Владимир Тольц: 22 декабря 1939 года (на год позже действительной даты, но так уж сложилось) он праздновал свое шестидесятилетие. На следующий день, опять же с запозданием, в Москву пришла телеграмма из Берлина.
"Господину Иосифу Сталину
Москва
Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза.
Адольф Гитлер"
Владимир Тольц: Было и еще одно берлинское поздравление:
"Памятуя об исторических часах в Кремле, положивших начало историческому повороту в отношениях между обоими великими народами и тем самым создавших основу для длительной дружбы между ними, прошу Вас принять ко дню Вашего шестидесятилетия мои самые теплые поздравления.
Иоахим фон Риббентроп
Министр иностранных дел"
Владимир Тольц: Через пару дней юбиляр начал отвечать поздравителям.
"Главе Германского государства Господину Адольфу Гитлеру
Берлин
Прошу Вас принять мою признательность за поздравления и благодарность за Ваши добрые пожелания в отношении народов Советского Союза"
Владимир Тольц: Ответ Риббентропу, с которым он с августа, когда подписывали советско-германский договор о ненападении, был знаком лично, это ответ звучал сердечнее.
"Благодарю Вас, господин министр, за поздравления. Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной.
Иосиф Сталин"
Владимир Тольц: Что он имел в виду, упомянув про кровь? Уж не Первую же мировую, конечно… Может быть, военные операции по уничтожению Польши? Или то, что одна из жертв советско-германской дружбы образца 1939 года описала так:
"Декабрь 1939 года. Нас было 28 мужчин и 3 женщины... Все лица от страха казались застывшими. Мы стояли и смотрели на железнодорожный мост, который разделял занятую немцами Польшу и ее часть, оккупированную русскими. Через мост к нам медленными шажками направлялся военный. Когда он подошел ближе, я разглядела эсэсовскую фуражку. Офицер НКВД и эсэсовец приветствовали друг друга, приложив руку к козырьку. Из узкой светло-коричневой сумки офицер НКВД вытащил список и стал называть фамилии. В этот момент от нашей группы отделились трое, бросились к энкаведисту и стали что-то взволнованно ему объяснять. Рядом со мной кто-то прошептал: "«Отказываются переходить мост". Один из трех был еврей-эмигрант из Венгрии, двое других - немцы: учитель по фамилии Кениг и молодой рабочий из Дрездена, который участвовал в вооруженной стычке с нацистами, бежал в Советскую Россию и заочно в Германии был приговорен к смертной казни. Конечно же, их троих погнали через мост..."
Владимир Тольц: В 1949-м это написала Маргарет Бубер-Нойман, еврейка, жена сгинувшего в СССР в 1937-м немецкого коммуниста. Саму ее тогда отправили в Карагандинский лагерь. Ну, а в 1939-м, в процессе укрепления внезапно вспыхнувшей советско-нацистской дружбы, Маргарет возвратили ее родине – Германии, где гестапо определило ее немедля "по принадлежности" в концлагерь Равенсбрюк. Там она обрела "свободу" сопоставления качеств двух лагерно-политических режимов. "Сталин и Гитлер – близнецы-братья!" - вопила Бубер-Нойман в своем равенсбрюкском бараке. Но не все ее сосиделицы разделяли эту точку зрения. Жен членов ЦК чехословацкой компартии Антонина Запотоцкого и Юлиуса Фучика уравнивание германского и советского вождей страшно возмущало. Они начинали плеваться, а Маргарет именовали не иначе как "еврейской шлюхой" и "проклятой троцкистской".
В 1989-м, на излете советской власти, партийная газета "Правда" сообщила, что таких, как Бубер-Нойман, немецких эмигрантов-антифашистов после заключения пакта о ненападении с Германией было выдано гестапо на расправу около четырех тысяч человек.
В том же 1989-м, после полувека советского отрицания того, что подписанный Молотовым и Риббентропом договор имел приложенный к нему "секретный дополнительный протокол о пределах сферы немецких интересов о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе" на случай ее "территориально-политического переустройства", вот в этом 1989-м Съезд народных депутатов СССР признал как существование этого документа, так и юридическую несостоятельность и недействительность его с момента подписания договора.
