Владимир Бабурин: Сегодня мы в гостях, на летней веранде, практически в лесу у народного артиста СССР, пианиста Николая Петрова.
Вопросы будут задавать Людмила Аверина и Сергей Тополь.
Хотя в третий раз уже за последние, наверное, года три-четыре Николай Арнольдович в нашей программе, коротко напомню биографию. Родился 14 апреля 1943 года в Москве. И насколько я помню, вы всегда настаиваете на том, что надо упомянуть, что в роддоме имени Грауэрмана.
Николай Петров: Да.
Владимир Бабурин: Напоминаю, в роддоме имени Грауэрмана. Дед - пианист, выдающийся русский бас Василий Родионович Петров - блистал на сцене Большого театра. Ну, трудно было не блистать. Хотя, может быть, и трудно, потому что рядом были Федор Шаляпин и Антонина Нежданова, но, тем не менее, блистал. Отец был виолончелистом, мать - известным музыкальным драматургом. Первые музыкальные уроки давала бабушка, неплохая пианистка.
Николай Петров: Она окончила с золотой медалью консерваторию в свое время, была хорошей пианисткой.
Владимир Бабурин: Учился в Центральной музыкальной школе. А наставником Николая Петрова в консерватории был профессор Зак. Еще студентом консерватории завоевал серебряные медали на престижнейших музыкальных конкурсах: Первом международном конкурсе имени Вэна Клайберна в 1962 году в США и на Международном конкурсе имени королевы Елизаветы в Брюсселе, это 1964 год. В 1965-ом стал солистом Московской филармонии, и с этого времени дает от 60 до 100 концертов в год. Но сейчас Николай Арнольдович на пенсии...
Николай Петров: Сейчас 50, после выхода на пенсию.
Владимир Бабурин: И выступал с разными оркестрами, лучшими мировыми оркестрами – Нью-Йоркским, Лос-анджелесским, Вашингтонским национальным, Лондонским симфоническим, Королевским филармоническим. В его репертуаре более 50 сольных программ, около 80 концертов для фортепьяно с оркестром...
Николай Петров: Извините, уже 96.
Владимир Бабурин: Как отстает Интернет!.. Выступал в самых известных залах – и в Карнеги-холл, и в Кеннеди-центр, но своей любимой концертной площадкой, совершенно уникальной по акустике и ауре, Николай Петров неизменно называет Большой зал Московской консерватории. Профессор Московской консерватории. В октябре 1998 года основал и возглавил Международный благотворительный фонд Николая Петрова. Народный артист Советского Союза... Вы знаете, дальше, как у Галича, про ордена, про жилплощадь...
Николай Петров: Не надо.
Владимир Бабурин: ...если начну, то программа просто закончится. Если что-то хотите сами добавить...
Николай Петров: Не привлекался, не участвовал... Что еще можно сказать?
Сергей Тополь: А сколько у вас орденов, кстати?
Николай Петров: Для похорон еще маловато.
Сергей Тополь: А это советские или российские ордена?
Николай Петров: Российские. У меня два за заслуги четвертой и третьей степеней и Орден Почета. Советских нет.
Владимир Бабурин: В советские времена, и я это очень хорошо помню, по улицам постоянно ходили мальчики и девочки с коричневыми папочками с профилем Петра Чайковского...
Николай Петров: Или с лирой.
Владимир Бабурин: ...да, или с лирой. Бегали в различные музыкальные школы, которых только в Москве было, по-моему, сотни три, если не тысяча. А частных преподавателей вообще было не счесть. И как тогда казалось, в полном соответствии с марксовой теорией, количество переходило в качество, и периодически, как докладывали в программе «Время» и прочих уважаемых программах, советская фортепьянная школа...
Николай Петров: ...за истекший год получила 28 первых, 36 вторых...
Владимир Бабурин: Вот сейчас, или мне так кажется, вроде музыкальных школ не меньше, частных преподавателей, наверное, даже больше, а гениальных, выдающихся и просто талантливых, как мне кажется, меньше. Или я ошибаюсь?
Николай Петров: Мне страшно, честно вам скажу, я боюсь. Я знаю, что в настоящее время 3 миллиона китайцев учатся игре на рояле профессионально и серьезно. Существует вот такая официальная цифра. И это страшно. И мне очень страшно, что закончился экзамен в Московской консерватории 1-го курса и играл 71 студент. То есть я бы сказал, ведь когда происходило перепроизводство зерна в годы упадка в Америке, его сбрасывали в океан, топили. И когда в лесу много волков, то объявляется отстрел волков. Но вот отстрел на пианистов, конкретно на пианистов, не скрипачей, не валторнистов, не гобоистов, еще его никогда не было. А жестокость тех людей, которые, несмотря на то, что все места на сегодняшний момент заняты... «местов нет», как говорили кондукторы, «местов» на больших эстрадах нет, все занято. И тем не менее, каждый год... давайте посчитаем навскидку: Московская консерватория, Петербургская, Казанская, Екатеринбургская, Новосибирская, Ростовская, Минская, Киевская, Парижская, Лондонский Королевский колледж, Джульярд, Кертис-скул и так далее каждый год «выкидывают», наверное, минимум по 10 человек, которые выбрасываются в никуда. И результат – это девальвация титула «лауреат», лауреат перестал быть брендом. А в те годы, когда мы начинали, в 1950-ые годы...
