Марина Тимашева : Недавно, перебирая макулатурный ассортимент в книжном магазине, наш рецензент Илья Смирнов пообещал знакомить нас не только с макулатурой, но и с серьёзной литературой по военной истории. Подходящий для этого день – 23 февраля, праздник, с которым я поздравляю всех военных: и ветеранов Советской Армии, и тех, кто служит сегодня. «История Великой Отечественной войны» Алексея Балашова и Геннадия Рудакова, издательский дом «Питер», 2006 год – прекрасный подарок к празднику.
Илья Смирнов: Компактная при объёме в 450 страниц, очень грамотно смакетированная и свёрстанная книга, можно подарить ветерану, а можно рекомендовать учителю как пособие для подготовки к урокам (прямо по темам: начало войны, Сталинградская битва, Курская) и для самообороны, если старшеклассник, начитавшись нацистских мемуаров или насмотревшись какой-нибудь «Полумглы», начнёт задавать неудобные вопросы.
Алексей Игоревич Балашов и Геннадий Петрович Рудаков обобщили и систематизировали современное состояние исследований о Великой Отечественной войне. Подчёркиваю: «современное». Не похоже на ту лакированную версию, которая в мои школьные годы чудесные только отпугивала подростков: интереснее было читать про войну на Тихом океане, про Троянскую, про какую угодно, только не Великую Отечественную. С другой стороны, новая книга противостоит тому, что хлынуло в 90-е годы под лозунгом «демифологизации». Например, важнейший вопрос о потерях. Устроили игру «кто больше?», собирали с потолка астрономические данные о советских потерях, даже не пытаясь соотнести их со здравым смыслом: если на каждого гитлеровца приходилось 10 наших убитых солдат, кто потом восстанавливал народное хозяйство и вообще жил после войны? марсиане, что ли? Если на Курской дуге немцы сожгли все наши танки, как в тире, то от кого они потом отступали, извините, до самого Житомира? Это уже не спишешь на русский мороз. Так вот, открываем в книге Балашова и Рудакова заключительный раздел, читаем: «установленное современной наукой соотношение безвозвратных потерь во Второй Мировой войне между СССР и фашистским блоком составило 2,88 : 1; при этом потери сторон по Вооружённым силам соотносились как 1,23 : 1» То есть Германия на Восточном фронте потеряла 6 млн. 46 тысяч, её союзники – свыше 1 млн. Напоминаю, что фюреру служили не только немцы. Даже испанская «Голубая дивизия» внесла свой вклад в удушение Ленинграда, шведский батальон на полуострове Ханко, или вот - цитирую: «лагеря легионеров-мусульман неоднократно посещал Иерусалимский муфтий Хадж Амин эль-Хуссейни, призывая к священной войне против неверных в союзе с Германией». Общим счётом нацисты всех национальностей потеряли 7 млн. 51 тыс. солдат. Наши - 8 млн. 688 тыс. 400. Соотношение, действительно, не в нашу пользу, оно трагично, трагична потеря каждого человека, но разрыв не такой принципиальный, чтобы рассуждать о «войне, выигранной мясом», «завалили трупами» и пр. оскорбительная чушь. Зато потери мирного населения и впрямь несопоставимы с немецкими, 18 миллионов против 3. Это, по мнению авторов, очень важно для понимания «характера войны, целей каждой из сторон… Уплаченная за победу цена была огромна, но альтернативы у нашего народа не было». Важнейшая предпосылка победы - то, что нацистам не удалось добиться «дестабилизации советского общества и развала СССР». При этом видное место в книге заняли сюжеты, считавшиеся в советское время неполиткорректными. Как прелюдия к Великой Отечественной дана финская война (окончательно убедившая Гитлера в слабости Красной армии). Репрессии конца 30-х гг., в результате которых в сухопутных войсках в 41 г. осталось 4 % офицеров с высшим образованием, а в небе происходили сцены, вроде той, которую описывает цитируемый в книге фельдмаршал Кессельринг: тяжелые бомбардировщики шли из глубины России волна за волной «в тактически совершенно невозможных построениях», а немецкие истребители их так же методично сбивали. Из более поздних сюжетов – Варшавская операция со своим политическим контекстом, который изложен как раз очень взвешенно. В книге питерского издательства, естественно, особое внимание уделено «Ленинградской битве». Не просто умирание города, но действительно крупнейшее сражение, парализовавшее наступательный потенциал группы армий «Север» и финских союзников Германии. Детальная реконструкция боевых действий на подступах к городу, на Ораниенбаумском плацдарме, самоотверженных, но поначалу, к сожалению, неумелых и неудачных усилий по прорыву блокады извне просто не оставляет места для спекуляций на трагедии и подвиге Ленинграда («почему не объявили открытым городом…», «виноваты и те, и другие одинаково» и пр.) Здесь и спорить не надо, достаточно рассказать, как было. Что авторы и сделали.