Важная, на мой взгляд, цитата из этого постановления:
"Съезд констатирует, что переговоры с Германией по секретным протоколам велись Сталиным и Молотовым втайне от советского народа, ЦК ВКП(б) и всей партии, Верховного совета и правительства СССР, эти протоколы были изъяты из процедур ратификации. Таким образом, решение об их подписании было по существу и по форме актом личной власти и никак не отражало волю советского народа, который не несет ответственности за этот сговор".
Владимир Тольц: Прошло еще 20 лет – и отношение к этой личной власти в очередной раз изменилось. Люди из идеологической обслуги нового начальства заговорили о товарище Сталине как об "эффективном менеджере", а о "пакте Молотова-Риббентропа" как о единственной доступной тогда для Советского Союза мере самообороны.
Лев Соцков: Что дал этот пакт? Во-первых, вопреки тому сценарию, который был разработан в Мюнхене и который иногда называют "политикой умиротворения", - термин не вполне корректный, потому что это была политика умиротворения на Западе и война на Востоке. Желание, чтобы Германия ввязалась в войну с Советским Союзом, а там посмотрим. Это первое. Мы пытались добиваться много лет создания системы коллективной безопасности – у нас ничего не получилось. А вот когда немцы напали на Советский Союз, то коллективная безопасность была обеспечена в кратчайшие сроки. - Антигитлеровская коалиция начала формироваться уже с июля 1941 года. Это первое.
Второе, мы получили выигрыш в два года, почти в два года, я имею в виду между подписанием пакта и нападением Германии на Советский Союз, и эти два года были использованы для реорганизации и довооружения Красной армии. Все новейшие образцы вооружения, которые по своим характеристикам и параметрам не уступали лучшим образцам Вермахта, серийно стали поступать в армию именно в эти годы. Я имею в виду и танк Т-34, - лучшая машина Второй мировой войны, - и штурмовик Ил-2, и другие авиационные наши модели, и "Катюши" там, и все прочее и прочее.
И третье, да, мы отодвинули границу на полтысячи километров от Ленинграда. Если вас, так сказать, интересует и более детально, то я скажу, что, как известно, Вермахт наступал по трем направлениям: группа армий "Север", группа армий "Центр" и группа армий "Юг". Перед группой армий "Север" была поставлена задача: прошить Прибалтику, пользуясь инфраструктурой хорошей, дороги там, все, в сжатые сроки – неделя-полторы, взять Ленинград и всю группировку полумиллионную завернуть на Москву. Никакие бы нас тогда сибирские дивизии не спасли, и война могла принять совершенно другой оборот.
Вот цена пакта вот цена договоренностей с Германией. Замечу, между прочим, Советский Союз был последним, кто был в очереди получить эти бумажные, как выяснилось гарантии. У поляков гарантии германские были с 1934 года с секретными приложениями. Чемберлен приехал из Мюнхена, когда тоже заявил, что вечный мир теперь с Германией. Мы были последними в этой очереди. Поэтому война совсем другой оборот могла принять, если бы мы не получили то, что имели в результате этого пакта.
Владимир Тольц: Это говорит отставной генерал из Службы внешней разведки России Лев Соцков, в канун 70-летия "пакта Молотов-Риббентроп" представивший составленный им года три назад, но лишь ныне рассекреченный сборник шпионских документов по советско-германским отношениям.
Чекистский генерал убежден: Сталин, снабженный данными советских разведчиков, все рассчитал правильно. А вот западники просчитались…
Лев Соцков: Все расчеты строились на том, в том числе подкрепленные идеологическими соображениями, что все-таки Гитлер сначала рванет на Восток, а не на Запад. Идеологические моменты довлели над очень многими прогнозами и анализами, потому что большевизм был объявлен Гитлером как враг №1 для Германии. Но вот этого не состоялось. Трезвый расчет показал, что сначала нужно обзавестись всей Европой или половиной Европы с ее потенциалом промышленным, мобилизационными ресурсами, а потом только двигаться на Восток.
