Ровно 100 лет назад, в апреле 1911 года Альберт Эйнштейн прибыл в Прагу, чтобы занять место профессора в Немецком университете. Имя Эйнштейна уже было известно, но ученый находился еще в начале своей карьеры, и это было первой полноценной профессорской позицией в его жизни. Пробыв в Праге немногим более года, Эйнштейн оказался свидетелем глубокого раскола между местным немецким и чешским обществом накануне Первой мировой войны и роста националистических настроений, приведших спустя четверть века к столь страшным последствиям в Германии. В Праге Эйнштейн сошелся с местным кругом сионистов-интеллектуалов, вероятно, впервые с детства вновь тесно соприкоснувшись с жизнью еврейской общины.

Пребыванию Эйнштейна в Праге 100 лет назад посвящен материал Александры Вагнер и Валентина Барышникова.

Александра Вагнер: Осенью 1910 года на кафедре теоретической физики Немецкого университета в Праге появилась вакансия. Подобные назначения делались по рекомендации факультета императором Австрии – через министерство образования. Решающим мнением при подборе кандидатов обладал физик Антон Лампа, о котором отзывались как о человеке весьма прогрессивных устремлений во всем, касавшемся образования, а также как о человеке, чье мировоззрение в значительной мере определялось позитивистской философией его учителя - влиятельного австрийского физика и философа того времени Эрнста Маха. Это было целью жизни Лампа – распространять взгляды Маха.

Когда встал вопрос об открывшейся вакансии на кафедре теоретической физики, Лампа подумал, что это возможность назначить кого-то, кто будет преподавать физику в духе представлений Маха. Вдобавок, он хотел найти на это место выдающегося ученого, пишет в своей книге «Эйнштейн. Его жизнь и времена» Филипп Франк – австро-американский математик, физик и философ-позитивист, который в 1912 году занял место Альберта Эйнштейна (по его рекомендации) на кафедре теоретической физики в Немецком университете Праги.

Филипп Франк: «Лампа думал о двух физиках, которые, по его мнению, могли бы учить в духе Маха, и чьи способности были признаны выдающимися. Первым был Густав Яуманн, профессор Технического института в Брно, и вторым был Эйнштейн. Яуманн соглашался с некоторыми разработками Маха, прежде всего, не принимал идею существования атомов и молекул в физике. Хотя атомная структура материи была общепринята как дающая лучшее и простейшее объяснение физическим явлениям, Яуманн придерживался предпочтений Маха и пытался построить теорию непрерывно распределенной материи. Наделенный от природы значительным талантом и воображением, он считал себя непризнанным гением, у него развились чрезмерные тщеславие и обидчивость. Эйнштейн, с другой стороны, более ощутил влияние духа, нежели учения Маха: он не следовал его отказу от идеи атома.

Поскольку, в соответствии с правилами, имена предлагаемых кандидатов должны были быть расположены в соответствии с их достижениями, Эйнштейн, чьи публикации 1905-1910 годов уже произвели сильнейшее впечатление на научный мир, был помещен в список первым, а Яуманн – вторым. Тем не менее, министерство образования сначала предложило место Яуманну. Австрийское правительство не любило нанимать иностранцев и предпочитало австрийцев. Но министерство не учло тщеславия и обидчивости Яуманна. Он сказал: «если Эйнштейн был предложен первым из-за представлений, что его достижения выше, то у меня нет ничего общего с университетом, который гонится за сиюминутностью и не ценит подлинные заслуги». После отказа Яуманна правительство преодолело предубеждение против иностранцев и предложило место Эйнштейну. У него были некоторые сомнения по поводу поездки в другую страну, и его жена не хотела покидать Цюрих, но, в конце концов, он принял предложение. Одним из решающих факторов было то, что впервые в его жизни ему предлагалось полноценное профессорское место с соответствующим жалованием».

Александра Вагнер: Как отмечает Франк, оставалась, однако, одна специфическая проблема, которую нужно было преодолеть для вступления в должность. Восьмидесятилетний император Австро-Венгрии Франц Иосиф I – придерживался мнения, что только человек, принадлежащий к одной из признаваемых религий, может преподавать в университете, и он отказывался подтверждать назначения, не удовлетворяющие этому правилу. Друзья Эйнштейна в университете, которые предложили его кандидатуру, проинформировали его об этом обстоятельстве. После того, как он покинул гимназию в Мюнхене, Эйнштейн не принадлежал ни к одному религиозному сообществу, но, чтобы обойти эти осложнения, он указал, что является приверженцем иудаизма, к которому принадлежал ребенком. Он не проходил через какую-либо формальную церемонию, но в опросном листе, который он должен был заполнить, просто написал, что его религия – «моисеева», как тогда называлось в Австро-Венгрии иудейское вероисповедание.

Сотрудник Еврейского музея в Праге Арно Паржик считает, что с самого начала Эйнштейн не собирался оставаться в чешских землях надолго:
Арно Паржик: «Для Эйнштейна пребывание в Праге было лишь эпизодом, и, как мне кажется, он знал об этом заранее. Через какое-то время ему захотелось бы вернуться в Цюрих или другой город: как только ему предложат подходящую должность. По сравнению со Швейцарией, в Праге Эйнштейн чувствовал себя менее безопасно. Местное общество находилось в стадии перемены, и это его нервировало. Эйнштейн пробыл здесь 16 месяцев - три семестра».

Александра Вагнер: Когда Эйнштейн прибыл в Прагу, он был весьма не похож на обычного профессора Немецкого университета. Поскольку у него была репутация не обычного физика, а гения, всем было любопытно встретиться с ним.

Как отмечает Филипп Франк, в Праге была традиция – всем новоприбывшим членам факультета наносить визиты своим коллегам. В своей благожелательной манере Эйнштейн был готов последовать совету друзей и совершить необходимые визиты, числом около сорока. Он также решил воспользоваться этим как возможностью увидеть различные районы романтического старого города Праги, так что он начал наносить визиты, исходя из их местоположения.

