Марьяна Торочешникова: Для чего вообще нужно условно-досрочное освобождение? Уж если человек наказан за дело, пусть отбывает наказание до конца.
Евгений Рубинштейн: Идея законодателя, думаю, такова: государство не должно мстить, государство не должно карать, государство должно предоставить все возможности, чтобы человек, совершивший преступление, исправился. Недаром учреждения, где преступники отбывают наказание, так и называются: исправительные. Закон устанавливает, что если дальнейшее пребывание человека в местах лишения свободы нецелесообразно, потому что он уже встал на путь исправления или исправился, то его можно освободить – но с определенными условиями: надзор за вышедшим по УДО и так далее.
Марьяна Торочешникова: И таким образом людей поощряют, чтобы они реально исправлялись, лучше себя вели в заключении?
Людмила Альперн: Да, и в существовании УДО заинтересовано, в первую очередь, само исправительное учреждение. Без этого было бы очень трудно устанавливать взаимоотношения с заключенными и склонять их к исправлению. Если человеку, как говорится, ничего не светит, кроме отсидки "от звонка до звонка", невозможно выстроить с ним какие-то позитивные взаимоотношения. А у человека, который видит свет в конце тоннеля, появляется стимул поразмыслить о том, что ему делать в тюрьме, как ему жить дальше… Тем более, что теперь законодатель смягчил эту норму – уменьшился срок, который нужно отбыть, чтобы иметь право на условно-досрочное освобождение.
Марьяна Торочешникова: С одной стороны, происходит смягчение законодательства, которое регламентирует условно-досрочное освобождение. Но, с другой стороны, если посмотреть статистику, УДО применяется в разы реже, чем в прошлые годы. Чем это объяснить?
Евгений Рубинштейн: Достаточно сложный вопрос, он связан с законодательством, и с правоприменением. Закон очень поверхностно и расплывчато говорит, при наличии каких условий можно применить УДО. Кроме того, есть ряд несогласованностей в Уголовно-исполнительном и Уголовном кодексе, из-за которых возникают проблемы в оценке раскаяния, признания вины и так далее. Эта несогласованность также влияет на практику правоприменения.
Например, в статье 79-ой Уголовного кодекса указывается, что лицо может быть освобождено от дальнейшего отбывания наказания, если судом будет признано, что для исправления оно не нуждается в дальнейшем отбывании наказания. Если же мы посмотрим 175-ю статью Уголовно-исполнительного кодекса, то увидим, что там предъявляется такое требование: в ходатайстве об условно-досрочном освобождении должны быть указаны сведения, которые свидетельствуют, что лицо возместило вред, что лицо раскаялось в содеянном и так далее. Таким образом, вроде бы появляются новые основания для условно-досрочного освобождения, в частности: раскаяние, заглаживание вреда и так далее. Потребовалось время, чтобы Конституционный суд все-таки определился в этом вопросе и, не признав ни одну из норм Уголовно-исполнительного кодекса неконституционной, сказал, что последствия уголовно-правового деяния определяются только уголовным законом, и, следовательно, основание освобождения от дальнейшего наказания должно быть указано именно в Уголовном кодексе.
И еще один существенный момент, влияющий на частоту предоставления УДО: наши суды все-таки имеют карательный уклон и применяют нормы сугубо карательного свойства.
Людмила Альперн: Совершенно согласна. В женских исправительных учреждениях, с которыми я 10 лет нахожусь в контакте, в 2007 году освободилось порядка 250 человек из полуторатысячного контингента. А в 2008-ом всего 14. Такая тенденция, я знаю, проявляется и в мужских колониях.
Марьяна Торочешникова: В последнее время проблема условно-досрочного освобождения широко обсуждалась в связи с судьбами трёх заключенных. Ходорковскому и Бахминой УДО не предоставили, а Буданову – предоставили. На что ориентируются судьи, когда выносят свои решения?
Евгений Рубинштейн: Должна подлежать обсуждению личность человека, отбывающего наказание. Если это не рецидивист, если человек доказал, что не нуждается в дальнейшем нахождении в местах лишения свободы…
Марьяна Торочешникова: А как это можно доказать, что не нуждается?