Владимир Тольц: В общем, 50 лет отрицали существование "секретных протоколов", а потом, признав их существование, еще 20 уже доказывают, что все было правильно…
Почему же продолжают кипеть страсти по поводу оценок и интерпретаций сталинско-гитлеровского сговора 1939 года? Я со многими историками – российскими и иностранными – беседовал об этом. Но лучше всех, на мой взгляд, мне ответил глава Международного «Мемориала» Арсений Рогинский
Арсений Рогинский: Почему этот вопрос такой горячий в сегодняшней России? Тут конечно не одна причина. Главная на мой взгляд, – это то, что пакт, как ни выхолащивай его содержание, как ни оправдывай так называемыми, как пишут, сложившимися на тот момент обстоятельствами, сколь ни клейми при этом Англию и Францию, Польшу или Балтийские страны, сколь ни приписывай им разных злодейских намерений – этот пакт со всеми его секретными протоколами был заключен между двумя символическими фигурами – Гитлером и Сталиным. И вот это "И" с возникающим из него ощущением приравнивания этих двух персонажей и не дает покоя. Потому что один – общепризнанный главный злодей века, и это знает каждый ребенок в стране, а с другим ситуация куда сложнее: он, по версии массового сознания, конечно, жестокий, но безусловно великий правитель, не только приведший страну к разным великим свершениям, но главное – к величайшей Победе в ее истории. Победе над тем же Гитлером. Какие же могли быть между этими двумя людьми пакты, сговоры, дружбы? Да не могло этого быть!
Ученые, за ними и журналисты могут сколько угодно цитировать поздравления Гитлера и Сталина друг другу в 1939-40-м с военными победами или с юбилейными датами, взаимоуважительные, если не взаимовосхищенные отзывы, дружеские взаимозаверения разного рода, – но массовое сознание это не убеждает. Люди уверены: СССР и фашистская Германия всегда были непримиримыми врагами, Сталин и Гитлер, конечно же, тоже, в страшной войне мы этого врага под водительством Сталина одолели. Такова российская память. А все иное, тем более разговоры о какой-то дружбе между вечными врагами – отторгается.
И никакой пакт в это сознание не вмещается, он ему противоречит. Сама попытка разговора о пакте, само напоминание о нацистско-советской дружбе 1939-40 годов – раздражают, вызывают не столько спор… Да какой спор? Они вызывают отпор, да еще какой! Я это испытал на себе, участвуя в разного рода дискуссиях о предвоенной ситуации. Конечно, я не говорю об историках, но вот кружковые полемики историков к массовому сознанию имеют мало отношения. Полстолетия советской пропаганды сделали свое дело. Но, конечно, не только они.
И вот тут другое уже возникает. В последнее десятилетие оформилась идея нашего так называемого "славного прошлого", то есть советского прошлого, которым мы вправе и должны гордиться. Потребность именно в таком понимании прошлого возникла в населении еще в 90-е, а в следующее десятилетие эта потребность была активно поддержана, развита, более того, совсем активно развита путинской властью. Идея очень простая: позади у нас множество великих достижений – в науке, культуре, технике, во всем, и всему этому мы обязаны нашей стране, главная наша победа – это победа в Великой Отечественной войне, мы всегда несли свет и добро всем народам, с которыми соприкасались, сегодняшняя Россия – продолжатель всех этих побед и достижений. И вот этой-то России, этим-то Советским Союзом мы и должны гордиться.
Но как с этой концепцией монтируется советский террор на протяжении многих десятилетий? Да почти никак. Разве что как случайное отступление от этой вот генеральной линии побед! А как монтируется пакт? Да совсем никак не монтируется! Славной страницей его никак не назовешь, а преступных и уж тем более позорных страниц в нашей истории быть не может. Потому и нет ему места. Неслучайна же путинская реплика 2005-го года насчет того, что к обсуждению пакта Россия не намерена возвращаться.
