрожать и Евросоюзу, если не будет он под постоянным контролем его участников. Потому что чиновники всегда имеют тенденцию к созданию таких правил, которые просто иногда совершенно являются полным сюрреализмом. Но к счастью, до сих пор это были единичные случаи.
Елена Коломийченко: Виола Штефан прошедших двадцати годах. Можно ли было представить себе в 1989, как будет выглядеть новая Европа двадцать лет спустя?
Виола Штефан: Я только что была в Варшаве несколько недель тому назад, там Дворец культуры и науки.
Елена Коломийченко: Похожее на гостинцу «Украина» в Москве.
Виола Штефан: Точно, да. И там был какой-то праздник. Там был огромный флаг европейский со звездами. Я думала, что как это возможно? Этот образ был такой сильный. Никто не мог это представить 20 лет назад. Я не говорю про Восточный Берлин.
Елена Коломийченко: 27 сентября этого года в Германии состоялись выборы в Бундестаг и земельные парламенты. В Бундестаге большинство получили правые партии. Но немало избирателей проголосовало за Левую партию во главе с бывшим социал-демократом Оскаром Лафонтеном и бывшим восточным коммунистом Грегором Гизи. А в некоторых земельных парламентах на Востоке левые получили почти что четверть голосов. Виола Штефан объясняет это так.
Виола Штефан: Я думаю, что это очень большая проблема – левые партии. Потому что люди просто забыли, как это для многих страшно было. Когда было соединение, и не было революции, где было много крови, много борьбы, тогда думают, что это не было так плохо. Но после войны невозможно сказать, что не было плохо, тоже у нас было хорошо. Но сейчас люди не могут представить, как такая система может работать, когда люди не могу уехать.
Елена Коломийченко: В этой передаче участвовали известные европейские кинорежиссёры Ежи Гоффман, Вилльям Олдридж, Лоренц Клоска и Виола Штефан.
Последний вопрос Виоле: Вы много снимали не только в Восточной Европе, но и в России. Чем объяснить Ваш интерес?
Виола Штефан: Это все-таки любовь.
