Ирина Лагунина: Как мы уже сообщали в наших информационных программах, 22 сентября в Лондоне состоялось первое судебное слушание по делу об экстрадиции бывшего совладельца «Евросети» Евгения Чичваркина. Оно носило предварительный характер и продлилось около десяти минут. Судья Вестминстерского магистратского суда назначил рассмотрение дела по существу на 1 декабря. В принципе, для того, чтобы Чичваркину было разрешено остаться в Англии, его адвокаты должны лишь доказать, что в России его будет ждать не самый справедливый суд. И тогда Москва будет писать еще одну жалобу по поводу еще одного человека, которого ей не удается вернуть из Великобритании. А как обстоят дела с экстрадицией в самой России? На эту тему с директором Института прав человека Валентином Гефтером беседует Людмила Алексеева.
Людмила Алексеева: Я думаю, нужно пояснить, что такое экстрадиция.
Валентин Гефтер: Мы говорим об экстрадиции, то есть о выдачи. Мы выдаем в другое государство лицо по запросу того государства, что это лицо совершило у него на территории уголовное преступление, вот тогда речь идти может об экстрадиции. Какие есть нормы: это есть конвенции ооновские о беженцах, о пытках. Есть разные другие, защищающие права человека, обуславливающие, почему нельзя выдавать человека в ту или другую страну, если эти явления там есть. Если в стране есть смертная казнь, предположим, то тогда мы имеем право не выдавать, потому что у нас смертной казни нет. Это одно из обстоятельств, почему не надо выдавать. Другой уровень - это европейская конвенция о выдаче, которую мы с некоторыми оговорками ратифицировали, это европейская конвенция рамочная о правах и свободах человека. Следующий уровень – это так называемые межгосударственные многосторонние соглашения, для нас это в первую очередь Минская конвенция правовой помощи государствам СНГ 93 года.
Людмила Алексеева: Договорились, что мы будем друг другу выдавать.
Валентин Гефтер: В помощь по уголовным входит и взаимная экстрадиция. И более поздний пакет документов, связанный с Шанхайской организацией сотрудничества. К сожалению, затрагивает проблемы, по которым трудности возникают за последние годы именно с этим регионом центрально-азиатским. Потому что там введены нормы, которые касаются сотрудничества государств по борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом, на совершенно другом уровне регулирования правового прописаны ограничения, связанные с выдачей, там оно почти не ограничено, одни запросили, другие дали. Борьба после 2001 года, известных событий в Америке и по всему миру, привела к тому, что под шумок этой борьбы с этими всеми отрицательными явлениями, а вы заметьте, включен сепаратизм, который к 9.11 не имел прямого отношения, но который очень пышным цветом цветет на территории и России, и Китая, и ряда центрально-азиатских республик тоже. А уж что там понимают под экстремизмом.
Людмила Алексеева: Но есть ведь и наши российские законы на этот счет.
Валентин Гефтер: Они в основном созданы в 90 годы и в начале 2000-х и вполне нормальные законы, которые касаются всех вопросов, в том числе экстрадиции и выдачи. И в этом есть вилка правовая, в которую непрерывно попадает наш правоприменитель, то есть генеральная прокуратура, которая принимает решения по законам о выдаче, и суды, в которых оспариваются эти решения. Если в 90 годы речь шла о так называемых политически преследуемых в первую очередь в странах СНГ, то теперь в 2000-е годы в первую очередь речь идет о беженцах, рядовых людях в первую очередь из Центральной Азии. И это беженцы, которых преследуют в первую очередь за политические, чаще даже не политические, а религиозные убеждения, за подозрение в участии в тех или иных событиях типа андижанских 2005 года и так далее. То есть преследование в первую очередь узбеков из этого региона, которые насолили, скажем прямо, или совсем не насолили, но режим Каримова их для острастки групповым способом, большой слой людей берут в оборот и начинают преследовать. Эти беженцы в первую очередь, назовем условно, политические, религиозные или просто попавшие под фальсифицированные или недоказанные антигосударственные преступления, поскольку им на родине в Узбекистане инкриминируют антигосударственные – свержение конституционного строя, вот на их очень часто и присылают в Россию запрос об экстрадиции. Таких дел уже десятки. И если бы не энергичное поведение наших адвокатов и правозащитников, которые используют механизмы Страсбургского суда, Европейской конвенции, в которой есть правило 39, в регламенте Европейской конвенции, действовать немедленно, если есть угроза выдачи гражданина в страну, где есть пытки, смертные казни или есть просто мотивированно доказанные политические преследования, преследования по политическим и религиозным мотивам. Если нам удается, а в Страсбурге это удается очень часто правозащитникам и адвокатам, защищающим этих жертв предполагаемой выдачи, то тогда российское правосудие вынуждено останавливать сам процесс выдачи.