Владимир Бабурин: Кстати, дополнение важное к моему вопросу. Как мне кажется, гениальных, выдающихся и просто талантливых стало меньше, а лауреатов, причем не просто лауреатов, а международных конкурсов больше.
Николай Петров: Во-первых, я заранее извиняюсь перед радиослушателями, потому что когда мне задают вопросы, на которые я уже неоднократно отвечал, я не могу каждый раз менять свое мнение и отвечать по-другому. Мое мнение сложилось уже за 50 лет твердое и, как мне кажется, достаточно обоснованное. За счет этого огромного количества пианистов в наше время учили музыке, а сейчас учат играть на рояле, и учат очень ловко. И нынешние пианисты, может быть, сильнее оснащены уже где-то в 17-18 лет, чем мы. Сейчас опять же китайцы, японцы, тайванцы, вся азиатская часть, они уже в 12-13 лет шпарят и «Петрушку» Стравинского, и «Картинки с выставки». Для них уже трудностей не существует. Но то, что называете «professionality», то, что вызывает у людей не телячий восторг, а иногда, может быть, даже и слезу – вот это крайне редко сейчас происходит, когда исполнение вдруг у человека вызывает какие-то ностальгические чувства. Как публика коровой, белухой ревела, когда Женя Кисин в 14 лет играл медленные части концертов Шопена, - вот это сейчас редчайший случай. И конечно, я убежден в том, что нужно принимать какие-то очень кардинальные меры для того, чтобы понять, что в оркестре, состоящем из 100 человек, 60 струнных, 25 духовиков, арфы и один рояль. А найти сейчас хорошего гобоиста, трубача, тромбониста очень трудно, их мало. А пианистов все производят и производят. И этот молох сжирает вот этих несчастных пианистов просто как мясорубка.
Людмила Аверина: Мне все-таки кажется, что перепроизводство должно перерасти в качество.
Николай Петров: В Японии, как вы знаете, очень узкая специализация, как говорил Аркадий Исаакович покойный. Человек припаивает какой-нибудь один транзистор, и он всю жизнь это делает. Он достиг полного совершенства. Но является ли это творчеством? Именно вопрос заключается в том, что творчества сейчас нет. Есть замечательная подготовка. Например, горячо любимый мною тезис: мне гораздо интереснее смотреть одну восьмую финала, четверть финала, чем финал, потому что зрительно это будет значительно более интересно, чем бронебойная подача на вылет – и все. Хотя это, конечно, гениально, это мастерство выдающееся и так далее. Когда-то на нашем корте в Малаховке играл знаменитый чемпион мира. И моя мама рассказывала, какая это была красота немыслимая наблюдать за этим. И вот это именно то, чего сейчас, к сожалению великому, не хватает.
Людмила Аверина: А почему не хватает-то?
Николай Петров: Потому что люди нацелены на то, чтобы получить лауреатство, огромное количество «конкурсов гладиаторов», как я их называю, которые играют по 8-9 конкурсов в год с одной и той же программой в расчете на то: повезет – не повезет. Где-то он получит вторую премию, где-то не пройдет на финал, где-то шестую, где-то пятую, но играет одно и то же. За счет этого происходит безусловное сужение кругозора. И в прямой пропорции технического совершенства уменьшается творческий момент, без которого музыки с большой буквы нет, без творчества.
Сергей Тополь: Вот вы сказали совершенно ужасную вещь, что конкурсы превратились фактически в какой-то календарь спортивный. А ваши коллеги-пианисты, они такого же мнения, как и вы, придерживаются, что уничтожается профессия, уничтожается мастерство, уничтожается творчество?
Николай Петров: Нет, к сожалению, это глас вопиющего в пустыне. Потому что педагоги очень довольны. А особенно те педагоги, которые умеют подготавливать своих студентов к конкурсу, они очень довольны, потому что чем больше у них лауреатов, тем больше очередь в их класс. Но я вспомню только один момент. Я вспомню, как летом 1962 года мой профессор любимый Яков Израилевич Зак, покойный, он потратил все лето, весь свой отпуск для того, чтобы меня подготовить к конкурсу Клайберна. Он поставил в министерстве условие, что он берется за это, только если меня командируют в Ригу, и я буду каждый день ездить к нему заниматься. И в течение конца июня, июля и августа я жил в Риге. Еще был командирован ассистент Якова Израилевича. И каждый день мы ездили на поезде в Дубулты заниматься с Яковом Израилевичем. Вот этого самопожертвования, этого миссионерства, этого подвижничества – этого сейчас нет. Сейчас существует академический час. Сыграл – то не так, то не так – будь здоров. И этого, к сожалению, сейчас нет.
