Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре на два голоса. Мой собеседник в московской студии - Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей!

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!


Иван Толстой: Сегодня в программе:

Солженицын – наш современник: международный коллоквиум в Париже
“Испанская грусть” – эссе Бориса Парамонова
Сатира на Радио Освобождение: переслушивая пленки 56-го года.
И – новые музыкальные записи. Я не путаю, Андрей - новые?


Андрей Гаврилов: Абсолютно новые. Мы будем слушать фрагменты только что вышедшего диска Юрия Голубева, который называется “Простые метафоры”.

Иван Толстой: В Париже 21 марта завершился трехдневный международный, межуниверситетский коллоквиум «Наш современник Александр Солженицын». Само место проведения коллоквиума весьма интересное и неожиданное даже для тех, кто хорошо знает Париж, - это древнейший коллеж бернардинцев, построенный в 1252 году и сохранившийся с 13 века до наших дней. Он находится между бульваром Сен-Жермен и набережной Сены. Правда, во времена Великой Французской революции бернардинцы были из коллежа изгнаны, и с тех пор что только не располагалось в старинных стенах – то склад, то тюрьма для галерников, а последние 150 лет – казарма пожарных. И вот осенью прошлого года здание было отреставрировано и приспособлено для современной научной работы. Теперь это международный центр духовных дебатов.
О солженицынском коллоквиуме рассказывает наш парижский корреспондент Сергей Дедюлин.

Сергей Дедюлин: И в самой работе коллоквиума, и в подготовке его действенно и живейшим образом принимала участие неизменно с энтузиазмом встречаемая и при ее вступительном докладе, и при многочисленных выступлениях в научной дискуссии, вдова писателя Наталья Дмитриевна Солженицына. На открытии коллоквиума выступили с довольно небанальными речами почетные гости: бывший посол Франции в Москве и ныне действующий активно дипломат Пьер Морель, уполномоченный по правам человека в Российской Федерации Владимир Лукин, министр культуры и культов Румынии Теодор Палеолог. В зале присутствовали и, порой, принимали участие в дебатах и внук писателя Бориса Зайцева Михаил Соллогуб, сам ныне университетский ученый-экономист, и молодой председатель Русского студенческого христианского движения Кирилл Борисович Сологуб, его племянник, сам университетский физик, и известные слависты: историк Николай Верт , историк мысли Мишель Грабар , энциклопедист и автор тонких тематических словарей Сергей Асланов, специалист по телевидению и кинематографу Кристиан Фейгельсон, а также можно было видеть и услышать Сергея Ходоровича, Наталью Горбаневскую, Арину или Александра Гинзбурга-младшего, Степана Солженицына - сына писателя и многих других.
В докладах были затронуты и биографические, и чисто литературные, и духовно-мировоззренческие составляющие творчества Александра Солженицына. Наиболее яркими выступлениями стали совершенно блестящая речь при открытии коллоквиума и в смысле верности друзьям, и в смысле верности профессионализму, делу, и в смысле верности честному отношению к истории современности и в литературе, и в издательском деле, и в политике, - речь Клода Дюрана - многолетнего французского издателя книг Александра Солженицына, защитника его международных прав, неоднократно встречавшегося с писателем в Париже и в Вермонте. Содержательное первое выступление научной части форума сделала Елена Чуковская из Москвы. Затем можно выделить также тончайший доклад о ключевых элементах структуры четырех, подчеркиваю - четырех найденных им финалов “Красного колеса” Андрея Немзера, так же из Москвы, филигранное сообщение известного французского слависта, русиста из Женевы Жоржа Нива о поэтике, о поэтическом пути Александра Солженицына, взвешенное эссе о “Раковом корпусе”, как медицинском романе московского литературоведа Владимира Радзишевского.
На редкость плотным, богатым, концентрированном и филологически, и исторически, и биографически стал круглый стол переводчиков, которым конференция и закончилась на третий день. Этот стол соединил крупнейших французских знатоков русского языка, российской культуры и российской политической истории. Трех поколений переводчиков, в частности, ведущую переводчицу “Красного колеса” Женевьеву Жоанне и ее коллегу Анну Кальдефи, Мишеля Окутюрье и Луиса Мартинеза, Жан-Поля Симона и Анну Кишилову, почтенного отца иезуита Ренэ Марешаля и тех же Жоржа Нива и Никиту Струве.
Коллоквиум проходил по синусоиде, со взлетами и со спусками, не обошлось и не без крайне слабых, беспомощных и многословно пустых, к сожалению, выступлений. Например, я имею в виду слово Людмилы Сараскиной из Москвы на тему о тексте Александра Солженицына “Жить не по лжи” в свете современности. Огромное впечатление на участников форума и гостей произвели фрагменты документальных телефильмов с интервью, взятыми у Александра Солженицына в Париже, Вермонте и Москве известными французскими журналистами Бернаром Пиво и Николаем Милетичем.