Людмила Алексеева: Как ведут себя при этом наши власти?
Валентин Гефтер: Генпрокуратура чаще всего работает вместе с теми Генпрокуратурами бывших союзных республик, а ныне независимых государств Центральной Азии, более или менее штампует, есть постановление прокуратуры о возбуждении уголовного дела там, есть постановление суда, которое поддержало, они присылают запрос, в которым формально процедуры якобы соблюдены, хотя были случаи, когда фальсифицировали. Один раз на деле Гарабаева поймали туркменскую прокуратуру и был грандиозный скандал в Страсбурге, после которого Московский горсуд вынужден был отменить свое же собственное решение. Но Генпрокуратура не хочет и не может сама по себе рассматривать по существу эти обвинения, по закону она не должна. По закону должен был бы суд, когда мы оспариваем решение, изданное Генпрокуратурой о выдаче того или другого лица, просмотреть все обстоятельства дела, и наши аргументы, и аргументы той стороны. Но чаще всего суды первой инстанции практически всегда штампуют решения Генпрокуратуры о выдаче. Это может быть беженец просто на словах, он не оформил свой статус беженца, а это очень важно, потому что все законодательство построено, как гражданин России никогда не выдается, так и беженец, если он получил международный мандат ВКБ ООН, их очень мало, их не дают российские службы, тогда есть другой механизм: человек может претендовать хотя бы. Уж в тот период, когда он претендует и доказывает, что он беженец по политическим мотивам, за убеждения, за расовую принадлежность, религиозную и так далее, в это время тоже нельзя выдавать.
Людмила Алексеева: Есть положительные примеры?
Валентин Гефтер: 14 августа этого года в Санкт-Петербурге коллегия по уголовным делам городского суда приняла решение не выдавать узбекского гражданина, Эргашев его зовут, его защищали наши правозащитники правозащитного центра «Мемориал». И вот они доказали суду, и суд впервые чуть ли не в первой инстанции отменил решение Генпрокуратуры о выдаче. Формально, потому что Генпрокуратура не учла, что Федеральная эмиграционная служба не закончила рассмотрение его ходатайства о статусе беженца. Но на самом деле суть со всем в другом. Это беженец, сельский имам из Узбекистана, его Узбекистан требовал явно за то, что не нравилось как религиозный деятель, а совсем не то, что написали в запросе, что он якобы чуть ли не имел отношения к насильственным действиям во время андижанских событий. Это все было известно. Но суд хотя и в его пользу решил, но пока на формальном основании. И в частности, во всех этих делам по узбекским особенно беженцам единственное останавливающее от немедленной выдачи - это постановление Страсбургского суда о применении правила 39 о запрете на выдачу, пока не пройдут все судебные инстанции. На самом деле должно быть включая Страсбург, по идее. То есть это сильный тормоз на пути не правовых выдач. Генпрокуратурам двух соседних государств проще договариваться друг с другом, чем нашей выполнять все нормы российского и международного законодательства.