Сергей Тополь: Вы ведь все-таки профессор, у вас есть много учеников. Кстати, сколько их у вас?
Николай Петров: У меня очень маленький класс. К сожалению, как говорил поэт, в одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань. Точно так же в одну телегу невозможно впрячь действующего профессора консерватории и действующего, концертирующего музыканта. Что-то будет обязательно в ущерб другому. Либо вы будете играть концерты плохо и недостаточно высокого качества, потому что вам нужно сидеть бесконечно на экзаменах, конференциях, зачетах и так далее, либо вы будете концертировать по всему миру, а ваши студенты будут ходить голодными без надлежащего профессорского наблюдения. Поэтому у меня три человека в классе. Три-четыре – больше я позволить не могу.
Владимир Бабурин: Николай Арнольдович, возвращаясь к конкурсам. Почему так? Потому, может быть, что там жульничество и коррупция?
Николай Петров: Очень сильно коррумпированы конкурсы.
Владимир Бабурин: А может быть, это пошло оттого, что еще на Первом конкурсе Чайковского, там чуть ли не Политбюро решало, давать этому несчастному американцу Вэну Клайберну первый приз или нет? А один мой знакомый клялся и божился, что видел уже напечатанную афишу «Лауреат Первой премии Лев Власенко».
Николай Петров: Я не видел, но я слышал об этом. Но я получил недавно письмо от Левиной дочки. Она знает, что я очень хорошо относился к Леве, я помог его похоронить по-человечески и так далее, я его очень любил. Но она вот этот факт опровергает. Но я об этом слышал. А то, что было специальное заседание о том, можно ли давать Первую премию американцу, да, так оно и было. Это действительно так.
Сейчас конкурсов очень много, их в течение года проходит, наверное, может быть, даже более ста. А особенно это конкурсы в любой деревушке в Италии, в любом городе Италии. То же самое в Греции. Это чертова куча конкурсов! И эти конкурсы не разделены на гильдии. Понимаете, существует ресторан высшей гильдии, первой гильдии и существует «Макдоналдс». Сейчас, я считаю, должны быть такие конкурсы, как конкурс Клайберна, королевы Елизаветы, Парижский конкурс, конкурс Рубинштейна, конкурс Клайберна, Шопена в Варшаве. Это, безусловно, конкурсы высшей лиги. Есть конкурсы первой лиги. Не может лауреат конкурса имени тети Моти в какой-нибудь итальянской деревушке стоять на одной ступени с лауреатом Первой премии конкурса в Брюсселе или Клайберна. А на афише то же самое: лауреат международных конкурсов.
Людмила Аверина: То есть музыка, искусство превратилось в примитивное зарабатывание денег?
Николай Петров: Бизнес, бизнес... Почитайте Лебрехта. Вы читали книги Нормана Лебрехта?
Людмила Аверина: К сожалению, не читала.
Николай Петров: Почитайте Нормана Лебрехта – он все объясняет, как шоу-бизнес, гомосексуализм уничтожает классическую музыку. Вот у меня две книги лежат на русском языке, они продаются в Москве. Почитайте – и вы получите полный ответ, ясный и исчерпывающий ответ, как это все происходит. Он анализирует все, начиная от Малера и до современности: какие были гонорары у пианистов, певцов в 40-ые годы и какие они сейчас. Извините, в тот момент, когда какая-нибудь примадонна стареющая получает в течение года три письма от «Метрополитен», от «Ла Скала» и от Парижской оперы, письма обычно на 6-7 страницах, где на шести страницах ей делаются комплименты, какая она гениальная, а на седьмой пишется о том, что, к сожалению превеликому, сейчас кризис, такое положение, что мы не можем продлить с вами контракт. Что в этот момент происходит? Она едет в Улан-Удэ, она едет куда-нибудь в Нижневартовск, Урюпинск, где находится какой-нибудь дядя, который выкладывает ей такие деньги, которые она (или он) не получала в годы своего наибольшего расцвета на Западе. И они все здесь, все эти чадящие огарки, в прошлом выдающиеся люди. Где этот кризис? Иди в «Luxury Village» в Барвихе и посмотрите, кто туда приезжает. И Мадонну к нам привозят за 1,5 миллиона долларов...