Филипп Франк: «Все, кто свел с ним знакомство, получили удовольствие от его естественности, искреннего смеха, дружественного и одновременно задумчивого взгляда. Но Эйнштейн вскоре стал находить визиты скучными. Он чувствовал, что это потеря времени - вести разговоры о банальностях, и внезапно прекратил визиты. Профессоры, которых он не посетил, были озадачены и обижены таким пренебрежением. Кто-то стал считать его высокомерным или своенравным, хотя подлинное объяснение было в том, что эти коллеги жили в частях города, которые не интересовали Эйнштейна, или их имена располагались слишком низко в справочнике факультета.

Эта антипатия к любым формальностям и церемониалам была очень важной чертой характера Эйнштейна. Особенно это относилось к церемониям, которые были хоть сколько-нибудь угнетающими. Поэтому Эйнштейн испытывал особенное отвращение к присутствию на похоронах, и однажды, будучи в траурной процессии, он заметил своему помощнику, шедшему рядом: «присутствие на похоронах это нечто, что ты делаешь, чтобы угодить людям вокруг. Само по себе это бессмысленно. Мне это напоминает усердие, с которым мы чистим наши ботинки каждый день только потому, чтобы никто не сказал, что мы носим грязные ботинки». Всю свою жизнь Эйнштейн сохранял это отношение протеста против обычаев буржуазной жизни».

Александра Вагнер: Альберт Эйнштейн был назначен профессором в Немецкий университет 6 января 1911 года указом императора. Ему тогда был 31 год. В Прагу он должен был прибыть в начале апреля, так как летний семестр в университетах Австро-Венгрии начинался сразу после пасхальных праздников. Как пишет пражский биограф Эйнштейна - Эва Розсивалова - он стал первым профессором именно теоретической физики, так как его предшественник - доктор Фердинанд Липпих - имел лишь звание в математической физике. С приходом Эйнштейна в Прагу Немецкий университет вводит новую специализацию.


В обязанности Эйнштейна входило каждую неделю преподавать 5 часов, и один раз в три семестра проводить Collegium publicum (что-то вроде открытого семинара). И если первые проведенные Эйнштейном лекции были строго ограничены по времени - 2 часа, то во втором семестре встреча со студентами была назначена на пятницу на 8 часов вечера - без точного указания ее окончания. Лекции, согласно имеющейся в университете отчетности, в основном, были посвящены механике и термодинамике.

Вот что пишет в своей книге Франк о пражском университете той поры:

Филипп Франк: «Университет в Праге - старейший в центральной Европе. Во второй половине девятнадцатого века немецкие и чешские профессора преподавали здесь на своих языках, но политические разногласия создавали все новые трудности, и в 1888 году австрийское правительство решило разделить университет на две части, этим создав Немецкий и Чешский университеты. Это, вероятно, интересная историческая случайность - то, что первым ректором Немецкого университета, куда был назначен Эйнштейн, был Эрнст Мах.

Ко времени приезда Эйнштейна два университета были совершенно разделены, и между профессорами двух институций не было никаких отношений. Даже профессора, преподававшие один и тот же предмет, не имели личных контактов, и часто случалось, что два профессора химии из Праги могли впервые встретиться на международном конгрессе в Чикаго. Среди немцев уже существовала группа, распространявшая идеи «господской расы» и с неодобрением относившаяся к любым контактам с «низшей расой». Большинство немецких профессоров слишком мало интересовались политикой или слишком опасались могучей воли этой группы, чтобы контактировать с чехами.

Тем не менее, общее отношение превосходства и враждебности к чехам было очевидно в беседах немецких профессоров и их семей. Рассказывались анекдоты о том, как чехи ведут себя в обществе, которому, по мнению немцев, они не подходят.

Одним из заметных, и часто комичных аспектов этой враждебности было то, что не было ни малейшей разницы между немцами и чехами в Праге, когда дело касалось происхождения. Вопрос о принадлежности к национальности был часто вопросом вкуса и источника средств к существованию.

Антон Лампа, ближайший коллега Эйнштейна, был сыном чешского привратника. Но, как часто случалось среди чехов, он пробился наверх, движимый амбициями и огромным стремлением к знаниям. Хотя его отец был чех, он работал в здании, принадлежащем немцам, поэтому юный Лампа посещал немецкую школу. Он в равной степени говорил по-чешски и по-немецки, и после окончания гимназии столкнулся с необходимостью выбрать, какой университет посещать – Немецкий или Чешский. Он выбрал первый из двух и позже стал студентом Эрнста Маха. Несмотря на собственное прошлое, Лампа был так же враждебен к чехам, как немцы. Он был одним из тех, например, кто отказывался покупать почтовые открытки, если слова «почтовая открытка» были напечатаны на обоих языках, и требовал открытки только с немецкими словами. Если почтовым клерком был чех, он мог ответить, что подобные открытки все проданы. Профессор в таком случае мог начать доказывать, что это обязанность клерка - обеспечить наличие открыток с исключительно немецким текстом, и таким образом начиналась ссора».

Александра Вагнер: Как отмечает Филипп Франк, в этих условиях даже для немцев, которые не одобряли этой враждебности, было трудно войти в контакт с чехами: последние были подозрительны и обидчивы, и чувствовали себя оскорбленными любым необдуманным словом. Они подозревали любого в намерении унизить их, и в результате добронамеренному немцу было непросто поддерживать дружеские отношения с чехами. Неудивительно, поэтому, что Эйнштейн едва ли входил в контакт с ними. Он не одобрял точку зрения своих коллег и не присоединялся к рассказыванию унизительных для чехов анекдотов, но так и не свел близкого знакомства ни с одним чехом. Правда, чешские студенты посещали его лекции и проводили научные исследования под его руководством, что само по себе было редкостью в Немецком университете.