Евгений Рубинштейн: Я уже говорил о проблемах формулировок закона. В России всегда сложность в формулировках чревата очень формальным подходом. Например, если заключенный имеет поощрения в рамках отбывания наказания и не имеет каких-то взысканий, то он, по мнению судей, считается уже исправившимся.
Марьяна Торочешникова: Но вот пример – Светлана Бахмина. Куча поощрений, даже отпуска дали. Вроде бы все основания человека условно-досрочно отпустить. Нет, говорят, не встала на путь исправления.
Людмила Альперн: Мне не известно, что написано в личном деле у Светланы Бахминой. Но я часто сталкивалась с такими, например, случаями: и администрация колонии хорошо заключенную характеризует, и масса всяких благодарностей у нее, но вдруг судья обнаруживает, что когда женщина пять лет назад сидел в следственном изоляторе, у неё были какие-то нарушения. А что происходило с человеком в последующие 5 лет, никого не интересует. Возможно, в некоторых случаях кто-то целенаправленно влияет на судей.
Марьяна Торочешникова: Ради чего? Можно как угодно относиться к действующей власти, но, честно говоря, сложно поверить, что там работают исключительно кровопийцы и садисты, что все судьи и прокуроры – живодеры… Сейчас, когда в большинстве российских колоний существует реальная проблема с обеспечением рабочими местами людей, которые там находятся, совершенно непонятно, для чего людей туда, во-первых, сажать на такие безумно огромные сроки, а во-вторых, зачем их там держать, если есть все-все основания, чтобы отпустить условно-досрочно.
Евгений Рубинштейн: Конечно же, в правоохранительных органах далеко не все кровопийцы, судьи далеко не все с карательным уклоном. Но здесь опять же проблема в законе. Нет критериев, позволяющих однозначно сказать: человек исправился или человек не исправился. Поэтому при принятии решений судьями возникает колоссальный субъективизм. Имеет значение, какой у судьи жизненный опыт, кем он работал раньше, с кем из представителей криминальной среды общался по роду своей деятельности… Исходя из этого, судья и принимает решение. Опираясь, повторяю, на чисто формальные критерии: есть взыскания, погашены ли они или сняты досрочно, есть ли поощрения.
Марьяна Торочешникова: И никакой коррупции?
Людмила Альперн: К нам часто обращаются родители осужденных, которые говорят, что очень трудно добиться УДО без определенного материального вклада: не освобождают, опять не освобождают – и кто-то там требует принести деньги или перевести на какой-то счет, на мобильный телефон и т.д. Но недавно на одном из мероприятий в Совете Федерации прозвучало такое мнение: УДО в последний год перестало работать не из-за коррупции, а как раз из-за борьбы с ней. Судьи сейчас опасаются освобождать условно-досрочно, боясь быть заподозренными в том, что делают это за деньги.
Евгений Рубинштейн: Действительно, это так. Более того, квалификационная коллегия судей достаточно сурово подходит к судьям, которые занимают мягкие позиции по уголовным делам. Много судей пострадало от квалификационных коллегий, потому что они либо не избирали меру пресечения в виде заключения под стражу, либо выносили достаточно лояльные приговоры.
Марьяна Торочешникова: А насколько важно мнение администрации колонии в решении вопроса об условно-досрочном освобождении? Бывает, что администрация поддерживает ходатайство об условно-досрочном освобождении, и вроде бы все формальные основания есть, включая поощрения, но прокуратура против – и суд против. А бывает, что администрация не поддерживает освобождение (говорит о тяжести преступления, о чисто формальном "раскаянии"), но прокуратура поддерживает УДО – и суд выносит решение в пользу этого человека.
Людмила Альперн: В последнее временя я как раз сталкиваюсь именно с тем, что администрация ходатайствует, а прокурор против – и человека не освобождают.
Евгений Рубинштейн: Конечно, существует принцип независимости судопроизводства, суд не обязан соглашаться ни с доводами администрации, ни с доводами прокуратуры. Однако на практике судьи часто принимают решения, основываясь на заключении прокурора. Такая тенденция прослеживается не только по делам об условно-досрочном освобождении, но и по делам, которые рассматриваются по существу в районных судах или в судах среднего звена. Суды, увы, больше доверяют прокурорам. Это связано, в частности, с тем, что огромное количество наших судей – выходцы из правоохранительных органов, в том числе, из прокуратуры. Конечно, это лишь одна из причин. Но она существует. Судьями становятся люди уже с профессиональной деформацией в сторону обвинения.