Владимир Бабурин: Когда мы сюда ехали, я видел, что Эннио Марриконе приезжает.
Николай Петров: Эннио Морриконе приезжает и Стинг приезжает. Это все богатый дядя выкладывает украденный очередной миллион или полтора – и вперед.
Сергей Тополь: Два момента. Первый. Я думаю, что людям в Урюпинске тоже недурно было бы послушать и Мадонну, и других. Но меня поразило другое, честно говоря. То, что деньги уничтожают не только музыку, но и вообще культуру, это понятно. А причем тут геи-то?
Николай Петров: У нас существуют определенные конкурсы, которые традиционно ориентированным... Я давно себя считаю «сексуальным меньшинством». Есть конкурсы, на которых просто конкретно дается премия определенным... И кроме того, давайте не забывать о том, что 90% менеджментов в мире руководимы людьми именно этой ориентации.
Сергей Тополь: Я правильно вас понял, что эти люди, как мы выяснили, традиционной ориентации, они не дают настоящим талантам пробиться?
Николай Петров: В общем, это достаточно жестокое дело. Я считаю, что давно пора уже нам, ретроградам, традиционалистам, выходить на улицы с плакатами и устраивать «марши любви» с попыткой узаконить наши права.
Сергей Тополь: То есть вы абсолютно согласны с тем, что Лужков запрещает так называемые гей-парады?
Николай Петров: Да!
Владимир Бабурин: А на каком уровне вас, Николай Арнольдович, обвинили в гомофобии?
Николай Петров: Это давно уже. Я человек чрезвычайно толерантный, мне совершенно неважно, кто и как, с кем и каким образом проводит ночи. Среди моих друзей и сотрудников есть люди этой ориентации, которых я нежно люблю, искренне их обнимаю и целую, и они чудные, милые, замечательные люди. Но есть агрессивная педерастия – вот это то, чего я не приемлю. Я был два или три раза свидетелем этих «Love Parades» в Нью-Йорке, в Мюнхене и, по-моему, где-то еще. И мне очень хотелось в этот момент иметь «шмайсер» и вот этот кошмар изгаляющихся, трахающихся у всех на глазах гомункулусов просто ликвидировать как класс. Вот это агрессивное – это я абсолютно не приемлю. Которые пытаются меня убедить в том, что я неправ и я являюсь «унтерменшем», потому что я не достиг и не постиг всех прелестей вот этих их развлечений.
Владимир Бабурин: То есть вы не предполагаете, что агрессивность – это ответ на притеснения со стороны большинства?
Николай Петров: Да какие притеснения?!.. Большой театр весь в их руках, Мариинка вся в их руках, телевидение в их руках, в Думе, по-моему, половина. О чем вы говорите?! Какие притеснения?! Они уже имеют все.
Владимир Бабурин: Николай Арнольдович, пока не забыл, назвали вы фамилию Малера, и у меня тут же такая ассоциация возникла, что Четвертая симфония Шостаковича, наиболее «малеровская», она долгое время практически не исполнялась, даже не исполнялась, можно сказать, вообще, была под гласным номенклатурным запретом. Сняли его где-то в 1960-ые годы, ближе уже к 1970-ым. Хотя многие считали ее одним из лучших творений Дмитрия Дмитриевича. Знаю, что вы мне сейчас возразите. А мне кажется, что из нее почти весь Шнитке вырос. Но вопрос не в этом. Вот как люди, чиновники от искусства, которые имели право запрещать, в музыке умели различать «своих» и «чужих»? Понятно, когда художник – он весь из себя социалистический реалист, он Налбандян. А есть Эрнст Неизвестный или Оскар Рабин. И разница сразу понятна. Вот Никита Сергеевич, не который ваш сосед, а другой, который долгое время это государство возглавлял, он эту разницу очень хорошо чувствовал и видел. То же самое и в кино. С одной стороны - сталевары и доярки, а с другой стороны - Тарковский. И вот они сразу понимали, что это «не наш». А вот среди музыкантов, как же они различают, что Кабалевский «свой», а вот Альфред Гарриевич Шнитке – вражина?
Николай Петров: А давайте почитаем замечательное творение Володи Войновича «Шапка». Вот по шапке все и определялось. Тот, кто носил пыжиковые шапки...
Владимир Бабурин: Нет, вы переворачиваете. Так нужно было знать, кому пыжиковую шапку выдать-то.
Николай Петров: А это уже делали умные люди, которые сами себя и назначали, сами готовили себе «теплое» место.
Владимир Бабурин: Вот Жданов, который умел, говорят, одним пальцем «Лунную сонату» сыграть (или двумя даже)...
