В метро я наблюдаю серьёзных дяденек и тётенек, погружённых в книжки про драконов, волшебников и про лиц неопределённой зоологической ориентации — ну, которые оборачиваются серыми волками. Интересный феномен. Представьте: тот же дяденька лет 40 отложит книжку с волшебниками, откроет свой солидный портфель и извлечёт оттуда не накладные с комплектациями, а кучу игрушечных солдатиков — и устроит прямо на сидении метро увлекательное сражение с соседом: «А это у меня пушка — бух! бух! Убирай свой танк, а то я так не играю!»
Явления эти примерно одного порядка и одной возрастной категории.
Киношники тоже впадают в детство. То война с пауками, то космическая принцесса, то добрый молодец с арбалетом отправился в Трансильванию очищать тамошнее небо от военно-воздушных ведьм графа Дракулы.
Здесь слушатель заметит, что основные сказочные сюжеты имеют мифологические корни. Толкиен с Льюисом не скрывают источников вдохновения. Всё верно. Древние люди с увлечением рассказывали друг другу небылицы. Только они тогда не воспринимались как небылицы. Наш известный антрополог Юрий Иванович Семенов определяет миф, как «произведение словесности, в котором, по убеждению людей <…>, повествуется о реально происходивших событиях». Миф, в который не верят — «всё равно, что божество, существование которого никем не признаётся». А при всех успехах образовательных реформ мы, всё-таки, ещё далеки от такого идеала, чтобы средний гражданин всерьёз верил, что его соседка каждое полнолуние превращается в пуму.
Поэтому проблему «фэнтези», то есть современных сказок для взрослых, правильнее было бы рассматривать в связи с эволюцией того литературного жанра, который назывался «научно-фантастической литературой» или просто «фантастикой». Не стоит переоценивать его «научность». Даже у технологичного Жюля Верна некоторые произведения построены на совершеннейшем неправдоподобии («Гектор Сервадак»), а в центре внимания, всё-таки, не техника, а человек. Вообще строгие дефиниции в художественной культуре — дело малопродуктивное. Как, например, отделить Ивана Ефремова от утопической традиции Платона и Томаса Мора? Многие мастера ХХ столетия совмещали научную фантастику со сказочной, звездолёты с гоблинами, как Клиффорд Саймак. И, всё-таки, в классической фантастике просматривается нечто общее (кстати, отмеченное в энциклопедическом словаре). Мысленный эксперимент. Условия задаёт жизнь, а дальше, как бы ни был экзотичен антураж, автор пытается разобраться в проблеме, подсказать идеальный вариант решения (получается утопия) или, наоборот, предостеречь (антиутопия). В качественном фэнтези — примерно то же. Понятно, что кольцо Саурона — метафора деспотической власти. Или Саруман, который так хорошо изучил Врага, что стал на него похож — в политике хватает таких героев. Вся вампириада — удивительно точное наложение древней легенды на реальную ситуацию с тяжёлыми наркотиками: вроде, перед тобой близкий человек, которого ты любил, а на самом деле в его оболочке машина по высасыванию из окружающих их жизни, всего, что только можно обратить в дозу героина. Но правила для сказочников менее строгие, им гораздо легче оторваться от чего бы то ни было в пустое фантазёрство. В результате среднестатистическое современное фэнтези — это поток штампованных «вжик, вжик, уноси готовенького»; без лиц, без мыслей и чувств, вроде компьютерной стрелялки. Именно такой суррогат практически вытеснил с прилавков научную фантастику.
Заметим: в то же самое время и старый добрый детектив вырождался одним боком в гангстерский боевик, другим — в триллер «про маньяков». Если убийца маньяк, какие могут быть мотивы и условия: «Сумасшедший, что возьмёшь?». Соответственно, снимается этический конфликт. Остаётся пустышка, лишённая какой-либо познавательной, интеллектуально-развивающей и нравственной ценности. Из унитаза на майора Пронина ухмылялся Ганнибал Лектор, только что взявший в заложники его, Пронина, жену, тёщу и любимого попугая.
Я не собираюсь сейчас ставить диагнозы сложным социальным явлениям, обращаю внимание на две гипотезы по поводу происходящего. Первая. Инфантилизация общества. Прекрасная была статья Марии Кондратовой в журнале «Театр» (2003, № 4), которая так и называлась — «Детская литература». Вторая версия. Эскапизм. То есть бегство от действительности. Жить в открытом обществе так свободно и приятно, что даже сугубо теоретически не приходит в голову, чем его можно было бы улучшить, а утешение остаётся искать разве что в ступе у Бабы Яги.