Марьяна Торочешникова: Когда решается вопрос об условно-досрочном освобождении, обычно кто присутствует в суде? Осужденный и представители прокуратуры. Ну, может быть, представители администрации, которые не являются процессуальной стороной. То есть с одной стороны – прокуратура, с другой стороны – человек, у которого может и не быть адвоката. Не следует ли дать возможность участвовать еще кому-то в разбирательстве таких дел? Может, омбудсмену региональному. Или представителям потерпевших (недавно это начали обсуждать в связи с историей с условно-досрочным освобождением Буданова)…
Людмила Альперн: Действительно, справедливость такого суда под большим вопросом – когда человек один перед лицом прокурора и часто солидарного с прокурором судьи. Не всякий заключенный имеет деньги на адвоката, а бесплатного в этом случае не предоставляют. Даже если администрация колонии хорошая, поддерживает его, и там есть соцработник, психолог, но все равно человек вброшен в очень тяжелую ситуацию…
Евгений Рубинштейн: Абсолютно верно. В России был положительный, как мне кажется, опыт рассмотрения таких дел. По уставам судопроизводства середины XIX века, вопрос об условно-досрочном освобождении решался особыми совещаниями. На них председательствовал мировой судья, а в состав совещаний входили и прокуроры, и представители общественности, и участковые, и какие-то меценаты… Правда, не было возможности обжалования этого решения, как у нас. Но по составу участников, думаю, решения должны были приниматься более объективные и взвешенные.
Кстати, известный норвежский криминолог Нильс Кристи вообще говорит, что главная беда правосудия состоит в том, что юристы захватили, узурпировали рассмотрение дел, которые касаются жизни, здоровья человека и так далее. По его мнению, нужно как можно больше привлекать общественность, местное население, организации гражданского общества к решению наиболее важных вопросов, которые касаются человека.
Полный текст программы "Человек имеет право".
Евгений Рубинштейн: Идея законодателя, думаю, такова: государство не должно мстить, государство не должно карать, государство должно предоставить все возможности, чтобы человек, совершивший преступление, исправился. Недаром учреждения, где преступники отбывают наказание, так и называются: исправительные. Закон устанавливает, что если дальнейшее пребывание человека в местах лишения свободы нецелесообразно, потому что он уже встал на путь исправления или исправился, то его можно освободить – но с определенными условиями: надзор за вышедшим по УДО и так далее.
Марьяна Торочешникова: И таким образом людей поощряют, чтобы они реально исправлялись, лучше себя вели в заключении?
Людмила Альперн: Да, и в существовании УДО заинтересовано, в первую очередь, само исправительное учреждение. Без этого было бы очень трудно устанавливать взаимоотношения с заключенными и склонять их к исправлению. Если человеку, как говорится, ничего не светит, кроме отсидки "от звонка до звонка", невозможно выстроить с ним какие-то позитивные взаимоотношения. А у человека, который видит свет в конце тоннеля, появляется стимул поразмыслить о том, что ему делать в тюрьме, как ему жить дальше… Тем более, что теперь законодатель смягчил эту норму – уменьшился срок, который нужно отбыть, чтобы иметь право на условно-досрочное освобождение.
Марьяна Торочешникова: С одной стороны, происходит смягчение законодательства, которое регламентирует условно-досрочное освобождение. Но, с другой стороны, если посмотреть статистику, УДО применяется в разы реже, чем в прошлые годы. Чем это объяснить?
Евгений Рубинштейн: Достаточно сложный вопрос, он связан с законодательством, и с правоприменением. Закон очень поверхностно и расплывчато говорит, при наличии каких условий можно применить УДО. Кроме того, есть ряд несогласованностей в Уголовно-исполнительном и Уголовном кодексе, из-за которых возникают проблемы в оценке раскаяния, признания вины и так далее. Эта несогласованность также влияет на практику правоприменения.