Иван Толстой: Из всех докладов Сергей Дедюлин выделил концовку доклада Владимира Радзишевского. Вот она в его чтении.

Сергей Дедюлин: “Да и Александр Солженицын жаловался, что ташкентские врачи ему ничего не объясняют, а с ним так поступать нельзя. Боятся отойти от стандартных методов лечения, перегружены работой. Но стоило Александру Солженицыну попасть в онкологию рязанской больницы, и он увидел, насколько выше и профессионально, и человечески были медики в Ташкенте. Такими он и изобразил их в “Раковом корпусе”. А начав работу над ним, вынул из “Круга” главу о Кларе Макарыгиной. Как и вся страна, скромная среднеазиатская клиника на краю империи нашпигована метастазами ГУЛАГа. Семь лет отсидел Олег Костоглотов. Лечиться отпущен на время из ссылки. Сидит муж безропотной санитарки Елизаветы Анатольевны - взят на второй круг. Больной Генрих Федерау и медсестра Мита - спецпереселенцы. Брат Веры Гангарт умер в лагере. Сама он однажды несколько недель ждала, что и ею займутся. А Шулубин, по его словам, четверть века прожил под небом страха, и спасся только тем, что гнулся и молчал. Те же сроки Русанов регулярно сигнализировал в органы, написал на стариков, которых почти даже любил, донес на бывшего друга. Ахмаджан преданно служил в лагерной охране. Хирург Лев Леонидович прошел через зону начальником санчасти. Ефрем Поддуев был десятником над зэками.
Понятен соблазн истолковать повесть иносказательно, как некий вариант ГУЛАГа, шарашки. Но густота больничной жизни, объемность основных персонажей этому решительно сопротивляются. Главное, что занимает больных в клиниках - это, кончено, их болезни. И, следовательно, Александр Солженицын должен был первым делом передать особенности заболевания своих персонажей и достоверный ход их лечения. И только внутри медицинского сюжета вспыхивает острая политическая полемика, взвешиваются варианты нравственного выбора, разворачивается любовная история. А благодаря возвращению к жизни Олега Костоглотова, автору удается “засветить край неба”, по словам Твардовского, поддержать людей, казалось бы, обреченных на смерть. Хотя скорбный список умерших от “тяжелой продолжительной болезни”, как называют рак у нас в некрологах, не пресекается: Александр Твардовский и Венедикт Ерофеев, Андрей Тарковский и Андрей Синявский, Владимир Солоухин и Джон Апдайк”.


Иван Толстой: Сергей Дедюлин прочел финал доклада Владимира Радзишевского, прозвучавшего на Международном коллоквиуме «Наш современник Александр Солженицын». Трехдневный коллоквиум завершился в Париже в минувшее воскресенье.

Наш нью-йоркский автор Борис Парамонов прислал для нашей программы свое эссе, названное «Испанская грусть».