Конечно, им можно предъявить претензии: по отдельным формулировкам, по освещению тем. Почему мало внимания уделено идеологическому противоборству? Другому читателю – инженеру – будет не хватать тактико-технических характеристик вооружения. Трудно объять необъятное. В целом-то книга получилась. Долгожданное свидетельство того, что шансы на общественное выздоровление не потеряны.
Марина Тимашева: В Государственном историческом музее после двадцатилетнего перерыва открылся новый раздел постоянной экспозиции, посвященный Отечественной войне 1812 года. Рассказывает Лиля Пальвелева.
Лиля Пальвелева: Целых 15 лет Государственный исторический музей был закрыт на реконструкцию и реставрацию. В конце 2001 года работы, наконец, завершили и общественности показали возрожденные интерьеры, - такие, какими они были изначально. Основатели музея историки Иван Забелин и граф Уваров полагали: лепнина и росписи каждого зала должны соответствовать тому периоду, которому это помещение посвящено. В 30-е годы 20 века все это благолепие сочли не актуальным. Что-то закрасили, что-то уничтожили.
Подчеркнем, 5 лет назад экспонатами оказались заполнены лишь несколько первых залов, все прочие были совершенно пустыми! Возвращение к нормальной музейной жизни у знаменитого здания на Красной площади растянулось на годы. Постоянную экспозицию восстанавливали поэтапно, начав с древнейших времен.
И вот очередь дошла до 19 века. Для широкого доступа открыли зал под номером 28 а (несмотря на все эти дополнительные литеры – А, Б – в больших музеях все равно теряешь ориентацию, и, в конце концов, обращаешься за помощью к смотрителям). Так вот, в этом зале посетителя ожидает встреча с подлинными раритетами - вещами, связанными с Наполеоновским нашествием. Это «знакомые незнакомцы». Они давно введены в научный оборот, но обычный зритель видел их крайне редко, когда отдельные экспонаты покидали хранилище для участия в тематических выставках. Виктор Безотосный, автор экспозиции «ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА 1812 ГОДА», подчеркивает
Виктор Безотосный: Открывает нашу экспонатуру походная кухня из обоза наполеоновских войск. Колеса, чан, бак, там можно подогрев делать, делать чай, и одновременно первое, второе. Батальон накормить можно было сразу. То же самое - прообраз современной полевой кухни. Поскольку материальный фактор всегда был важен, то Наполеон очень тщательно готовился. Но, конечно, всего просчитать не мог. Одна из причин поражения была в том, что он недооценил степень необходимости снабжать свои войска. Кухонь таких было сделано примерно 60 штук. Они находились в первом корпусе маршала Даву. «Железный маршал», - так называли Луи Николя Даву. Его корпус дислоцировался в Германии с 1810 по 1812 год. Он готовился к войне. Эти кухни вошли на территорию России, а когда началось отступление, он все были брошены. И только единственный экземпляр сохранился. Он находится в нашем музее.
Лиля Пальвелева: Как утверждает Виктор Безотосный, уникальность экспозиции не только в том, что в ней есть единственные в своем роде вещи, вроде упомянутой полевой кухни. Это собрание еще и самое полное из существующих в мире собраний.
Виктор Безотосный: Что касается 1812-го года, то любой музей может позавидовать. Мы являемся, могу без всякого преувеличения сказать, главными хранителями раритетов 1812-го года.
Лиля Пальвелева: Все ли экспонаты, которые выставлены сейчас здесь, были и в прежней экспозиции, до капитального ремонта?