Николай Петров: Я задумывался именно над этой темой. Почему Сталин, палач, мерзавец, подонок и вообще самый большой преступник, пожалуй, за всю историю, он обезглавил практически все ветви нашей культуры – уничтожил и кино, и живопись, и литературу, физически уничтожил, и режиссуру театральную, и писателей, почему он не трогал музыкантов? Почти не трогал, считанное количество людей пострадали, были репрессированы, буквально единицы. И я себе сам дал ответ: потому что музыка – это самая субъективная ветвь нашей культуры. После прослушивания музыки не остается ничего, в отличие от холста, который является свидетельством творчества художника, киноленты, книги изданной, картины, чего угодно. Мы считали долгое время, что... нас учили в наше время, что Седьмая симфония Шостаковича – это приговор, он обличает нацизм. А на самом деле, как выяснилось по книге Соломона Волкова, что он обличал тоталитаризм. Тем более что симфония была написана еще до войны.
Владимир Бабурин: Так вот как Соломон Волков догадывался, я примерно представляю. А как Жданов – нет.
Николай Петров: А Жданову приносили готовые заключения избранных и любимых властью деятелей культуры. Всю картину, которая творилась на поле нашей литературы, готовил Сафронов, Бабаевский, Михалков...
Владимир Бабурин: И прочие кавалеры «Золотой Звезды».
Николай Петров: Да. В кино это был Бондарчук, Пырьев, это были люди, которые давали заключение о творчестве своих коллег. И все то, что не укладывалось в их рамки понятия прекрасного, это было уже «чужое». В музыке это был Тихон Николаевич Хренников. Я вот вспоминал, как где-то в последние годы его жизни, ему тогда было уже под 90, он давал интервью Андрею Караулову. И тот ему задал вопрос, как всегда, с подковыркой: «А вы, Тихон Николаевич, читали же доклад 48-го года?». И он ответил: «Да, я его читал. А вы бы что сделали, если бы вам накануне вечером принесли бы текст и сказали, что на следующий день в 11 утра вы должны его читать? Вы начали бы чемоданчик в Сибирь собирать?». Но он слукавил, потому что он участвовал в прениях. А в прениях он добивал этих людей ого-го как еще. Поэтому была определенная когорта неприкасаемых, которым носили на заключение сочинения потенциально неугодных власти людей, и это были те люди, которые готовили погоду для того, чтобы уничтожать Ахматову, для того, чтобы измываться над Зощенко, над Олешей, над Николаем Робертовичем Эрдманом, над всеми. В театре были свои, правда, это отдельный разговор, потому что мы уже знаем, как все эти режиссеры (не буду называть) замечательные и погибшие писали доносы друг на друга. Ну, пусть им это история простит. И тем не менее, эти люди, они готовили эту атмосферу и приносили это абсолютно бездарным и ничего не понимающим в культуре людям, которые сидели в Центральном Комитете.
И в подтверждение сказанного мною. Объясните мне, почему Шостакович в 1948 году получает дикий совершенно удар, нагоняй за сумбурную музыку, а в 1953 году получает Сталинскую премию? В литературе такого не было, в театре такого не было. Если Мейерхольда убили, то все, он уже навсегда был приговорен к тому, что смывались его фильмы.
Владимир Бабурин: Сажали, а потом премии давали – такое тоже было.
Николай Петров: У писателей? Я не знаю такого.
Владимир Бабурин: У писателей, пожалуй, нет...
Николай Петров: Я не знаю ни у писателей, ни у поэтов...
Владимир Бабурин: Да, в культуре, пожалуй, не было.
Николай Петров: Конечно. И Тарковский уничтожался до конца, до смерти. И наши композиторы – и Губайдуллина, и Шнитке, и Денисов, и Кнайфель, и все эти замечательные композиторы – они страдали от конкретных совершенно людей, которые выдавали действительное за желаемое или желаемое за действительное, что одно и то же.
Людмила Аверина: Что-то грустная какая-то у нас сегодня беседа получается...
Николай Петров: Ну, слишком много крови в той части, которую мы только что обсудили, слишком много жизней.
Людмила Аверина: А сейчас идеологическая составляющая в искусстве... Или все-таки коммерциализация искусства?
Николай Петров: Не существует сейчас ничего. Сейчас все скуплено конкретно. Телевидение, кроме канала «Культура», скуплено полностью. И скуплено в основном дельцами от искусства, людьми, которые преследуют только одну цель – заработать деньги. Идет тотальное оболванивание зрителя всеми этими передачами, типа «Аншлагов» и Петросяна, эти Дубовицкие, этот кошмар, который мы смотрим, этот «Дом-2», это распоясавшаяся Собчачиха. Вот есть люди, пожалуй, три человека, которым можно плюнуть в глаза – и божья роса. И дискуссия бессмысленна, какое-то обсуждение. Это Собчак, Жириновский и Никита Михалков.