Людмила Алексеева: По сравнению с 90 годами сейчас легче отстаивать людей или труднее?
Валентин Гефтер: В 90 годы нам удавалось с международным правовым управлением Генпрокуратуры, с соответствующим отделом по экстрадиции контактировать, мы давали им материалы от депутатов Госдумы, от правозащитных организаций международных и российских, доказывая и показывая, что эти люди не рядовые уголовные преступники, это не тот случай, когда своровал в крупном или в малом размере, а все дело в том, что их преследуют по таким-то и таким-то причинам, которые являются основанием для невыдачи. В 2000 годы реально этого не происходит.
Людмила Алексеева: Чем объяснить склонность нашей прокуратуры, наших судов действовать по более жестким основаниям, чем по более гуманным?
Валентин Гефтер: Я думаю, несколькими вещами. В первую очередь политическая целесообразность, как она понимается на самом верху: не надо ссориться со странами, с которыми нам важно дружить, с теми, кто к нам более благосклонен, чем другие. Во-вторых, это просто корпоративная солидарность в бывшем союзе, а теперь в разных государствах она во многом продолжает быть. Больше доверия в презумпции того, что они правы, а не их жертвы.
Людмила Алексеева: Не наши правозащитники?
Валентин Гефтер: Это, конечно, это понятно. К нам были претензии со стороны государств союза: что же вы нам не помогаете в борьбе с нашими преступниками, которые у вас прячутся или которых вы не выдаете, которые открыто живут и не скрываются, как бывший президент Азербайджана не скрывал, что он живет в России. То теперь в 2000 годы мы ставим такие же упреки Западу: а почему вы нам не выдаете тех, других, третьих, Березовских, Закаевых. Да неважно, по экономическим причинам, не будем говорить по усиленно политизированным. А потому что мы привыкли к тому, что мы здесь из политической целесообразности, корпоративной или какой-то другой, а они не могут надавить на свои суды. Поэтому проблема экстрадиции, хотя она касается сравнительно небольшого числа людей, мы понимаем, что это вообще может быть сотня одна, две, три в год, а уж по тем мотивам, о которых мы говорим, это десятки, не более людей. Она очень показательная лакмусовая бумажка для всей нашей правовой системы сверху донизу, от генеральной прокуратуры, ее профильного управления, до рядовых судов, которые принимают обычно профильные решения не в пользу людей, спасающихся от того или иного преследования.
Людмила Алексеева: Я думаю, нужно пояснить, что такое экстрадиция.
Валентин Гефтер: Мы говорим об экстрадиции, то есть о выдачи. Мы выдаем в другое государство лицо по запросу того государства, что это лицо совершило у него на территории уголовное преступление, вот тогда речь идти может об экстрадиции. Какие есть нормы: это есть конвенции ооновские о беженцах, о пытках. Есть разные другие, защищающие права человека, обуславливающие, почему нельзя выдавать человека в ту или другую страну, если эти явления там есть. Если в стране есть смертная казнь, предположим, то тогда мы имеем право не выдавать, потому что у нас смертной казни нет. Это одно из обстоятельств, почему не надо выдавать. Другой уровень - это европейская конвенция о выдаче, которую мы с некоторыми оговорками ратифицировали, это европейская конвенция рамочная о правах и свободах человека. Следующий уровень – это так называемые межгосударственные многосторонние соглашения, для нас это в первую очередь Минская конвенция правовой помощи государствам СНГ 93 года.
Людмила Алексеева: Договорились, что мы будем друг другу выдавать.