Вдобавок пакт, он же не сам по себе – он вместе с его результатами. - С 17 сентября, когда советские войска напали на Польшу, с сентябрьско-октябрьским нажимом на Латвию, Литву и Эстонию, который принудил их к договорам, которых они вовсе не хотели, а еще через считанные месяцы включению этих стран в СССР, наконец, к зимней войне с Финляндией (между прочим, для начала ее был использован тот же провокационный прием, что и Гитлером против Польши), с захватами 1940-го года. Все это – пакт. А еще этот пакт привел к массовым арестам и депортациям с насильственно присоединенных территорий, к Катынскому расстрелу и дальше можно перечислять до бесконечности.
Оторвать пакт от его прямых следствий невозможно. И когда поляки или прибалты ставят перед нами разные болезненные и неприятные для нас вопросы, то вопросы эти, как ни крути, упираются все в тот же пакт. Он отовсюду вылезает!
Вот, казалось бы, чего проще: давайте разок наберемся мужества и ответим прямо, как мы - сегодняшняя Россия, официальная Россия, между прочим - относимся к этому пакту. Что это было? Был ли это сговор больших стран за спиной стран маленьких и за их счет или мы, Россия, считаем по этому поводу что-то другое, а если что-то другое считаем, то в чем оно состоит? Или еще вопрос: если мы считаем, а мы, вроде, как-то так считаем, всюду пишем это, что 1 сентября 1939 года нападением Германии на Польшу началась Вторая мировая война, то мы, напавшие на Польшу с другой стороны, с Востока, через 16 дней, – мы вступили тем самым в эту войну, являемся ли мы соучастниками, сотворцами этой войны? Или мы по-прежнему стоим на сталинской концепции "братского освободительного похода", советского нейтралитета или – того лживей – на концепции, что мы защитили украинцев и белорусов от наступающих немецких войск? Ну, и, само собой, надо ответить на неприятные вопросы стан Балтии, как-то обозначить наши действия. Ну, назвать их не оккупацией, так аннексией, признать, безусловно признать нашу политику политикой шантажа и угроз. Тут много ума не надо, почитайте все эти протоколы всех этих встреч со всеми этими министрами. Все это открыто! То есть дать хотя бы минимально удовлетворительную оценку, правовую или нравственную.
Дело тут не в извинениях. Мы все говорим: вот мы не будем извиняться, не будет извиняться… Хотя не грех и извиниться лишний раз. Больно много зла мы в этих странах понатворили. Но ведь прежде всего они, эти страны, хотят одного: чтобы кошку назвали кошкой. А мы не называем, увертываемся, обижаемся. Обвиняем их в фальсификациях, и даже специальную комиссию создаем по борьбе с этими злодеями-фальсификаторами.
И чего только ни напридумывали, чтобы как-то от всей этой истории подальше отойти, дистанцироваться. Вот в последнее время важным аргументом стало утверждение – мол, мы не хуже других, поглядите на Францию, Англию, вспомните-ка Мюнхен в сентябре 1938-го. А то, что в этих странах во всех учебниках написано, что Мюнхен – это их национальный позор, – о том молчим. Получается, что там к Мюнхену как у нас к сталинско-гитлеровскому пакту – с увертками. А забываем к тому ж, что те, кто позорно проявил себя в Мюнхене, правда позорно, Европу-то между собой не делили, и себе ничего не приобретали. Вот тут и трудность.
Но мы и вправду сегодня не очень-то можем эту "молотовско-риббентроповскую кошку" назвать тем, чем она была. Это не сопрягается никак ни со стереотипами массового сознания, ни с формирующейся вовсю государственной исторической политикой. А она, эта историческая политика, основана на нынешней практической политике.
А ведь все равно придется это делать – отвечать честно на неприятные вопросы стран-соседей, разворачивать в другую сторону пропагандистскую машину, оказываться от базового сталинского идеологического штампа, который у нас возродился и цветет вовсю, штампа осажденной крепости (вот вокруг враги, и только мы внутри ангелы). После этого только и перестанет пакт быть острой и больной темой, вот после того, как мы честно откажемся от этих штампов, развернем нашу пропаганду, честно ответим на все вопросы. Вот тогда только он и станет историей. Но что-то не кажется мне, что это время близко…
Владимир Тольц: Арсений Рогинский о пакте Молотова-Риббентропа как о незавершившейся истории.