Людмила Аверина: Николай Арнольдович, в суд подадут на вас.
Николай Петров: Почему? Я считаю, что дискутировать бессмысленно. Люди настолько убеждены в своей непогрешимости... И то, что сейчас творится на телевидении, я со страхом смотрю, что там делается.
Владимир Бабурин: А чем же тогда занимается Министерство культуры? И вообще, зачем оно сегодня нужно? Вот Екатерина Алексеевна Фурцева, провожая вас, Николай Арнольдович, на конкурс в Брюссель...
Николай Петров: ...сказала, что «вас ждет не творческое соревнование, а политическая борьба».
Владимир Бабурин: А нынешний министр что делает со всеми своими...
Николай Петров: Он меняет ректоров.
Владимир Бабурин: А!.. Это важная работа.
Сергей Тополь: То есть возвращение Соколова в консерваторию – это смена?
Николай Петров: Конечно, смена. А как же?
Сергей Тополь: Ну, вернулся человек на свое место...
Николай Петров: Он и сидел на своем месте. И дай Бог здоровья. Я находился все последние годы в очень двусмысленном положении, потому что с Тиграном Алихановым, с бывшим ректором, мы пришли в 1949 году за ручку в ЦМШ и сели за одну парту. И вот с 1949 года мы дружим. 59 лет мы дружим. И с Сашей Соколовым я в очень добрых отношениях, и тоже я к нему отношусь с большой симпатией. Поэтому я тут находился как бы между двух огней.
Сергей Тополь: А что, ректор консерватории – это такая синекура?
Николай Петров: Нет, это очень тяжело. А особенно сейчас, когда грядут гигантские деньги, значит, грядет гигантское воровство.
Сергей Тополь: А какие деньги, простите?
Николай Петров: На ремонт консерватории.
Сергей Тополь: А, вы это имеете в виду, на новое строительство.
Николай Петров: Конечно! Это огромные, не мерянные деньжищи. И безусловно, будет предпринято все...
Сергей Тополь: То есть кризис на это не повлияет? Деньги дадут?
Николай Петров: Деньги выделены. Ну, я сужу и по высказываниям нашего министра, и по тому, что я читаю в прессе, эти деньги выделены, и это огромные деньги, это миллиарды рублей.
Сергей Тополь: Тогда я не очень хорошо понимаю. Ведь, в принципе, консерваторией руководили и руководят люди, которых вы хорошо знаете, которых считаете за приличных людей, я так понимаю. Стало быть, эти деньги у приличных людей не могут уйти на сторону?
Николай Петров: Могут, и они об этом и знать не будут. Как они могут знать, каким образом будут происходить эти «откаты»? Откуда они могут знать?
Сергей Тополь: Но подпись-то их будет.
Николай Петров: Я считаю, что в данной ситуации это происходит во всех сферах нашего хозяйства – коррупция, «откаты». И есть статистика, что если здание стоит, предположим, 10 миллионов, это значит, что 10 миллионов «отката».
Сергей Тополь: То есть фактически можно предположить, как я думаю, что Соколова, как честного человека, от этой кормушки уберут?
Николай Петров: Не знаю. Я не хочу прогнозировать и обсуждать темы, в которых я абсолютно ничего не понимаю и абсолютно некомпетентен.
Сергей Тополь: Хорошо. Тогда вернемся к вашим ученикам. Насколько я понимаю, чтобы научить играть человека на инструменте, ученик должен быть талантлив, это во-первых. Во-вторых, мастер, который его обучает, должен быть тоже талантлив. Когда встречаются два таланта, получается тот самый эффект, над которым потом люди, как вы говорите, плачут. Вы профессор, вы вполне обеспеченный человек. А студент – никто, денег у него нет. Труд бешеный, стипендия маленькая. Вы их подкармливаете?
Николай Петров: Я могу сказать. Я, например, все эти годы, что я работаю, помогаю своим студентам материально от своего Фонда. Каждый месяц они получают, может быть, не такие большие, но, во всяком случае, больше, чем их стипендия...
Сергей Тополь: То есть на эти деньги человек может спокойно...
Николай Петров: Я своим студентам помогаю.
Сергей Тополь: Так к вам тогда конкурс должен быть большой. Вы сами отбираете студентов?
Николай Петров: В общем, я сам отбираю студентов. Но повторяю, что у меня их не так много. Вот у меня получил, правда, не на самом, как говорится, первейшем конкурсе в мире, но, тем не менее, на конкурсе в Италии получил Первую премию мой студент. Его зовут Азамат Сыдыков, он киргиз, но очень породистый, с достоинством, мужчина настоящий, очень красивый молодой человек.
Сергей Тополь: Всадник.
Николай Петров: Да-да.
Сергей Тополь: А что играл?