Вот что рассказывает Арно Паржик:

Арно Паржик: "Эйнштейн говорил, что приятно смотреть на красоты Праги, но что одновременно понимаешь, какой это варварский город. Он не любил казавшиеся ему глупыми национальные чешско-немецкие споры: отношения этих двух групп, живущих в одном городе, были довольно натянутыми. Не говоря уже о том, что уже в то время можно было столкнуться с выпадами против евреев. На это сам Эйнштейн не жаловался, но вспоминал о языковых спорах, которые велись в то время. Чехи отказывались говорить по-немецки, немцы – по-чешски. Когда Эйнштейн обращался к чеху на немецком, ему могли и не ответить".

Александра Вагнер: Филипп Франк в своей книге «Эйнштейн. Его жизнь и времена» пишет о тех людях, с которыми Эйнштейн наиболее тесно общался во время пребывания в Праге, в частности, по словам Франка, среди ближайших коллег Эйнштейна более всего привлекал математик по имени Георг Пик:
Филипп Франк: «Он был лет на двадцать старше Эйнштейна и был незаурядной личностью – и как человек, и как ученый. Он обладал творческим умом в математических исследованиях. В очень кратких статьях он опубликовал множество точно сформулированных идей, которые позже были развиты другими людьми в различных областях математики. Тем не менее, он не получил значительной части того научного признания, которое заслужил, поскольку был еврейского происхождения и обладал непреклонным характером. Он твердо придерживался того, что считал правильным, и не шел ни на какие уступки. Он ушел на пенсию, когда ему было более 80 лет. Умер в нацистском лагере смерти.

В молодости Пик был помощником Эрнста Маха, когда тот был профессором экспериментальной физики в Праге. Эйнштейну нравилось слушать воспоминания Пика о Махе, а Пику особенно нравилось повторять утверждения Маха, которые можно было расценить как предугадывание теорий Эйнштейна.


Эйнштейн и Пик встречались почти ежедневно и вместе обсуждали многие проблемы. Во время долгих прогулок Эйнштейн делился с Пиком математическими трудностями, с которыми он сталкивался в своих попытках обобщить его теорию относительности. Уже в то время Пик предположил, что подходящим математическим аппаратам для дальнейшего развития идей Эйнштейна будет «абсолютное дифференциальное исчисление» (тензорное исчисление) итальянских математиков Риччи и Леви-Чивита. Пик также неплохо играл на скрипке, и через него Эйнштейн познакомился с группой ценителей музыки, и стал участвовать в камерных концертах.

Непосредственным помощником Эйнштейна в то время был молодой человек по имени Ноэль. Он был сыном еврейского фермера из Богемии, и ребенком ходил за плугом. Он немало рассказывал Эйнштейну об условиях жизни евреев в Богемии, и их беседы стали пробуждать у Эйнштейна интерес к отношениям между евреями и окружающим их миром. Ноэль рассказывал, что еврейские крестьяне и ремесленники в повседневной жизни использовали чешский язык, а по субботам – только немецкий. Для них этот язык, столь близкий к идиш, был заменой ивриту, который давно был утрачен как язык повседневной жизни.
Еще одним коллегой, с которым Эйнштейн довольно близко сошелся, был Мориц Винтерниц, профессор санскрита. У него было пятеро детей, которым Эйнштен посвящал немало времени, и однажды он заметил: «интересно увидеть, как поведут себя эти продукты одного производства». У профессора Винтерница была родственница, которая часто аккомпанировала Эйнштейну на пианино, когда он играл на скрипке. Это была старая дева, которая провела свою жизнь, давая уроки игры на фортепиано, и потому приобретшая несколько диктаторские замашки. Она привыкла разговаривать с Эйнштейном, будто с учеником. Эйнштейн часто говаривал: «она очень строга со мной» или «она как армейский сержант».

Когда Эйнштейн собирался покинуть Прагу, он пообещал ей, что порекомендует в качестве своего преемника в должности профессора теоретической физики только того, кто сможет заменить его в качестве ее музыкального партнера. Когда я приехал в Прагу на место Эйнштейна и был представлен ей, она немедленно потребовала, чтобы я выполнил это обещание и начал играть на скрипке. К моему сожалению, я был вынужден сказать ей, что никогда в жизни не держал скрипки в руках. «Значит», отвечала она, «Эйнштейн разочаровал меня».

Александра Вагнер: Назначение профессором в Прагу привело Эйнштейна в еврейскую религиозную общину. Несмотря на то, что эти отношения были лишь формальными, и контакты были весьма ограниченными, вероятно, именно в это время, впервые с детства, он оказался осведомлен о проблемах еврейской общины. По свидетельству Франка, положение евреев в Праге было довольно странным во многих отношениях. Более половины немецкоязычного населения Праги было евреями, так что их позиции среди немцев, составлявших лишь около пяти процентов общего населения, были крайне важны.

Филипп Франк: «Поскольку культурная жизнь немцев была почти полностью отделена от культурной жизни чешского большинства, с отдельными немецкими театрами, концертами, лекциями, балами и тому подобным, то неудивительно, что вся эта жизнь зависела от еврейского покровительства. В результате для многих чехов еврей и немец означало примерно одно и то же. В то время, когда Эйнштейн жил в Праге, надвигалась Первая мировая война, и чехи чувствовали, что правительство втягивает их в войну против их интересов, но в интересах ненавидимых ими немцев. Они рассматривали любого немца или еврея как представителя враждебной силы, которая обосновалась в их городе. Нет сомнений, что некоторые евреи, подражая немцам, приняли на себя полицейскую, репрессивную роль, но основная часть еврейского населения испытывала к этому отвращение.