Борис Парамонов: Недавно в Нью-Йорке по каналу общественного телевидения показывали многочасовой, производства Би-Би-Си, фильм об испанском искусстве – живописи и архитектуре со времен мусульманского завоевания и до наших дней, до Пикассо и Дали. Человеку, имеющему русско-советский опыт, случился лишний повод подумать о сходствах Испании и России. Прежде всего – имперское прошлое обеих стран. Испания когда-то была, что называется, владыкой полумира – и потеряла этот статус, низошла до вторых, а то и низших степеней, осталась на задворках Европы. Но утратив политический вес, она сохранила великолепное, вот уж точно первостепенное искусство: упадок империи не означал упадка живописи. Ясно, что русские ассоциации при этом неизбежно возникают.
Но вот, отвлекаясь от великого прошлого, смотрим на скромное настоящее – и находим интересные факты, дающие материал для дальнейших испано-русских параллелей. Сейчас, как известно, имеет место экономический упадок, никого он не обошел. Читаю газеты: в Испании люди, ушедшие из деревни в город, теряя работу, возвращаются в родные места – и видят, к своему удивлению, что им места и нет: сельскохозяйственный рабочий рынок крепко взят иммигрантами из арабских стран. Парадоксальное и, скорее, ироническое возвращение прошлого, времен мусульманского завоевания. И последует ли за этим новая реконкиста? Сомнительно.
Но тут интересна не только злоба нынешнего дня, но и другое, важнейшее: Испания радикально изменилась, она стала демократической и, в общем, преуспевающей страной, войдя в Европейский Союз. Сегодня похуже, вчера получше, а завтра, можно надеяться, опять хорошо. Цифры экономической статистики впечатляют: вчерашний крестьянин, работая в городском строительстве, получал около двух тысяч долларов. На эти деньги можно и в Америке жить, что ж говорить об Испании.
Скачок, сделанный Испанией, головокружителен. Ведь она была нищей страной, с буквально голодающим крестьянским народом, которого, как и полагалось в традиционных обществах, было большинство. Нищета народа, политическая деспотия с Филиппа Второго до Франко и репрессивная мораль, наложенная католической церковью. Испанский католицизм, как известно, был самым жестоким в Испании, отсюда вышла и пополнялась инквизиция.
В русской (даже в советской, точнее сказать) литературе есть одна забытая книга об Испании, вышедшая в 1931 году. Это книга Ильи Эренбурга, так и называемая – “Испания”. Годом раньше произошло свержение испанской монархии, началась республика, создавшая режим вроде ельцинского – разговоров о свободе и демократии много, а толку мало. Дальнейшие события в Испании хорошо известны, но Эренбург в этой книге застал ее как раз на переходе, когда политические формы менялись, но еще острее выступили на этом фоне традиционные черты испанской жизни. Эренбург, как и полагается ученику Шпенглера, начал с главного – ландшафта, откуда выводится основная форма жизнечувствия:

Диктор: “В испанском пейзаже нетрудно различить жестокость, даже фанатизм – в пустынности, в нагромождении камней… Любимой темой испанской поэзии была смерть… Смерть подносилась всячески: то как философическая загадка, то как заманчивое событие, со всем присущим испанцам реализмом, с гниением, с червями, с трупным смрадом. Смерти предшествовало страдание, и на этом построено религиозное искусство Испании… Гойя – лучший проводник по стране. Все так называемые кошмары Гойи в Испании ходят по улице”.

Борис Парамонов: Описывая Эскуриал – дворец испанских королей, Эренбург приводит факт: Карл Пятый любил полежать в заранее заготованном гробу – репетировал смерть. Это как у Платонова в “Чевенгуре”: отец Саши Дванова утопился, сказав: хочу в смерти пожить.
Эренбург хорошо доносит ту мысль, что великое искусство возникает в экстремальных ситуациях, и народ, любящий в жизни крайности, всегда великое искусство создает. Но в начале тридцатых годов, при всей политической неустойчивости и экономических неурядицах, проступило уже новое в испанской жизни- бытовая ее модернизация. Искусство ушло из быта, каким он был в прежние времена; крестьянин выкидывает кустарную керамическую посуду, расписанную подлинным деревенским художником, и приобретает эмалированный чайник. Эренбург приводит испанскую песню о всаднике, подъехавшем к кораблю с шелковыми парусами и услышавшему песню, которую поет матрос. Она прекрасна и непонятна. О чем эта песня? – спрашивает всадник, а матрос отвечает: ее поймет только тот, кто отчалит вместе со мною. Эренбург:

Диктор: “Я отнюдь не склонен переоценивать старые песни или красивые кувшины. Я знаю, что эта нечаянная радость оплачена нищетой, что народное искусство в Испании сохранилось вместе со многими формами феодального строя и что оно скоро погибнет вместе с ними. … вместо кувшинов эмалированные чайники, вместо старых песен – фокстроты. Испания вступает в новую эру, жесткую и шумную, в эру, очищенную от птиц, от снов и от песен. Надо ли об этом жалеть? У каждого времени свой пафос. В эпоху Сервантеса не было ни аэропланов, ни цепных мостов, ни ротационных машин. Он глядел в Сеговии на прекрасные акведуки римлян, и он довольствовался подозрительными колодцами своих современников. Дульцинея была для него важнее водопровода. Мы вправе с этим не согласиться. Мы вправе предпочесть эмалированный чайник прекраснейшему из кувшинов”.

Борис Парамонов: В книге есть интереснейшая глава об испанских тогдашних нравах – о подавлении старомодной моралью человеческих чувств, о жестокой репрессии женщин; кажется, что эти нравы испанцы переняли у своих давних завоевателей-мусульман. Например, рассказ о девушке, родившей внебрачного ребенка: семья заперла ее в доме – пожизненное заключение.
Признаться, я, помня об этой книге Эренбурга, приехав в Испанию в 1990 году, обращал внимание на молодежь: как везде - ходят в обнимку и целуются. Нравы явно новые, по европейским стандартам. Таких не запереть, - но такие и не будут петь песню о матросе и шелковых парусах: им и Мадонны хватит – и вместо искусства, и вместо Богоматери.
И если продолжать сравнение Испании с Россией, то по этой части всё идет параллельно. Правда, демократия, утвердившаяся в Испании, в России всё никак не может прижиться. Но эмалированные чайники давно вошли в быт, а сейчас – и искусство для чайников.


Иван Толстой: А сейчас давайте перейдем к тем новостям, которые произошли за последние дни. Вот я хотел, прежде всего, Андрей, напомнить вам, что, может быть, вы даже и видели эту новость - подлинность прижизненного портрета Шекспира поставили под сомнение. Вообще в последние годы столько находили, а затем отменяли эту находку портретов Шекспира, что уж позволительно устать. На портрете из собрания британского реставратора Алека Кобба, вероятнее всего, изображен не Уильям Шекспир. Так пишет британская газета “The Telegraph”. Кобб в начале марта 2009 года, то есть, буквально несколько дней назад, объявил, что портрет, хранящийся в его семье с начала 18-го века это прижизненное изображение Шекспира. Кобб намерен представить этот портрет широкой публике в апреле 2009 на выставке в родном городе Шекспира Стратфорде-на-Эйвоне. Однако, куратор Национальной портретной галереи в Лондоне, эксперт по живописи 16-го века доктор Тарниа Купер считает, что на портрете из коллекции Кобба изображен вовсе не Шекспир, а его современник, поэт сэр Томас Оверберри, близкий королевскому двору. Это как бы тоже неплохо. В пользу этой версии, что это сэр Томас Оверберри, - указывает искусствовед, - свидетельствует богато расшитый камзол с роскошным кружевным воротником, в котором изображен этот человек на портрете. А учитывая, что портрет написан за шесть лет до смерти Шекспира, который в последние годы проживал в нищете, то весьма сомнительно, что это портрет именно писателя.

Если ли у вас новость достойная и равная моей, Андрей?