Николай Петров: Там была довольно-таки большая программа. Но мало того, он еще выиграл стажировку в Лондоне. Из 30 человек отобрали двоих, и его в том числе. Поэтому он скоро еще поедет в Лондон, поучится там еще чему-нибудь.
Сергей Тополь: Судя по вашему довольному лицу и улыбке, это для вас фактически праздник.
Николай Петров: Конечно, это приятно.
Владимир Бабурин: Сережа, скажу вам по секрету, что в прошлой нашей программе Николай Арнольдович сказал: «Таланты рождаются у нас не в соответствии с правительственными указами. И если мой Фонд может помочь молодым, то это не связано ни с какими соображениями, кроме музыкальных».
И раз уж мы решили немножко поговорить о вечном, попробую эту тему продолжить. Вот видите, когда я читал вашу биографию, ошибся, что несмотря на то, что вы вышли на пенсию, концертный репертуар расширяется. Но, тем не менее, несколько раз (повезло!) я вас слушал живьем, больше, конечно, в записях, это Моцарт, это Шуберт, это Мендельсон, это Вебер, Мусоргский, Рахманинов...
Николай Петров: Я вообще «всеядный». Кроме авангардной музыки, которую я не люблю.
Владимир Бабурин: А мне кажется, что вы вообще как-то не очень жалуете современников. Или мне кажется?
Николай Петров: У меня с современными композиторами отношения крайне натянутые. Я позволю себе сказать, что если бы, предположим, я издал бы энциклопедию, и там было бы слово «композитор», которое нужно расшифровать, то я бы сказал так, что «композитор – это прямоходящее существо, ходящее на двух ногах, передвигающееся с портфелем, набитым собственными рукописями, которые он пытается всучить всем попадающимся на пути в надежде на то, что эти сочинения будут исполнены, и после этого назойливо и бестактно звонит раз в неделю и спрашивает, когда эти сочинения будут исполняться».
Владимир Бабурин: Но неужели под это определение подпадают упомянутые вами...
Николай Петров: Минуточку! Когда-то мне Геннадий Николаевич Рождественский, наш замечательный дирижер и великий музыкант, задал вопрос: «Коля, назови мне двух композиторов, которые никогда не просили меня исполнять их сочинения». И я угадал, я сказал: «Шостакович и Шнитке».
Владимир Бабурин: И вот какой вопрос я хотел задать: неужели под это определение подпадают уже упомянутые вами сегодня Шостакович, Шнитке и Губайдуллина?
Николай Петров: Поэтому я вас и прервал, потому что я понял, какой вопрос вы мне зададите. И никогда в жизни покойный Шнитке и Шостакович, и безусловно, Соня Губайдуллина, никогда в жизни они не позволят... Я могу вам рассказать смешную историю. Был один композитор в Ленинграде очень назойливый и очень плохой. И он меня достал совершенно. Каждый мой приезд в Ленинград он мне всучал свои сочинения. И он мне всучил свою сонату. Я пришел домой, и я был в плохом настроении. И я вдруг поставил эту сонату на пюпитр и посмотрел, что это такое. Это была такая графомания, что я пришел в состояние Николая Васильевича Гоголя и гневно бросил эту рукопись в камин.
Владимир Бабурин: Гоголь-то свое бросал.
Николай Петров: Через неделю раздается мне его звонок: «Как там моя соната?». Я говорю: «Я ее играть не буду». «А почему?». «Во-первых, она мне не очень нравится». «Тогда верните мне ноты. У меня это единственный экземпляр». Я начал врать, что у меня ремонт... Он мне через месяц опять звонит: «Это мой единственный экземпляр». В общем, он звонил, звонил до тех пор, пока я его просто не послал в пешее эротическое путешествие (вы представляете себе куда). И с этого момента, когда мне кто-то дает ноты, то при двух условиях я эти ноты принимаю. Первое – если это не последний экземпляр. И второе – что наши взаимоотношения в дальнейшем будут складываться так, как с американским посольством, когда вы подаете на «green card». Там вы подписываете, что вы не будете звонить и справляться. Потому что если вы позвоните и спросите «как там мой «green card»?», вас тут же пошлют...
Владимир Бабурин: В то самое пешее путешествие.
Николай Петров: Эротическое. Поэтому у меня очень тяжелые отношения с современной музыкой. Кроме того, она меня абсолютно оставляет холодным. Потому что музыка, по моему мнению, она может не иметь колоссального количества качества, музыка может не иметь тональности, не иметь мелодии, не иметь ритма, она может много чего не иметь, но если она лишена эмоций, то это не музыка. А к сожалению, большинство сочинений современных, они, может быть, очень профессионально написаны, но чем профессиональнее они написаны, тем больше они похожи друг на друга, и не отличается творчество одного композитора от другого. А во-вторых, я, человек со специальным высшим музыкальным образованием, требую от композитора, чтобы я, прослушав его сочинение, мог бы определить, хорошо оно исполнено или плохо. А когда вы слушаете эту какофонию, этот набор звуков, вы не можете сказать, хорошо это или плохо. Поэтому вот это, к сожалению, мой, может быть, пробел, но я уж с ним и закончу свой путь земной.