Например, в статье 79-ой Уголовного кодекса указывается, что лицо может быть освобождено от дальнейшего отбывания наказания, если судом будет признано, что для исправления оно не нуждается в дальнейшем отбывании наказания. Если же мы посмотрим 175-ю статью Уголовно-исполнительного кодекса, то увидим, что там предъявляется такое требование: в ходатайстве об условно-досрочном освобождении должны быть указаны сведения, которые свидетельствуют, что лицо возместило вред, что лицо раскаялось в содеянном и так далее. Таким образом, вроде бы появляются новые основания для условно-досрочного освобождения, в частности: раскаяние, заглаживание вреда и так далее. Потребовалось время, чтобы Конституционный суд все-таки определился в этом вопросе и, не признав ни одну из норм Уголовно-исполнительного кодекса неконституционной, сказал, что последствия уголовно-правового деяния определяются только уголовным законом, и, следовательно, основание освобождения от дальнейшего наказания должно быть указано именно в Уголовном кодексе.
И еще один существенный момент, влияющий на частоту предоставления УДО: наши суды все-таки имеют карательный уклон и применяют нормы сугубо карательного свойства.
Людмила Альперн: Совершенно согласна. В женских исправительных учреждениях, с которыми я 10 лет нахожусь в контакте, в 2007 году освободилось порядка 250 человек из полуторатысячного контингента. А в 2008-ом всего 14. Такая тенденция, я знаю, проявляется и в мужских колониях.
Марьяна Торочешникова: В последнее время проблема условно-досрочного освобождения широко обсуждалась в связи с судьбами трёх заключенных. Ходорковскому и Бахминой УДО не предоставили, а Буданову – предоставили. На что ориентируются судьи, когда выносят свои решения?
Евгений Рубинштейн: Должна подлежать обсуждению личность человека, отбывающего наказание. Если это не рецидивист, если человек доказал, что не нуждается в дальнейшем нахождении в местах лишения свободы…
Марьяна Торочешникова: А как это можно доказать, что не нуждается?
Евгений Рубинштейн: Я уже говорил о проблемах формулировок закона. В России всегда сложность в формулировках чревата очень формальным подходом. Например, если заключенный имеет поощрения в рамках отбывания наказания и не имеет каких-то взысканий, то он, по мнению судей, считается уже исправившимся.
Марьяна Торочешникова: Но вот пример – Светлана Бахмина. Куча поощрений, даже отпуска дали. Вроде бы все основания человека условно-досрочно отпустить. Нет, говорят, не встала на путь исправления.
Людмила Альперн: Мне не известно, что написано в личном деле у Светланы Бахминой. Но я часто сталкивалась с такими, например, случаями: и администрация колонии хорошо заключенную характеризует, и масса всяких благодарностей у нее, но вдруг судья обнаруживает, что когда женщина пять лет назад сидел в следственном изоляторе, у неё были какие-то нарушения. А что происходило с человеком в последующие 5 лет, никого не интересует. Возможно, в некоторых случаях кто-то целенаправленно влияет на судей.
Марьяна Торочешникова: Ради чего? Можно как угодно относиться к действующей власти, но, честно говоря, сложно поверить, что там работают исключительно кровопийцы и садисты, что все судьи и прокуроры – живодеры… Сейчас, когда в большинстве российских колоний существует реальная проблема с обеспечением рабочими местами людей, которые там находятся, совершенно непонятно, для чего людей туда, во-первых, сажать на такие безумно огромные сроки, а во-вторых, зачем их там держать, если есть все-все основания, чтобы отпустить условно-досрочно.
Евгений Рубинштейн: Конечно же, в правоохранительных органах далеко не все кровопийцы, судьи далеко не все с карательным уклоном. Но здесь опять же проблема в законе. Нет критериев, позволяющих однозначно сказать: человек исправился или человек не исправился. Поэтому при принятии решений судьями возникает колоссальный субъективизм. Имеет значение, какой у судьи жизненный опыт, кем он работал раньше, с кем из представителей криминальной среды общался по роду своей деятельности… Исходя из этого, судья и принимает решение. Опираясь, повторяю, на чисто формальные критерии: есть взыскания, погашены ли они или сняты досрочно, есть ли поощрения.