Андрей Гаврилов: Да, кончено, Иван, пока вы пытаетесь разобраться настоящий это портрет Шекспира или нет, или, вернее, настоящий Шекспир на портрете или нет, турецкие власти решили, долго не заморачиваясь, восстановить знаменитый Галикарнасский мавзолей, построив его точную копию. Напомню, что этот мавзолей считался одним из семи чудес света. Мэр турецкого города Бодрум Маздум Апан объявил, что копия мавзолея будет возведена в натуральную, так сказать, или в первозданную величину. Гробница царя Мавсола, здесь, конечно, сразу нужно сделать ссылку на то, что именно имя этого царя и дало название всем подобным монументам, включая и то, что стоит на Красной площади в Москве, была построена в 4 веке до нашей эры в древнем городе Галикарнассе, на месте которого расположен нынешний Бодрум. Сооружение напоминало греческий храм, окруженный колоннадой и статуями. Высота его была 46 метров. В 14-м веке мавзолей был разрушен землетрясением, а остатки здания растащили рыцари-госпитальеры. В 19-м веке на том же месте произвели археологические раскопки, и все уцелевшие фрагменты, включая статуи Мовсола и его жены, были переданы в Британский музей в Лондоне. Сейчас руины мавзолея посещают тысячи туристов, власти города надеются, что приток их только увеличится, когда на этом месте воздвигнут новодел.

Иван Толстой: Вообще говоря, странно, что многие из античных семи чудес света не восстановлены. Поговаривали о восстановлении Колосса Родосского. Правда, непонятно, как быть с висячими садами Семирамиды, но, например, Александрийский маяк - это вполне реальная вещь для восстановления.

Андрей, а знаете ли вы, что скоро знаменитая копенгагенская Русалочка будет, как половина вещей в нынешнем мире, китайской? Китайские скульптуры изваяют для датской столицы современную Русалочку - точную копию - и установят ее в гавани Копенгагена на время. На то время, когда подлинная и знаменитая бронзовая Русалочка, работы Эдварда Эриксона, у которой постоянно голову отпиливают, будет украшать павильон Дании на Всемирной выставке в Шанхае в 2010 году. Вы можете себе представить, что Медный Всадник когда-нибудь поедет в Поднебесную, а оттуда привезут какой-то поролоновый, металлокерамический, и он встанет на знаменитом Гром-камне?

Андрей Гаврилов: Я могу себе представить запросто, Иван, потому что, в отличие от вас, в отличие от вашей романтики внутренней, от вашего оптимизма, я смотрю на вещи абсолютно реально. Нужно будет – поедет, надо будет – заменят. Если уж говорить о том, что настоящее, а что - нет, что появляется вместо, и так далее, нельзя не сказать о том, что фонд, распоряжающийся наследием Артура Конан Дойла, официально объявил, что автор по имени Эндрю Лэйн напишет серию книг о приключениях Шерлока Холмса в юности. Первая книга появится уже весной 2010 года, она будет называться “Грандиозные планы барона Мотеркуи”. Я хочу напомнить, что о юных годах Шерлока Холмса уже был снят фильм, продюсером которого выступил Стивен Спилберг. Фильм, кстати, довольно занятный, хотя, конечно, и не блещущий особыми находками. Но вот теперь мы будем иметь и книжное продолжение или, скорее, как теперь говорят, наоборот, приквелл, то есть то, что было до известного нам периода жизни великого сыщика, теперь нам расскажут о том, что происходило в его юности и детстве. Это, по-вашему, будет настоящий Шерлок Холмс?

Иван Толстой: Нет, я не верю в приквеллы, я не верю в то, что Андрей Вознесенский мог бы написать о юности Евгения Онегина. Мне кажется, что от всего этого будет попахивать какой-то выдумкой, для меня неприятной (это совершенно субъективная вещь), я люблю подлинное.

Андрей Гаврилов: А какое отношение имеет Андрей Вознесенский к юности Евгения Онегина?

Иван Толстой: Такое же отношение, какое имеет упомянутый вами англичанин к Конан Дойлю.


Иван Толстой: А сейчас наша рубрика Переслушивая Свободу. Программы ранних лет не всегда были серьезными и насупленными. Вот пример политической сатиры. Голоса сотрудников нашего радио.

Диктор: Прослушайте теперь нашу очередную Радиоэстраду “Головокружение от культа личности”. Почти научно-фантастический роман.

Диктор: Роман этот, братцы мои, начался с 1953 году. Представьте себе ленинградский порт, в порту - пароход, на пароходе - советские граждане. Тут матросы, кочегары, радисты, ученые… И пароход этот отправился в дальнее плавание.