С другой стороны, в отношениях евреев с немцами уже появились проблемы. В прошлом немецкое меньшинство в Праге дружественно относилось к евреям как союзникам против чехов, но эти отношения были разрушены к тому моменту, когда Эйнштейн оказался в Праге. Хотя радикальные теории, позже приобретшие известность как нацистские, были в то время почти неизвестны в самой Германии, они уже обладали влиянием среди судетских немцев. В результате немцы в Праге оказались в парадоксальной ситуации. Они старались жить в хороших отношениях с евреями, чтобы иметь союзников против чехов, но также хотели выглядеть безукоризненными немцами в глазах судетских немцев, и потому провозглашали враждебность по отношению к евреям. Эта странная ситуация внешне характеризовалась тем, что евреи и их злейшие враги встречались в одних и тех же кафе и общались в одних социальных кругах».

Александра Вагнер: В это время в Праге уже существовала еврейская группа, которая стремилась создать независимую интеллектуальную жизнь для евреев. Им не нравилось, что евреи принимают одну из сторон в конфликте между немцами и чехами. Эта группа находилась под сильным влиянием полумистических идей еврейского философа Мартина Бубера. Они были сионистами, но в то время обращали мало внимания на практическую политику, и интересовались больше искусством, литературой и философией. Говорит Арно Паржик:

Арно Паржик: "Важным и одним из старейших интеллектуальных центров Праги, основанных в начале 20 века, был салон Берты Фанты, который располагался в одном из самых красивых домов на Староместской площади - в стиле поздней готики с элементами ренессанса. Этот дом стоит поныне. Берта Фанта была вдовой аптекаря, и при этом очень умной дамой. Первостепенное значение для нее имели духовные ценности и образование. У нее были две дочери, которым она хотела найти достойную пару. Старшая дочь в то время встречалась с философом Хуго Шмуэлем Бергманном, который был одним из главных организаторов интеллектуального салона. Собственно, еще до того, как возник этот салон, существовал кружок так называемых "брентановцев" - последователей австрийского философа Франца Брентано. Это была еврейская группа, которая собиралась в кафе "Лувр" и занималась исключительно обсуждением философии. Постепенно члены этого кружка стали собираться у Берты Фанты".

Александра Вагнер: Эйнштейн был представлен этой группе, встречался с Максом Бродом, и особенно сдружился с Хуго Шмуэлем Бергманном. Бергманн тогда работал в университетской библиотеке. Филипп Франк описывает его как белокурого молодого человека, мягкого, интеллигентного, и в то же время очень энергичного. Он был центром еврейской молодежной группы в Праге, которая стремилась к культурной жизни, не основанной на ортодоксальном иудаизме. Он стремился к тому, чтобы участники группы с благожелательным пониманием относились к нееврейскому миру, без отторжения или слепой имитации. Бергманн базировал свои теории не только на еврейских авторах, но и немецких философах, подобно Фихте, культивировавших национальный дух.

Однако, по словам Франка, даже такой интеллектуальный и ревностный сионист как Бергманн, не смог в то время заинтересовать Эйнштейна в сионизме. Его гораздо больше волновали космические проблемы, а проблемы национализма, отношения евреев с остальным миром, представлялись ему вопросами малой значимости. Для него подобные трения были лишь выражением людской глупости, качества, в целом естественного для человека, и потому неистребимого. Он не осознавал тогда, что эти проблемы позже примут космические масштабы. При этом Эйнштейн с удовольствием общался с Бергманном и даже, по воспоминаниям современников, называл его "серьезным святым из Праги". Рассказывает Арно Паржик:

Арно Паржик: "У Эйнштейна было тонкое чувство юмора, а эта фраза связана с тем положением, которое Бергманн занимал в Праге. Можно даже назвать Бергманна гуру, ведь он являлся главным организатором как кружка "брентановцев", так и салона Берты Фанты. Бергманн был одним из лидеров пражского сионистского движения. И я думаю, что это и было причиной, почему Эйнштейн его так называл. Бергманн впоследствии стал первым, кто уехал в Палестину и занял там видное положение: сначала был профессором философии, а позже стал ректором Еврейского университета в Иерусалиме.

Александра Вагнер: - Не могли бы вы рассказать, какой была в то время жизнь пражских евреев из окружения Бергманна.

Арно Паржик: - В конце 19 века Прага стала интеллектуальным центром сионизма. Конечно, поменьше Берлина, Вены, Варшавы, но в Праге значительную часть высшего среднего класса составляли евреи. Они, как правило, выделяли средства на финансирование различных организаций. Наряду с самым богатым таким обществом - "Конкордия", - которое решало практические проблемы жизни еврейского сообщества, существовали объединения поменьше. Среди них, например, были и такие, которые посвящали свою деятельность изучению истории евреев. При этом некоторые из них начали существовать еще в середине 19 века. Но непосредственно сионистское движение возникло позже. И его первой ласточкой было небольшое, созданное студентами, объединение, которое постепенно превратилось в центр зарождающегося пражского сионизма. В этот кружок входили люди нового поколения жителей Праги с еврейским происхождением, к которым относился и писатель Франц Кафка. Речь, конечно, не шла о крупной организации. Она не пыталась отстаивать права своих членов. Это было общество интеллектуалов, позже сыгравших значительную роль в национальном движении.

В то время национальное еврейское движение только зарождалось, поэтому собственно вопросы ассимиляции - еврейские ли, немецкие ли, не играли большой роли. Многие евреи в то время даже говорили о том, что их вдохновил период чешского национального возрождения 19 века. То есть, они видели собственное возрождение в культуре - в то время литературе и театре. Но также и в науке. Подобных центров в Праге было несколько".

Александра Вагнер: Арно Паржик из Еврейского музея Праги говорит, что в эти интеллектуальные кружки были вхожи публицист Макс Брод и писатель Франц Кафка:

Арно Паржик: "В своих воспоминаниях Макс Брод пишет, что Франц Кафка посещал салон Берты Фанты, но из писем самого Кафки мы узнаем, что он не жаловал это место и в этом обществе не чувствовал себя комфортно. Кафка не любил салонность, ему не были близки темы, которые здесь обсуждались, но при этом время от времени он появлялся в доме Фантов, если кому-то удавалось его переубедить. Но у нас не так много информации об этом.