Марьяна Торочешникова: И никакой коррупции?
Людмила Альперн: К нам часто обращаются родители осужденных, которые говорят, что очень трудно добиться УДО без определенного материального вклада: не освобождают, опять не освобождают – и кто-то там требует принести деньги или перевести на какой-то счет, на мобильный телефон и т.д. Но недавно на одном из мероприятий в Совете Федерации прозвучало такое мнение: УДО в последний год перестало работать не из-за коррупции, а как раз из-за борьбы с ней. Судьи сейчас опасаются освобождать условно-досрочно, боясь быть заподозренными в том, что делают это за деньги.
Евгений Рубинштейн: Действительно, это так. Более того, квалификационная коллегия судей достаточно сурово подходит к судьям, которые занимают мягкие позиции по уголовным делам. Много судей пострадало от квалификационных коллегий, потому что они либо не избирали меру пресечения в виде заключения под стражу, либо выносили достаточно лояльные приговоры.
Марьяна Торочешникова: А насколько важно мнение администрации колонии в решении вопроса об условно-досрочном освобождении? Бывает, что администрация поддерживает ходатайство об условно-досрочном освобождении, и вроде бы все формальные основания есть, включая поощрения, но прокуратура против – и суд против. А бывает, что администрация не поддерживает освобождение (говорит о тяжести преступления, о чисто формальном "раскаянии"), но прокуратура поддерживает УДО – и суд выносит решение в пользу этого человека.
Людмила Альперн: В последнее временя я как раз сталкиваюсь именно с тем, что администрация ходатайствует, а прокурор против – и человека не освобождают.
Евгений Рубинштейн: Конечно, существует принцип независимости судопроизводства, суд не обязан соглашаться ни с доводами администрации, ни с доводами прокуратуры. Однако на практике судьи часто принимают решения, основываясь на заключении прокурора. Такая тенденция прослеживается не только по делам об условно-досрочном освобождении, но и по делам, которые рассматриваются по существу в районных судах или в судах среднего звена. Суды, увы, больше доверяют прокурорам. Это связано, в частности, с тем, что огромное количество наших судей – выходцы из правоохранительных органов, в том числе, из прокуратуры. Конечно, это лишь одна из причин. Но она существует. Судьями становятся люди уже с профессиональной деформацией в сторону обвинения.
Марьяна Торочешникова: Когда решается вопрос об условно-досрочном освобождении, обычно кто присутствует в суде? Осужденный и представители прокуратуры. Ну, может быть, представители администрации, которые не являются процессуальной стороной. То есть с одной стороны – прокуратура, с другой стороны – человек, у которого может и не быть адвоката. Не следует ли дать возможность участвовать еще кому-то в разбирательстве таких дел? Может, омбудсмену региональному. Или представителям потерпевших (недавно это начали обсуждать в связи с историей с условно-досрочным освобождением Буданова)…
Людмила Альперн: Действительно, справедливость такого суда под большим вопросом – когда человек один перед лицом прокурора и часто солидарного с прокурором судьи. Не всякий заключенный имеет деньги на адвоката, а бесплатного в этом случае не предоставляют. Даже если администрация колонии хорошая, поддерживает его, и там есть соцработник, психолог, но все равно человек вброшен в очень тяжелую ситуацию…
Евгений Рубинштейн: Абсолютно верно. В России был положительный, как мне кажется, опыт рассмотрения таких дел. По уставам судопроизводства середины XIX века, вопрос об условно-досрочном освобождении решался особыми совещаниями. На них председательствовал мировой судья, а в состав совещаний входили и прокуроры, и представители общественности, и участковые, и какие-то меценаты… Правда, не было возможности обжалования этого решения, как у нас. Но по составу участников, думаю, решения должны были приниматься более объективные и взвешенные.
Кстати, известный норвежский криминолог Нильс Кристи вообще говорит, что главная беда правосудия состоит в том, что юристы захватили, узурпировали рассмотрение дел, которые касаются жизни, здоровья человека и так далее. По его мнению, нужно как можно больше привлекать общественность, местное население, организации гражданского общества к решению наиболее важных вопросов, которые касаются человека.
Полный текст программы "Человек имеет право".