Парторг: Товарищи, великий, мудрый и любимый корифей всех наук товарищ Сталин оказал нам высокое доверие. Научная экспедиция отплывает на поиски неисчерпаемых ресурсов для строительства коммунизма.

Диктор: Ну вот, значит, ехали наши братишки месяц, ехали два и, вдруг, однажды началась страшная буря.

Матрос: Товарищ капитан, товарищ капитан, пароход тонет!

Капитан: Ну, чего ты орешь?! Я сам знаю, что тонет. А вот товарищ парторг не верит, и ты ему об этом скажи.

Матрос: Товарищ парторг, хотите - верьте, хотите - нет, но пароход действительно захлебывается.

Парторг: Прошу меня не учить. Товарищ Сталин сказал: «Нет таких крепостей, которые большевики не сумели бы взять». Понятно? Прошу без паники.

Матрос: Есть, без паники!

Парторг: Иди к радисту, пусть срочно пошлет телеграмму: “Москва. Кремль. Товарищу Сталину. Ваше задание выполнено. Настроение бодрое. Плывем ко дну. Парторг Рябцев”.

Матрос: Есть, товарищ парторг! Но я думаю, пока товарищ Сталин нашу телеграмму получит, от нас уже одно “ау” останется.

Парторг: Прошу не разговаривать, время – деньги! Товарищ капитан, организуйте спасение утопающих. Партия, как всегда - впереди. Где моя шлюпка?

Диктор: После долгого плавания выгрузились наши герои на одном из южных необитаемых островов, и ждут себе, пока их товарищ Сталин не спасет. Живут, как в джунглях. Как в старину знаменитый товарищ Робинзон Крузов жил. Радио у них нет - с пароходом потонуло. Свежих газет тоже нет, один “Краткий курс истории партии” у парторга остался. Но духом хлопцы не падают, собирают себе из диких грибов урожай, свежим морским воздухом дышат и политикой занимаются.

Парторг: Так вот, товарищи, “Краткий курс истории” мы выучили, приступаем к устной проверке. Кочегар Свистунов!

Кочегар Свистунов: Есть, товарищ парторг!

Парторг: Кто разгромил врагов народа?

Кочегар Свистунов: Товарищ Сталин, товарищ парторг!

Парторг: А кто разгромил Тухачевского, Гамарника, Блюхера?

Кочегар Свистунов: Тоже товарищ Сталин, товарищ парторг.

Парторг: Значит, кто такой товарищ Сталин для всего позитивного человечества?

Кочегар Свистунов: Погромщик, товарищ парторг.

Парторг: Да ты правильней выражайся. Погромщик - это который погромы делает, а товарищ Сталин и его ближайшие соратники социализм строили. Значит, не погромщик, а…?

Кочегар Свистунов: Громила, товарищ парторг.

Парторг: Да ты подумай, товарищ Свистунов!

Кочегар Свистунов: Есть подумать, товарищ парторг!

Диктор: Кочегар ушел думать, а парторгу и в голову не приходило, что в это время Сталина уже похоронили, и в Советском Союзе развернулась борьба с культом личности. Три года прожили советские граждане на необитаемом острове. И вот однажды сидели они у берега моря.

- Пароход! Ура!

Парторг: Товарищи, прошу без паники! Предлагаю подготовить приветственное письмо товарищу Сталину и избрать его почетным членом нашей экспедиции. За против.

Кочегар Свистунов: Товарищ парторг, а, товарищ парторг!

Парторг: Свистунов? Что тебе надо?

Кочегар Свистунов: Товарищ парторг, у меня к вам одна просьба.

Парторг: Ну, ну?

Кочегар Свистунов: Не говорите в Москве, что я товарища Сталина с этим громилой спутал, а то я лучше на острове останусь.

Парторг: Без паники, товарищ Свистунов, без паники!


Диктор: И вот, наконец, произошло долгожданное спасение. Парторг заготовил торжественную речь.

Парторг: Товарищи, наш пароход потонул, но дело Сталина победило. Мы верили, что товарищ Сталин нас не забудет.