Больше всего сведений о салоне Фанты содержится в биографических сочинениях Макса Брода, с удовольствием посещавшего этот салон и посвятившего ему много страниц в своих биографических сочинениях. Еще одним источником, дающим исчерпывающую информацию о салоне и на который опираются многие исследователи, - воспоминания дочери Берты Фанты. Они никогда не были изданы, но существуют в рукописном варианте".

Александра Вагнер: Из этих сохранившихся записей известно, что Макс Брод - молодой писатель многообразных интересов и талантов - часто появлялся в салоне Берты Фанты. В отличие от своего более замкнутого друга - Франца Кафки - он очень интересовался историческими и философскими проблемами, а в своих романах описывал жизнь чехов и других обитателей Праги и Богемии. Его романы характерны ясным, очень рационалистическим анализом психологических процессов.


В одном из романов, «Путь Тихо Браге к Богу», он описывает последние годы великого датского астронома Тихо Браге, которые тот провел в Праге. Главная тема романа – противопоставление характера Тихо и молодого астронома Кеплера, приглашенного для совместной работы, чтобы соединить его не ограниченные предрассудками творческие идеи с огромным опытом и мощью наблюдений Тихо. Как пишет Филипп Франк, в Праге часто говорили, что при создании портрета Кеплера на Брода сильнейшим образом повлияло впечатление от личности Эйнштейна. Было это сделано осознанно или нет, но определенно фигура Кеплера была так живо описана, что знавшие Эйнштейна читатели книги легко узнавали его в Кеплере. Когда знаменитый немецкий химик Вальтер Нернст прочел роман, он сказал Эйнштейну: «Этот Кеплер, это - вы». Сотрудник Еврейского музея в Праге Арно Паржик с этим соглашается:

Арно Паржик: "Один из самых известных романов Макса Брода - "Путь Тихо Браге к Богу" - опубликован после пребывания Эйнштейна в Праге, в 1915 году. Многие считали, что именно черты характера Эйнштейна послужили основой для описания персонажа книги - сотрудника Тихо Браге - Иоганна Кеплера. Браге и Кеплер встретились в реальной жизни в Праге именно в то время, которое описывается в книге Макса Брода. Это была встреча двух самых известных астрономов того времени, приглашенных в Прагу императором Священной Римской империи Рудольфом II. Вдвоем они работали в одной обсерватории. С ними сотрудничал и еврейский астроном Давид Ганс - ученик пражского раввина, мыслителя и ученого Раби Лёва. Здание для обсерватории выделил Тихо Браге император. Это была просторная постройка в городе Бенатки-над-Йизероу, где можно было жить и работать. Именно работа с Браге помогла впоследствии Кеплеру открыть законы движения планет. И книга Брода рассказывает о золотом для науки времени при Рудольфе II, а также об истории еврейства, но черты характера главного героя якобы Брод считал с Альберта Эйнштейна - сосредоточенный на своей научной работе агностик, несколько отстранившийся от внешнего мира".

Александра Вагнер: В книге Филиппа Франка приводятся несколько фрагментов романа Брода с описанием Кеплера, в котором Франк обнаружил определенные черты личности Эйнштейна. Он отмечает, что в романе спокойная, тихая натура Кеплера приводит в беспокойство страстного Тихо. В одном из фрагментов Брод описывает чувства Тихо по отношению к Кеплеру таким образом, который, возможно, передает и отношение к Эйнштейну его научных коллег:

Макс Брод: «Итак, буря бушевала в душе Тихо. Ему было мучительно трудно хранить в чистоте свои чувства по отношению к Кеплеру. На самом деле он не завидовал успехам Кеплера… Кеплер теперь внушал ему чувство благоговейного страха. Невозмутимость, с которой он вкладывал себя в работу и полностью игнорировал трели льстецов, была для Тихо почти сверхчеловеческой. Было что-то непостижимое в этом отсутствии эмоций, подобном дыханию далекого ледяного края. Он вспоминал народную балладу, в которой ландскнехт продал душу дьяволу и взамен получил непробиваемую кольчугу. Чем-то подобным был Кеплер. У него не было сердца, и потому ему нечего было бояться. Он был неспособен к чувствам или любви. И потому ему не грозили ошибки чувств. «Но я должен любить и ошибаться», стонал Тихо. «Я должен быть брошен в этот ад, наблюдая его парящим наверху, чистым и счастливым, над холодными облаками прозрачной голубизны. Незапятнанный ангел. Но таков ли он? Не жесток ли он в своем отсутствии сочувствия?»

Александра Вагнер: Как отмечает Филипп Франк, эта видимость чистого счастья, которую поверхностный наблюдатель таким же образом часто был склонен приписывать и Эйнштейну, очевидно, была лишь иллюзией. Тихо Браге изобрел космическую систему, представлявшую компромисс между старой системой Птолемея и новой системой Коперника, и очень хотел услышать мнение Кеплера. Он всегда подозревал, что в глубине души Кеплер предпочитает Коперника и его радикальную новую теорию. Кеплер, однако, избегал выражения какого-либо определенного мнения по этому вопросу перед Тихо. Он обсуждал с ним лишь конкретные астрономические проблемы, а не общие теории. Тихо считал это отговорками и убеждал его высказаться. Наконец Кеплер ответил, что еще не пришел к решению, поскольку технические ресурсы и опыт недостаточны, чтобы дать определенный ответ на этот вопрос. Возникла пауза, во время которой Кеплер сидел полностью погруженный в себя с блаженной улыбкой на лице. Но Тихо, уже находясь в некотором раздражении, прервал молчание:

Макс Брод: «И это удовлетворяет тебя, Кеплер, такое положение вещей? Я имею в виду неопределенность в самых главных вопросах нашего искусства? Разве отсутствие решения не мешает тебе иногда дышать? Разве нетерпение не лишает тебя всего твоего счастья?»

