Юрию Черниченко 80 лет, а он до сих пор не пережил ненависть к своей персоне. Его ненавидят почти так же смачно, как Америку. Именно персону, физическое лицо, как водится в России, а не просто литератора или бывшего политического деятеля (20 лет назд он создал недолговечную Крестьянскую партию).
Прозаик Личутин, например, пишет, что у подаренной ему Прохановым свиньи взгляд Черниченко… Много лет Черниченко появлялся на экране как автор и ведущий знаменитого "Сельского часа", так что его взгляд многие должны ещё помнить: из-под брежневских бровей, навыкате, чуть-чуть блуждающий, совершенно безобидный. Так ненавидели, наверное, только Евгения Евтушенко, чьё чучело сожгли во дворе писательского дома. Жгли писатели-азиопцы. Вот какая свежесть и сила чувств.
С 1988 года Черниченко, к тому времени самый известный, после Овечкина, врачеватель советского сельского хозяйства, стал горячо нападать на колхозы как таковые, как строй "подначальных безземельных крестьян".
Из заметных литераторов, знатоков этой материи, он был тогда единственный, кто не махнул на Агрогулаг (его слово) рукой. Все решили, что говорить уже не о чём – мёртвые пчёлы не гудут, а он грохотал так, будто им ещё гудеть и гудеть. И был, конечно, прав, потому что дело было не просто в колхозах. Азиопцы понимали его вредность лучше, чем, может быть, он сам. Он видел в колхозе порочную форму хозяйства, где процветает обезличка и уравниловка, а для них, поздних народников, это была бесконечно им дорогая русская община вживе, поистине животворящая святыня. С их точки зрения, чернявый южанин (не яврей ли, однако?) покушался на русскую душу, на соборность, на тот лад, который воспел Василий Белов в одноименной книге - и так хорошо воспел, что невольно захотел продлить мгновение.
Только что изданная книга Юрия Черниченко ("Время ужина", Феодосия-Москва, ИД "Коктебель") представляет собой рассказ автора о том, как он дошёл до жизни такой.
Оказывается, в 1988 году благодарнейший в мире советский читатель имел дело с новообращённым, "дезертиром фронта дальнейшего подъёма колхозов". В том году в одном полтавском селе Черниченко познакомился с колхозником-арендатором по фамилии Росоха, написал о нём очерк для "Правды". Этот Росоха, отпущенный на "беспривязное содержание", потряс село заработком, а писателя - производительностью труда. Получалось, что колхоз со всем, что над ним, включая "партию и правительство", просто не нужен."Чудо с Росохой, - вспоминает Черниченко, - обратило меня в новую веру… Тридцать лет – с тем ли, иным успехом – я отдал защите колхозного председателя и совхозного директора, социального типа, ниже которого ничего хозяйского, думающего, беспокойного уже не было. В первичном фермере под Полтавой мне показали новый сельский тип – и я встал на сторону Росохи… В самом конце шестого десятка мне открылось дело жизни. Свободный труд на своей земле".
А Личутин - что ж Личутин… Это о нём, в связи с его азиопством, самый умный из русских литературных критиков советского времени Екатерина Старикова когда-то заметила: "принципиальная непросвещённость". Это определение стоит целой книги. Григорий Померанц пишет: "Стиль полемики важнее предмета её; предметы споров меняются, но стиль разговоров – основа национальной традиции, и чем сложнее развитие, тем больше дискуссионных вопросов. Избежать этого нельзя, но можно избежать отчуждения и ненависти…". Легко сказать! Принципиальная непросвещённость в том и состоит, что сам вид просвещённых, не говоря об их мнениях, духе и стиле, есть главный предмет их ненависти. "Очки надел". Принципальная непросвещённость потому и непросвещённость, и принципиальна, что не знает иного чувства к чужому, кроме ненависти, и даже не так ко мнению, как к его носителю.