Капитан: Товарищ парторг, прошу не распоясываться, мы вас не для того спасали, чтобы вы нашему экипажу очки втирали. При чем тут Сталин, я вас спрошу?

Парторг: Простите товарищ, я ошибся, я думал, что вы из Советского Союза, я не знал, что нас спасут иностранцы. Parlez-vouz francais?

Капитан: Позовите судового врача. Парторг на необитаемом острове потерял рассудок. Поздравлю вас, товарищи, вы снова можете приступить к строительству коммунизма. А сейчас прошу занять места на пароходе, там вам приготовлена торжественная встреча. Да, чуть не забыл. Кто из вас товарищ Свистунов?

Кочегар Свистунов: Ну вот, я так и знал. Я - Свистунов, товарищ капитан. Я, товарищ капитан, решил остаться на острове. Я по ошибке назвал Сталина этим громилой, а вам уже настучали. Оставьте меня на острове, дорогой товарищ.

Капитан: Дорогой товарищ Свистунов, у нас народная демократия и незыблемые законы правосудия. Раз вас спасают, вы радуйтесь, а не пугайтесь. Прошу на пароход, товарищи!


Иван Толстой: Оказавшись на корабле, парторг Рябцев немедленно доносит на кочегара Свистунова.

Парторг: Товарищ секретарь судового комитета, я - парторг потонувшей экспедиции. У меня к вам срочное донесение.

Судком: Срочное? Мы как будто тонуть не собираемся. Отдыхайте пока, потом доложите.


Парторг: Не могу отдыхать, товарищ судком. У нас в тылу находится враг народа.

Судком: Враг народа? Забавно.


Парторг: Мы в опасности, товарищ судком. Враг народа все эти годы скрывался от Сталина на необитаемом острове под кличкой кочегара Свистунова.

Судком: Так.

Парторг: Но я его разоблачил благодаря “Краткому курсу истории ВКПБ” и личной бдительности. Во время изучения героических подвигов товарища Сталина кочегар Свистунов назвал его громилой.

Судком: Что, громилой Сталина?

Парторг: Так точно. Прикажите его арестовать, пока он с горячки в воду не бросился.

Судком: Кочегар Свистунов Сталина громилой? Забавно. Вахтенный! Позвать ко мне спасенного кочегара Свистунова!

Вахтенный: Есть позвать Свистунова!

Парторг: Вот это будет ловко. Пусть Свистунов думает, что мы его спасли. Мы его научим, как самого мудрого вождя и учителя нужно любить, а?

Судком: Вы-то лично уверены, что Сталин самый мудрый?

Парторг: Что вы, товарищ судком, откуда же мне сомневаться? У меня же партийные директивы, “Краткий курс”, да мало ли что. Я даже его собственный бюст в натуральную величину собственными силами спас, когда мы тонули.

Судком: Так, так… А как же, по-вашему, остальные вожди? Скажем, товарищи Хрущев, Булгарин, Шепилов?

Парторг: Да как вам сказать, они, конечно, тоже соратники Сталина, но насчет мудрости это еще бабушка надвое сказала. А насчет Шепилова, то я вообще говорить отказываюсь - такого вождя и в помине нет, вы, наверное, вы оговорились, товарищ судком.
Да что вы, шутить изволите? Товарищ Сталин это корифей и тому подобное. А Хрущев, да он просто Никита, с ним товарищ Сталин, как говорится, любую мелодию сварганит - куда пошлет, туда и сбегает.

Судком: Так, так, так….


Иван Толстой: Приводят кочегара Свистунова, и всё во мгновение ока переворачивается: судком направляет его на целину.

Судком: Вы будете в МТС парторгом.

Кочегар Свистунов: Что?

Судком: Парторгом говорю, будете, а товарища Рябцева мы туда устроим смазчиком. Согласны, товарищ Рябцев?

Парторг: Что?! Кочегар Сталина громилой и его в парторги, а я Сталина корифеем и меня - в смазчики? Да где же я нахожусь, что такое делается, разбудите меня, разбудите!