«Большая литература явно устала от самой себя»
Мария Ремизова рассказывает о произведениях в жанре фэнтези: «В последние годы с отечественной словесностью творится что-то странное. Несмотря на то, что на дворе опять весна, она все больше и больше погружается в спячку, которая, кажется, уже больше похожа на анабиоз — или кому. Это, кстати, заметно и по премиальному процессу. Увы и ах…
Не будем сейчас задавать вопрос — почему? Отметим лишь: то, что принято называть мейнстримом, — традиционный крупноформатный реализм и игрово-эстетский модернизм на наших глазах неуклонно мигрируют навстречу друг другу, теряя по пути последний налет пассионарности и вырождаясь в вялое бессмысленное словоплетение. Большая литература явно устала от самой себя — и признаем: изрядно устал от нее наш бедный читатель.
Но! Не надо, не надо отчаиваться. Если течению главного рукава препятствует накопившаяся мусорная запруда, оно растекается мелкими ручейками — и все равно упрямо стремится к океану. Значит, надо искать признаки жизни по обочинам да околицам, в нашем случае — маргинальным направлениям литературы. И вот как раз об одном из таких я и хочу рассказать.
Серия «Другая сторона» издательства «Форум», с которой меня познакомил чистый случай, — как всякий порядочный литературный критик к низким жанрам я отношусь с настороженностью, — так вот, серия «Другая сторона», которая задумана как прибежище для неформатного фэнтези, мало сказать удивила — обрадовала. И именно тем, что среди форумовских книг проблескивают искры настоящих литературных экспериментов. А это, вообще-то говоря, ничто иное, как залог дальнейшего выживания литературы.
Нет, не все книги — шедевры, да и смешно было бы ожидать. Но в некоторых, повторю — в некоторых! — упруго пульсирует напряжение (не сюжетное, нет, не об остросюжетности речь), напряжение, без которого искусства просто не существует. А возникает оно в одном-единственном случае: когда автору небезразлично, что он делает и зачем. Ну и, конечно, когда он умеет это делать…
Роман Сергея Челяева «Новый год плюс бесконечность»
Степень удовольствия, которое можно получить от знакомства с этим текстом, прямо пропорциональна степени знакомства с исходными материалами, то есть литературно-кинематографическими образцами, которые автор использует для построения текста. Собственно новаторством в этом романе можно считать именно попытку соединения контекста, предполагающего реальное читательское сопереживание, с игровым ироническим подтекстом, изящно оттеняющим довольно изощренную игру со стилями. А "Новый год плюс бесконечность" — это своего рода "сборник" новелл, написанных в совершенно разных литературных манерах, иллюстрирующих широкую палитру святочных историй, привязанных к разным европейским культурам и, естественно, переосмысленных до кривого зеркального отражения: тут и злобный монстр Щелкунчик, и забитая деревенская замарашка, оказавшая волком-оборотнем, и верный почтовый голубь, предавший любовь, и много чего еще… И все это, точно пестрая елочная гирлянда, нанизано на стержень единого сквозного сюжета, обещающего превращения и чудеса, и магические путешествия по мирам. Это очень эффектный провал в сказочную феерию — то самое инобытие, куда, как известно, всегда стремится настоящая литература.
Роман Марии Галиной «Хомячки Эгладоре»
Этот роман написан совсем в ином ключе. Молодая парочка подписывается исполнить роль хоббитов в ролевой толкиенистской игре. Поначалу выходит нелепо и скучно. Но постепенно обнаруживается, что игра — уже не игра, реальность трещит по всем швам, и в образовавшиеся прорехи угрожающе вползают законы ирреального.
Еще каких-нибудь полвека назад казалось, что мифологическое мышление безвозвратно кануло в прошлое. Как бы не так! В современном мире оно явно набирает силу. Заметим еще: пространство мифа это отнюдь не Персей и Андромеда, и даже, если уж на то пошло, не ролевая игра. Но игра может послужить чем-то вроде контрапункта между обыденностью и мифом. И происходит это, когда обыденность осознается как нечто низкое и в целом обременительное, а то, что ей противостоит, напротив, как высокое и по-настоящему значимое. В незапамятные времена человечество проводило регулярные ритуалы, ни много ни мало поддерживая все мирозданье. Потом оно надолго о них забыло, наслаждалась фольклором и боролось с суевериями. Потом оно растеряло заместившую миф религиозность. Потом настала эра консьюмеризма. И тут вдруг выяснилось, что человеку, в мире голой материальности, до одури тоскливо.
Толкиенистские игры — самое невинное из развлечений на этом поле. В этом смысле любые коллективные действия довольно опасны. Понятие виртуальности до некоторой степени тоже связано мифом — только остающимся пока как бы игрушечным, ненастоящим. Впрочем, что мешает ему развернуться в полную силу?
Но больше всего мне жаль, что нельзя говорить о еще не вышедших книгах. Я своими глазами читала настоящий религиозно-психологический роман. С диалектикой, противоречиями и настоящими душевными метаниями. И дело происходило в космосе и на далеких планетах. А основу взят сюжет «Пятнадцатилетнего капитана». Странная все-таки штука — современная литература…»