«Я не счастлив», просто ответил Кеплер, «я никогда не был счастлив».

«Ты не счастлив?», Тихо взглянул на него широко отрытыми глазами, «ты – не – чего тогда тебе не хватает? Чего еще тебе нужно? Чего еще ты бы пожелал в дополнение к тому, что уже даровано тебе? Тьфу, насколько нескромным ты должен быть, если ты не считаешь себя счастливым, ты, счастливейший из всех людей. Да, должен ли я тогда сказать тебе это впервые? Не чувствуешь ли ты – я вложу сейчас это в одну фразу – что ты на правильном пути, на единственно правильном пути? Нет, сейчас я не имею в виду внешний успех, восхищение, окружающее тебя. Но внутренне, внутренне, мой Кеплер – должен ли я вправду говорить это тебе - внутренне, в сердце нашей науки, ты на правильном пути, на пути, благословенном Богом, и это благороднейшая, счастливейшая участь, которую может обрести смертный».

«Нет, я не счастлив, и никогда не был счастлив», повторил Кеплер, бесстрастный в своем упорстве. И затем мягко добавил: «и я не хочу быть счастливым».
Тихо оказался в тупике. И даже хотя он пытался заставить себя считать Кеплера хитрым расчетливым человеком, интриганом, ему было совершенно ясно, что это никаким образом не соответствует фактам, что Кеплер был прямой противоположностью интригану, что он никогда не преследовал определенной цели, и что на самом деле для него все лежащее за пределами его науки было неким сном. Он даже не осознавал, что счастлив... Он не отвечал за то, что делал… Обладая этим счастьем, которое другой человек мог приобрести только ценой бесконечных мук совести, Кеплер оставался чистым и невинным, и это отсутствие вины венчало его счастье, и это счастье – замыкая круг – ничего не весило в его глазах, он даже не осознавал его… Он не подозревал о своем счастье. Он сидел за столом напротив Тихо, и пока Тихо пребывал в смятении, он сидел прямо, с взглядом, устремленным вдаль, совершенно спокойный, не замечая волнения Тихо, и, как обычно, продолжая размышления».

Александра Вагнер: При другом случае Кеплер и Тихо вновь обсуждали аргументы за и против системы Коперника или самого Тихо, и уделили больше внимания наблюдаемым фактам и логическим выводам, которые могли быть привлечены для подобного доказательства. Брод так описывает это:

Макс Брод: «Тихо начал отчаиваться, не обнаружив признаков решения в обоих случаях. Кеплер, напротив, казалось, черпал удовольствие и силу из самой этой неопределенности. Чем более неясным и трудным было решение, тем более у него обнаруживалось настроения для шуток, у человека, столь сухого в обычное время. В столкновении с Природой, этой загадкой Сфинкса, само его существо расширялось, он охватывал без труда объект, живо исследовал его со всех сторон и твердо укоренялся в нем. Его голос даже прозвучал незнакомо, со счастливой нотой, когда он ответил на едкое замечание Тихо: «Ну что ж, может быть, законы природы согласуются только случайно».

Александра Вагнер: Другой спор произошел между Тихо и Кеплером из-за вопроса, должны ли ученые при обсуждении гипотез учитывать верования или мнения правителей и богатых людей.

Макс Брод: «Тихо поднялся, тяжело дыша. «Теперь, по крайней мере, система Коперника осталась недоказанной, и поскольку она противоречит Библии, а я не могу без нужды обижать католическое величество моего императора, я не вижу причин поддерживать ее».
«Это зашло слишком далеко», заметил Кеплер, все еще улыбаясь, «Католическая или нет, лишь гипотеза сама по себе обсуждается здесь, а не предпочтения императора».

«Тихо ответил горячо, чувствуя, что фундаментальным принципам его жизни брошен вызов: «Но без благосклонности принцев и богатых людей мы не могли бы построить дорогие приборы, и истина осталась бы неисследованной… Поэтому принцы помогают нам и истине. Так что нам, в свою очередь, следует уважать их и уступать их желаниям».

«Это именно то, что я оспариваю», взволнованно воскликнул Кеплер, «мы должны уступать только истине, и никому больше».

«Почему никому больше?..», сказал Тихо, «Ведь я уже объяснил тебе, что можно служить истине, только если служишь принцам. Это правда, что гораздо удобнее и проще следовать твоей практике, мой дорогой Кеплер. Ты не обращаешь внимания ни на что, следуя своим собственным священным путем, не отклоняясь ни вправо, ни влево. Но ты считаешь менее священным изменять себе во имя истины? «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби», так наш Господь Иисус сказал своим ученикам. Ты не змий, ты никогда не изменишь себе и не принудишь себя. Поэтому на самом деле ты служишь не истине, но себе, а точнее, собственной чистоте и неизменности. Но я вижу не только себя, я также вижу мои отношения с теми, среди кого я должен жить в решимости служить истине при помощи находчивости и любых искусных приемов… И я думаю, лучше так подражать труду Христа среди людей, пусть даже завися от царской милости, чем провести жизнь в мечтах и тем забыть труды и муки».

Александра Вагнер: Многие литературоведы считают, что достичь такой точности описания характера можно лишь в результате долгого общения. Арно Паржик:

Арно Паржик: "Каковы были отношения Брода и Эйнштейна? Известно, что Брод, конечно, восхищался его открытиями и осознавал сколь славный перед ним человек. Конечно, при общении они находили много общих тем: что касается музыки и еврейской культуры. Эйнштейн, бесспорно, знал о сионистском движении. Первый Всемирный еврейский конгресс проходил в Базеле, а Эйнштейн учился и работал в Швейцарии, и, конечно, не мог не слышать о его проведении. Броду было интересно общаться с Эйнштейном и он, судя по записям в дневнике, был ему в какой-то мере близок. Но, конечно, сам Эйнштейн вряд ли это осознавал, так как в Праге он встречался со многими людьми, и ему интереснее было общаться с физиками и математиками. Это был мир, в котором он жил. При этом Брод был человеком, "умевшим понять человеческую душу", и именно этими словами Эйнштейн вспоминает о нем.