Судком: Вы же не спите, товарищ Рябцев!

Парторг: Ущипните меня, ущипните!

Иван Толстой: Прошло три месяца.

Диктор: Через реки, горы и долины шел очередной эшелон в Алтайский край. Среди добровольно мобилизованных находилась потерпевшая кораблекрушение научная экспедиция. Всем поскорее хотелось снова уехать далеко, далеко - подальше и от старого, и от нового курса родной коммунистической партии. В вагоне было шумно и весело. Бывший кочегар, ныне парторг, прислушивается к стуку колес и в голове у него мелькают мысли о будущем.

Кочегар Свистунов:

Идет паровоз, идет и дышит паром,
Колеса кричат: давай, давай!
Я честно трудился, я был кочегаром,
За что ж меня ссылают на Алтай?
Я честно трудился, я был кочегаром,
За что ж меня ссылают на Алтай?

Сияют огнем алтайские дали,
Я сяду на трактор МТС,
Лежат в Мавзолее и Ленин, и Сталин,
Пусть ляжет туда КПСС…

Диктор: И, наконец, бывший парторг, воодушевленный новыми корифеями, решил сказать и свое слово в пользу коммунизма.

Парторг:

Кукурузу мы посеем, кукурузу соберем,
Оглянуться не успеем, к коммунизму подойдем.
Оглянуться не успеем, к коммунизму подойдем,
Кукурузу мы посеем, кукурузу соберем.
В алтайских совхозах, на море и в горах,
Идем мы к коммунизму, идем на всех парах,
Годков через двести вот это будет жизнь,
Недаром, братцы, строим мы хрущевский коммунизм!


Иван Толстой: Радиоэстрада «Головокружение от культа личности». Эфир Радио Освобождение. 7 июля 1956 года.

А теперь, Андрей, наступило время для вашей персональной рубрики. Пожалуйста, о сегодняшней музыке поподробнее.


Андрей Гаврилов: Как я уже говорил, мы слушаем сегодня композиции с альбома Юрия Голубева “Простые метафоры”. Юрий Голубев родился в Москве в 1972 году. Контрабасист, виртуоз, он закончил Московскую консерваторию с квалификацией “солист”, а также обучался композиции. Кстати, все пьесы на том альбоме, с которым мы сегодня знакомимся, принадлежат ему. В 2002 году Голубеву было присуждено звание Заслуженный артист Российской Федерации - он стал первым контрабасистом за всю историю России и СССР, который получил это звание в возрасте всего лишь тридцати лет. Хочу сразу оговориться, что получил он его не за свою джазовую деятельность, а за деятельность на ниве классической музыки. С 1992 по 2004 год он работал в качестве первого контрабасиста в одном из лучших камерных оркестров России “Солисты Москвы” под управлением Юрия Башмета. Он выступал со многими выдающимися мастерами классической музыки, среди которых Гидон Кремер, Мстислав Ростропович, Святослав Рихтер, Барбара Хендрикс и, параллельно, знаете, как бывает в американских фильмах, герой живет одной жизнью днем и другой жизнью ночью. Здесь было, конечно, не совсем так четко разделено, но, тем не менее, параллельно он все успешнее и успешнее выступал в качестве джазового контрабасиста с такими музыкантами как Пол Болленбэк, Эдди Гомес, Дениз Перье, Глауко Веньер и другие. Альбом 2009 года “Простые метафоры” - это, как ни удивительно, второй абсолютно авторский, чисто авторский альбом Юрия Голубева, хотя его полная дискография превышает, по-моему, альбомов тридцать. Я имею в виду только классическую ее часть. Он играл и в дуэтах, и в трио, и в квартетах, но вот, повторяю, собственно, как автор он выпустил сейчас только свой второй альбом. Диск “Простые метафоры” вышел в Италии. Ему помигают Клаус Гезинг - сопрано-саксофон, Джованни Фальцоне - труба, Гвилим Симкок - фортепьяно и Асаф Сиркис - ударные. Мы сейчас послушаем пьесу, которая дала название всему альбому, – “Простые метафоры”.