Валентин Гефтер: В помощь по уголовным входит и взаимная экстрадиция. И более поздний пакет документов, связанный с Шанхайской организацией сотрудничества. К сожалению, затрагивает проблемы, по которым трудности возникают за последние годы именно с этим регионом центрально-азиатским. Потому что там введены нормы, которые касаются сотрудничества государств по борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом, на совершенно другом уровне регулирования правового прописаны ограничения, связанные с выдачей, там оно почти не ограничено, одни запросили, другие дали. Борьба после 2001 года, известных событий в Америке и по всему миру, привела к тому, что под шумок этой борьбы с этими всеми отрицательными явлениями, а вы заметьте, включен сепаратизм, который к 9.11 не имел прямого отношения, но который очень пышным цветом цветет на территории и России, и Китая, и ряда центрально-азиатских республик тоже. А уж что там понимают под экстремизмом.
Людмила Алексеева: Но есть ведь и наши российские законы на этот счет.
Валентин Гефтер: Они в основном созданы в 90 годы и в начале 2000-х и вполне нормальные законы, которые касаются всех вопросов, в том числе экстрадиции и выдачи. И в этом есть вилка правовая, в которую непрерывно попадает наш правоприменитель, то есть генеральная прокуратура, которая принимает решения по законам о выдаче, и суды, в которых оспариваются эти решения. Если в 90 годы речь шла о так называемых политически преследуемых в первую очередь в странах СНГ, то теперь в 2000-е годы в первую очередь речь идет о беженцах, рядовых людях в первую очередь из Центральной Азии. И это беженцы, которых преследуют в первую очередь за политические, чаще даже не политические, а религиозные убеждения, за подозрение в участии в тех или иных событиях типа андижанских 2005 года и так далее. То есть преследование в первую очередь узбеков из этого региона, которые насолили, скажем прямо, или совсем не насолили, но режим Каримова их для острастки групповым способом, большой слой людей берут в оборот и начинают преследовать. Эти беженцы в первую очередь, назовем условно, политические, религиозные или просто попавшие под фальсифицированные или недоказанные антигосударственные преступления, поскольку им на родине в Узбекистане инкриминируют антигосударственные – свержение конституционного строя, вот на их очень часто и присылают в Россию запрос об экстрадиции. Таких дел уже десятки. И если бы не энергичное поведение наших адвокатов и правозащитников, которые используют механизмы Страсбургского суда, Европейской конвенции, в которой есть правило 39, в регламенте Европейской конвенции, действовать немедленно, если есть угроза выдачи гражданина в страну, где есть пытки, смертные казни или есть просто мотивированно доказанные политические преследования, преследования по политическим и религиозным мотивам. Если нам удается, а в Страсбурге это удается очень часто правозащитникам и адвокатам, защищающим этих жертв предполагаемой выдачи, то тогда российское правосудие вынуждено останавливать сам процесс выдачи.
Людмила Алексеева: Как ведут себя при этом наши власти?
Валентин Гефтер: Генпрокуратура чаще всего работает вместе с теми Генпрокуратурами бывших союзных республик, а ныне независимых государств Центральной Азии, более или менее штампует, есть постановление прокуратуры о возбуждении уголовного дела там, есть постановление суда, которое поддержало, они присылают запрос, в которым формально процедуры якобы соблюдены, хотя были случаи, когда фальсифицировали. Один раз на деле Гарабаева поймали туркменскую прокуратуру и был грандиозный скандал в Страсбурге, после которого Московский горсуд вынужден был отменить свое же собственное решение. Но Генпрокуратура не хочет и не может сама по себе рассматривать по существу эти обвинения, по закону она не должна. По закону должен был бы суд, когда мы оспариваем решение, изданное Генпрокуратурой о выдаче того или другого лица, просмотреть все обстоятельства дела, и наши аргументы, и аргументы той стороны. Но чаще всего суды первой инстанции практически всегда штампуют решения Генпрокуратуры о выдаче. Это может быть беженец просто на словах, он не оформил свой статус беженца, а это очень важно, потому что все законодательство построено, как гражданин России никогда не выдается, так и беженец, если он получил международный мандат ВКБ ООН, их очень мало, их не дают российские службы, тогда есть другой механизм: человек может претендовать хотя бы. Уж в тот период, когда он претендует и доказывает, что он беженец по политическим мотивам, за убеждения, за расовую принадлежность, религиозную и так далее, в это время тоже нельзя выдавать.