Сразу после подавления ГКЧП в августе 1991 года был обнародован список лиц, которых предполагалось ликвидировать. Юрий Черниченко в нём значился 42-м. Борис Ельцин – 63-м.
Прозаик Личутин, например, пишет, что у подаренной ему Прохановым свиньи взгляд Черниченко… Много лет Черниченко появлялся на экране как автор и ведущий знаменитого "Сельского часа", так что его взгляд многие должны ещё помнить: из-под брежневских бровей, навыкате, чуть-чуть блуждающий, совершенно безобидный. Так ненавидели, наверное, только Евгения Евтушенко, чьё чучело сожгли во дворе писательского дома. Жгли писатели-азиопцы. Вот какая свежесть и сила чувств.
С 1988 года Черниченко, к тому времени самый известный, после Овечкина, врачеватель советского сельского хозяйства, стал горячо нападать на колхозы как таковые, как строй "подначальных безземельных крестьян".
Из заметных литераторов, знатоков этой материи, он был тогда единственный, кто не махнул на Агрогулаг (его слово) рукой. Все решили, что говорить уже не о чём – мёртвые пчёлы не гудут, а он грохотал так, будто им ещё гудеть и гудеть. И был, конечно, прав, потому что дело было не просто в колхозах. Азиопцы понимали его вредность лучше, чем, может быть, он сам. Он видел в колхозе порочную форму хозяйства, где процветает обезличка и уравниловка, а для них, поздних народников, это была бесконечно им дорогая русская община вживе, поистине животворящая святыня. С их точки зрения, чернявый южанин (не яврей ли, однако?) покушался на русскую душу, на соборность, на тот лад, который воспел Василий Белов в одноименной книге - и так хорошо воспел, что невольно захотел продлить мгновение.
Только что изданная книга Юрия Черниченко ("Время ужина", Феодосия-Москва, ИД "Коктебель") представляет собой рассказ автора о том, как он дошёл до жизни такой.
Оказывается, в 1988 году благодарнейший в мире советский читатель имел дело с новообращённым, "дезертиром фронта дальнейшего подъёма колхозов". В том году в одном полтавском селе Черниченко познакомился с колхозником-арендатором по фамилии Росоха, написал о нём очерк для "Правды". Этот Росоха, отпущенный на "беспривязное содержание", потряс село заработком, а писателя - производительностью труда. Получалось, что колхоз со всем, что над ним, включая "партию и правительство", просто не нужен."Чудо с Росохой, - вспоминает Черниченко, - обратило меня в новую веру… Тридцать лет – с тем ли, иным успехом – я отдал защите колхозного председателя и совхозного директора, социального типа, ниже которого ничего хозяйского, думающего, беспокойного уже не было. В первичном фермере под Полтавой мне показали новый сельский тип – и я встал на сторону Росохи… В самом конце шестого десятка мне открылось дело жизни. Свободный труд на своей земле".
А Личутин - что ж Личутин… Это о нём, в связи с его азиопством, самый умный из русских литературных критиков советского времени Екатерина Старикова когда-то заметила: "принципиальная непросвещённость". Это определение стоит целой книги. Григорий Померанц пишет: "Стиль полемики важнее предмета её; предметы споров меняются, но стиль разговоров – основа национальной традиции, и чем сложнее развитие, тем больше дискуссионных вопросов. Избежать этого нельзя, но можно избежать отчуждения и ненависти…". Легко сказать! Принципиальная непросвещённость в том и состоит, что сам вид просвещённых, не говоря об их мнениях, духе и стиле, есть главный предмет их ненависти. "Очки надел". Принципальная непросвещённость потому и непросвещённость, и принципиальна, что не знает иного чувства к чужому, кроме ненависти, и даже не так ко мнению, как к его носителю.
Сразу после подавления ГКЧП в августе 1991 года был обнародован список лиц, которых предполагалось ликвидировать. Юрий Черниченко в нём значился 42-м. Борис Ельцин – 63-м.