Людмила Аверина: Николай Арнольдович, а как сейчас все-таки таланту-то пробиться? Дайте рекомендации.
Николай Петров: Очень тяжко. Наша беда, беда России, заключается в том, что талант, которому не повезло, и он родился где-нибудь, предположим, во Владивостоке или в Ижевске, или в Иркутске, или в Воронеже, или где угодно, если он не уедет, как минимум, в Москву, а как максимум – куда-то ближе к музыкальным центрам, он не имеет возможности физической получить востребование в своем родном городе и у себя на родине. К сожалению, сейчас в городах, а я могу назвать город Саратов, Нижний Новгород, Казань, там есть пианисты, которые играют, поверьте мне, намного лучше, чем многие музыканты, которые выступают в Большом зале консерватории. Но они сидят у себя в Саратове или в Казани, или в Новосибирске, и так и будут там сидеть, и так и будут перебиваться с хлеба на воду, потому что у них не хватило либо пороха, либо денег, либо наглости, либо нахальства взять и уехать в теплые края, где гораздо все проще и доступнее.
Людмила Аверина: Я знаю, что существуют какие-то Фонды, например, Юрия Розума, который вытаскивает детей из каких-то абсолютно диких глубинок, привозит их сюда...
Николай Петров: Это все прекрасно. А что дальше?
Владимир Бабурин: А дальше получается Мацуев, например.
Николай Петров: Мацуев, кстати, родился в Иркутске, но он же приехал в Москву.
Владимир Бабурин: Но его кто-то же вытащил.
Людмила Аверина: Но Розум тоже делает подобные вещи.
Николай Петров: И я тоже нахожу этих детей. Для этого и фестиваль мой в Кремле. У меня есть детский фестиваль в Кремле, где совершенно гениально играют одаренные дети. Но что с ними будет дальше? Ведь, к превеликому сожалению, Фонд «Новые имена», глубокоуважаемый мною, подавляющее большинство, которых, как я называю, он выпестовал, они уезжают. Остается считанное количество людей. Остался Мацуев, Коля Луганский, Саша Гиндин. Вот они в России, они сумели найти свой путь, свое место. А в основном это дикое разочарование в тот момент, когда происходит возрастная ломка, когда человеку, предположим, в 14-15 лет еще все прощается, и вдруг в 16 лет человек уже выходит во взрослом костюме, а все говорят: «Не прохонже». Вот беда-то в чем. С детьми нужно обращаться как с сосудом из баккара, как с хрусталем, и не эксплуатировать их. И к сожалению, у нас на этих детских талантах нагрело и набило себе карманы огромное количество дельцов, которых абсолютно не интересует будущее этих детей, а волнует только то, что можно с этих детей поиметь и ухватить в данный момент. И более того, ведь дети, которые выезжают на Запад, выступают там в коммерческих концертах, им же не платят. Упаси Боже, чтобы я выпячивал каким-то образом или говорил о том, что мой Фонд самый лучший. У меня маленький Фонд, он во много раз меньше Фонда Володи Спивакова, кстати, одного из самых лучших Фондов у нас, если не самый лучший. Потому что действительно реально помогает Володя тем ребятам, которых он выбрал. Кстати, многие из них у меня в Фонде тоже, они и в его Фонде, и в моем. Но это достаточно редко бывает.
И если этих детей эксплуатировать в хвост и в гриву в 12-13 лет, они моментально начинают думать, что они уже самые великие, и будущее очень туманно. И история знает сотни случаев, начиная от Буси Гольдштейна знаменитейшего, и так далее, которые были известны, как звезды, когда им было 13-14 лет, а в результате – пшик. И я помню, как Робертино Лорети, который уже в весьма зрелом возрасте, не сделав никакой карьеры, давал интервью, ему задали вопрос «а что вы думаете о вундеркиндах?», он сказал: «Я проклинаю тех людей, которые сделали из меня вундеркинда!». И уже даже в моем классе я двоих выгнал вот таких. Потому что, во-первых, сумасшедшие родители, безумные, которые, как композиторы со своими опусами, они ходят, нагруженные медалями, призами и так далее, которые получили на любом дворовом конкурсе, и внушают несчастному ребенку, что он самый гениальный. А потом - жесточайшее разочарование. И вообще наша профессия – это профессия, в которой разочарований в 90 раз больше, чем успехов.