Людмила Алексеева: Есть положительные примеры?
Валентин Гефтер: 14 августа этого года в Санкт-Петербурге коллегия по уголовным делам городского суда приняла решение не выдавать узбекского гражданина, Эргашев его зовут, его защищали наши правозащитники правозащитного центра «Мемориал». И вот они доказали суду, и суд впервые чуть ли не в первой инстанции отменил решение Генпрокуратуры о выдаче. Формально, потому что Генпрокуратура не учла, что Федеральная эмиграционная служба не закончила рассмотрение его ходатайства о статусе беженца. Но на самом деле суть со всем в другом. Это беженец, сельский имам из Узбекистана, его Узбекистан требовал явно за то, что не нравилось как религиозный деятель, а совсем не то, что написали в запросе, что он якобы чуть ли не имел отношения к насильственным действиям во время андижанских событий. Это все было известно. Но суд хотя и в его пользу решил, но пока на формальном основании. И в частности, во всех этих делам по узбекским особенно беженцам единственное останавливающее от немедленной выдачи - это постановление Страсбургского суда о применении правила 39 о запрете на выдачу, пока не пройдут все судебные инстанции. На самом деле должно быть включая Страсбург, по идее. То есть это сильный тормоз на пути не правовых выдач. Генпрокуратурам двух соседних государств проще договариваться друг с другом, чем нашей выполнять все нормы российского и международного законодательства.
Людмила Алексеева: По сравнению с 90 годами сейчас легче отстаивать людей или труднее?
Валентин Гефтер: В 90 годы нам удавалось с международным правовым управлением Генпрокуратуры, с соответствующим отделом по экстрадиции контактировать, мы давали им материалы от депутатов Госдумы, от правозащитных организаций международных и российских, доказывая и показывая, что эти люди не рядовые уголовные преступники, это не тот случай, когда своровал в крупном или в малом размере, а все дело в том, что их преследуют по таким-то и таким-то причинам, которые являются основанием для невыдачи. В 2000 годы реально этого не происходит.
Людмила Алексеева: Чем объяснить склонность нашей прокуратуры, наших судов действовать по более жестким основаниям, чем по более гуманным?
Валентин Гефтер: Я думаю, несколькими вещами. В первую очередь политическая целесообразность, как она понимается на самом верху: не надо ссориться со странами, с которыми нам важно дружить, с теми, кто к нам более благосклонен, чем другие. Во-вторых, это просто корпоративная солидарность в бывшем союзе, а теперь в разных государствах она во многом продолжает быть. Больше доверия в презумпции того, что они правы, а не их жертвы.
Людмила Алексеева: Не наши правозащитники?
Валентин Гефтер: Это, конечно, это понятно. К нам были претензии со стороны государств союза: что же вы нам не помогаете в борьбе с нашими преступниками, которые у вас прячутся или которых вы не выдаете, которые открыто живут и не скрываются, как бывший президент Азербайджана не скрывал, что он живет в России. То теперь в 2000 годы мы ставим такие же упреки Западу: а почему вы нам не выдаете тех, других, третьих, Березовских, Закаевых. Да неважно, по экономическим причинам, не будем говорить по усиленно политизированным. А потому что мы привыкли к тому, что мы здесь из политической целесообразности, корпоративной или какой-то другой, а они не могут надавить на свои суды. Поэтому проблема экстрадиции, хотя она касается сравнительно небольшого числа людей, мы понимаем, что это вообще может быть сотня одна, две, три в год, а уж по тем мотивам, о которых мы говорим, это десятки, не более людей. Она очень показательная лакмусовая бумажка для всей нашей правовой системы сверху донизу, от генеральной прокуратуры, ее профильного управления, до рядовых судов, которые принимают обычно профильные решения не в пользу людей, спасающихся от того или иного преследования.