Александра Вагнер: - Эти встречи проходили в салоне Берты Фанты?

Арно Паржик: - Когда Эйнштейн приехал в Прагу, он уже был довольно известным специалистом. В 1905 году была опубликована Специальная теория относительности, и она довольно широко обсуждалась. Известно о выступлении Эйнштейна перед членами объединения специалистов по естествознанию "Лотос". 24 мая 2011 года он читал здесь лекцию о принципах относительности, после чего был принят в общество как член-корреспондент. Также известно, что Эйнштейн выступил с лекцией на эту тему и в салоне Берты Фанты (тут лекция, вероятно, носила скорее ознакомительный характер), а за время, пока он был в Праге, довольно часто этот салон посещал. Также источники указывают, что он несколько раз играл там на скрипке, и что ему аккомпанировал на фортепиано Макс Брод.

Александра Вагнер: - Эйнштейн занимался вопросами, которые были интересны специалистам, а большинство посетителей салона все-таки имели гуманитарное образование. О чем они могли говорить?

Арно Паржик: - Они вели интеллектуальные дебаты. Конечно, в вопросах физики большинство из участников этих встреч не были сильны, но вот философские вопросы обсуждали с удовольствием. Например, размышления о метафизике Иммануила Канта, его работу "Критика чистого разума" или Гегеля "Феноменологию духа". Подобные тексты разбирались на встречах, которые походили на научные семинары. Эйнштейн, кстати, очень хорошо ориентировался в философии, которая была не только самой частой темой бесед в этом салоне, но и сферой интересов Бергманна, который впоследствии перевел на идиш "Критику чистого разума".

Если в салон приходил кто-то с лекцией, как, например, это сделал Эйнштейн, то обычно приходили те, кому эта тема интересна. Среди постоянных участников встреч были несколько специалистов по естествознанию. Например, физик Филипп Франк, который являлся одним из почитателей Эйнштейна и после его отъезда из Праги был назначен на его место - возглавил кафедру теоретической физики в Немецком университете. Кроме Франка, у Фантов бывал математик Герхард Ковалевский, который тоже преподавал в Немецком университете.


Александра Вагнер: - На табличке, которая размещена на пражском доме "У единорога", где находился салон Берты Фанты, написано, что в 1911 и 1912 годах физик Альберт Эйнштейн встречался здесь со своими друзьями - писателем Францем Кафкой и публицистом Максом Бродом.

Арно Паржик: - Об этом много говорят, но точно этого никто не подтверждает. Участники салона Фанты хорошо друг друга знали, многие из них вместе учились. Например, Кафка и Бергманн были одноклассниками. Однако темы, которые там разбирали, - теоретическая философия, теория познания, физика - очень абстрактные темы - Кафке однозначно близки не были. Кафка в какой-то степени был противоположностью Эйнштейна, который говорил, что он счастлив, когда может углубиться в физику, не имеющую ничего общего с человеческой природой. Поэтому их встреча маловероятна. Нигде это не подтверждено. В своих дневниках Франц Кафка, насколько мне известно, не упоминает о встрече с Эйнштейном, что очень важно, так как в своих дневниках он подробно пишет о многом. Я думаю, если бы такая встреча состоялась, он бы о ней упомянул. А вот Брод в своих дневниках пишет, что лично встречался с Эйнштейном. Он говорит, что аккомпанировал ему на фортепиано.

Александра Вагнер: - А какую музыку они могли исполнять?

Арно Паржик: - Я точно не знаю, но, скорее всего, что-то сочиненное Моцартом. О том, что Эйнштейн увлекался музыкой, было известно. Его пригласили в салон, попросили, чтобы он пришел со скрипкой. Брод тоже имел музыкальные склонности, и готовился его игру сопровождать. Вообще в этом обществе было принято музицировать. На музыкальных инструментах играли каждый раз, когда собиралось общество. Необычным было то, что играли эти два человека. Несмотря на то, что в салоне проводились лекции на научные темы, все-таки речь шла о непринужденном общении. В эту среду и попал Альберт Эйнштейн.

Александра Вагнер: Арно Паржик считает, что встреча Эйнштейна и Кафки не могла состояться, однако широко распространен анекдот, что писатель Томас Манн – близкий друг физика – давал ему читать один из написанных Кафкой романов. Эйнштейн вернул ему книгу со словами: «Я не смог ее прочитать из-за ее извращенности. Человеческий разум недостаточно сложен».

Вопрос Арно Паржику: что известно об адресах Эйнштейна в Праге?

Арно Паржик: - Это довольно комично, окна его кабинета, находящегося в здании старого немецкого политехникума на улице Винична, выходили в сквер, где прогуливались душевнобольные - пациенты местного стационара. По воспоминаниям современников, ему очень нравился этот сквер, потому что там были раскидистые деревья. И Эйнштейн говорил, что ему очень хорошо работается в этом кабинете. Действительно, в Праге Эйнштейн написал несколько важных научных статей. А его семья жила на другом берегу реки - на улице Лесницкой. Здесь теперь есть мемориальная табличка".

Александра Вагнер: О сквере для душевнобольных пишет и Филипп Франк, рассказывая о сложностях, которые испытывал Эйнштейн при размышлениях над квантовой теорией света, над которой он работал в Праге, как и над новой теорией гравитации.

Филипп Франк: «Примерно в это время Эйнштейн стал испытывать большие трудности с парадоксами, возникающими из двойственной природы света: волновой природы, подтверждаемой феноменами интерференции и дифракции, и корпускулярной, которую демонстрируют фотоэлектрические и химические процессы. Умонастроения Эйнштейна в связи с этими проблемами может описать такой случай: из кабинета Эйнштейна в университете был виден парк с чудесным садом и тенистыми деревьями. Он заметил, что утром по парку гуляют только женщины, а во второй половине дня – только мужчины, и что некоторые гуляют в одиночестве, глубоко погруженные в себя, а другие собираются в группы и участвуют в бурных дискуссиях. Наведя справки о странном саде, он выяснил, что этот парк принадлежит психиатрической лечебнице Богемии. Люди в саду были обитателями этого заведения, безвредные пациенты, которых не нужно было держать взаперти. Когда я впервые приехал в Прагу, Эйнштейн показал мне этот вид, объяснил, что это за место, и сказал шутливо: «Это те сумасшедшие, которые не посвятили себя квантовой теории».

Александра Вагнер: Вскоре после прибытия Эйнштена в Прагу, он получил предложение занять место профессора теоретической физики в Политехнической школе Цюриха, института, который он окончил. Политехническая школа принадлежала Швейцарской конфедерации и была более крупной и важной организацией, чем университет Цюриха, где Эйнштейн поначалу преподавал. Эйнштейн пребывал в сомнениях, возвращаться ли ему в Цюрих, но его жена приняла решение. В Праге она не чувствовала себя хорошо, и больше была привязана к Цюриху, ставшим для нее идеальным домом, когда она там училась, - пишет в своей книге Филипп Франк.

Филипп Франк: Эйнштейн проинформировал университет Праги, что покинет его по окончании летнего семестра 1912 года. Но по своему обычному безразличному отношению к официальным формальностям, он не послал административным властям документ, который нужно заполнять, когда кто-то покидает службу в австрийском государстве. Министерство образования в Вене не получило заявление, которое должно быть передано в подобных случаях. Можно себе представить, что ответственный за эти вопросы чиновник был недоволен, поскольку не мог закрыть дело Эйнштейна в соответствии с правилами, оно оставалось неполным. Спустя несколько лет, когда Эйнштейн приехал в Вену с лекцией, друзья сообщили ему о недовольстве чиновника. Эйнштейн по своему добродушию не хотел доставлять никому неприятностей. Он посетил министерство, принес извинения и заполнил необходимую бумагу.


Внезапный отъезд Эйнштейна из Праги породил много слухов. В редакционной статье в крупнейшей немецкой газете Праги утверждалось, что из-за своей славы и гения Эйнштейн подвергался гонениям со стороны коллег и был вынужден покинуть город. Другие полагали, что из-за еврейского происхождения Эйнштейна с ним дурно обращались административные власти в Вене, и потому он не захотел оставаться в Праге. Эйнштейн был немало изумлен этими разговорами, поскольку его пребывание в Праге было весьма приятным, и он был приятно впечатлен австрийским характером. Не желая оставлять никому неприятных воспоминаний, он написал письмо главе австрийской университетской администрации в Вене. Перед тем, как занять место в Праге, я посетил этого человека. Он был поляк, и в соответствии с польской традицией встретил меня с объятиями, будто лучшего друга. В ходе беседы он рассказал мне о письме Эйнштейна с огромным энтузиазмом: «я получил чудесное письмо от господина Эйнштейна, какое редко получишь от профессора наших университетов. Я часто о нем вспоминаю. Оно дало мне огромное чувство удовлетворения, особенно потому, что наше правительство подвергалось нападкам по поводу Эйнштейна».

Александра Вагнер: Для Филиппа Франка отъезд Эйнштейна из Праги связан со смешной историей, которую он привел в своей книге, поскольку в ней, по его мнению, отразилась вся пестрая история того времени.

Филипп Франк: Как всякий австрийский профессор, Эйнштейн обязан был обзавестись форменной одеждой. Эта одежда напоминала униформу военно-морского офицера и состояла из треуголки с перьями, пиджака и брюк с широкими золотыми полосами и очень теплой шинели толстого черного сукна, а также шпаги. Австрийский профессор должен был надевать эту униформу только при принесении клятвы верности перед вступлением в должность или если удостаивался аудиенции императора Австрии. Эйнштейн надевал ее только однажды. Поскольку униформа была довольно дорогой и не могла ему пригодиться после его отъезда, я купил ее за половину первоначальной цены. Но перед тем, как Эйнштейн отдал ее мне, его сын, которому тогда было, кажется, лет восемь, сказал ему: «папа, перед тем, как ты отдашь униформу, ты должен ее надеть и взять меня на прогулку по улицам Цюриха». Эйнштейн пообещал сделать это, сказав: «я не возражаю. По большей части люди будут думать, что я бразильский адмирал».


Я тоже надевал ее лишь раз, когда приносил клятву верности, и хранил в чемодане еще долгое время. Через шесть лет австрийская монархия исчезла, и в Праге была создана Чехословацкая республика. Клятва верности императору была заменена на клятву верности республике, и профессорам более не нужна была униформа. Она осталась у меня только в память о Франце Иосифе и Эйнштейне. Вскоре после русской революции, когда множество беженцев, среди которых было немало офицеров, прибыло в Прагу, моя жена сказала мне: «почему такая хорошая шинель лежит без пользы, когда столько людей мерзнут? Я знаю бывшего командующего казацкой армией, который не может купить себе теплое зимнее пальто. Шинель Эйнштейна выглядит почти как шинель высокопоставленного кавалерийского офицера. Она порадует генерала и согреет его». Мы отдали ему шинель, но он не заинтересовался ее необычным прошлым. Другие вещи, включая шпагу, остались в Немецком университете. Когда нацисты вторглись в Чехословакию в 1939 году, университет стал оплотом нацизма на востоке, и шпага Эйнштейна, возможно, стала трофеем нацистского солдата, символом окончательного разгрома «международной еврейской науки» - до 1945 года, когда Красная армия вошла в Прагу.