Виктор Безотосный: Нет, у нас немножко изменилась направленность показа. Если раньше французские вещи показывались не совсем в полном объеме, то теперь мы показываем русские вещи наравне с французскими. Потому что 1812 году на Россию напала самая мощная армия Европы того времени, которой руководил самый талантливый полководец своего времени. Мы показываем личные вещи Наполеона, его генералов, его маршалов, униформу французской армии, чтобы человек мог полностью почувствовать атмосферу 12-го года через вещевой ряд. И хотя бы на минутку подумать, что люди испытывали тогда, как они воевали, как они жили.
Лиля Пальвелева: На старинной коробке - надпись «Пуговицы французских войск, найденные на Бородинском поле». Тот, кто их собирал, осознавал историческую значимость битвы. Эти военные сувениры свидетельствуют о том, с каким мощным противником пришлось столкнуться: на каждой из пуговиц – эмблема корпуса того или иного французского маршала. Имена маршалов во многих битвах прославлены.
С каждым экспонатом связана своя история. Так, в витрине с личными вещами Кутузова совсем не случайно помещен позолоченный столовый прибор. «Подарен фельдмаршалу Александром Васильевичем Суворовым» - поясняет этикетка.
Ну, а более всего в экспозиции мундиров. Для них выбирали самые яркие цвета. Красный смело сочетали с зеленым и белым, на эполеты и позументы не жалели золотых нитей. Эпоха еще не пришла к мысли о необходимости военного камуфляжа. Врага устрашали великолепием.
В день открытия экспозиции в дверях зала и на лестничных маршах музея выстроились члены военно-исторических клубов. От подлинных их мундиры, наверное, и тонкий знаток не отличит.
Участник: Есть тут разные полки. Мы представляем собой гусаров. Есть среди нас и кавалерия, есть и пехота. Все стараются соблюдать точную копию тех мундиров, которые были в то время. Вплоть до пуговиц.
Участник: К сожалению, ткани не идентичные, очень сложно подобрать цвет. Ткани сохранились английские идентичные, но они достаточно дорогие. Кто-то себе позволяет это, кто-то нет. Но сукно оно осталось сукном. Единственное, с чем плюс у нас, в России, это старое серое шинельное сукно. Оно сохранилось практически тем же, что оно и было в 1812 году. Советское серое сукно. За границей военно-исторические клубы просто в шоке. Потому что в России до сих пор это носится.
Лиля Пальвелева: Из почти такого же толстого и ворсистого сукна (только цвет не серый, а рыжеватый) пошит крестьянский армяк, подпоясанный пестрым кушаком. Это уже не реконструкция, а подлинник из экспозиции. Рядом с манекеном – небольшой ладный топорик, оружие ополченцев. Однако, в бою не только его, но даже сабли, ружья и штыки представить трудно, - слишком красивы и необычны для современного глаза все эти старинные вещи. Между тем, когда-то они рубили, кололи и пронзали живую человеческую плоть. Говорит Николя Шибаев, советник по культуре посольства Франции в России.
Николя Шибаев: Солдат великой наполеоновской армии, капитан Куанье, вспоминал, что в суровую зиму 1812 года, когда вороны замерзали налету, чувство человечности угасло во всех. Сегодня уже мы отдаем дань памяти всем – и русским, и французам. Но, что самое дорогое, и что вселяет в нас уверенность, это то, что мы можем утверждать, что былые противостояния никогда не прерывали отношения близости и интеллектуального обмена между нашими странами.
Лиля Пальвелева: Как мог произойти такой исторический парадокс? Почему «супостата» били, но при этом не утрачивали к нему, если не симпатии, то уж, по крайней мере, искреннего интереса? Вот разъяснения Главного герольдмейстера России Георгия Велинбахова.
Георгий Велинбахов: Эта война, как ни странно, не разъединила наши народы, а во многом зажгла интерес друг к другу. Она не породила ненависти, а породила уважение друг к другу. Можно напомнить знаменитые факты из истории прикладного искусства, из истории нашей культуры, когда образ Наполеона для русской литературы, для русских художников, вскоре после окончания войны был отнюдь не образом врага, а образом человека, чью деятельность - и военную, и гражданскую - тщательно изучали. И можно напомнить, что на столике у Евгения Онегина стояла фигурка Наполеона. Это был не просто художественный образ Пушкина, а это была та реальность, которая существовала.
Лиля Пальвелева: И, может быть, в таких вот фактах кроется объяснение того, что войну 12 года не только в России, но и во Франции сегодня считают славной страницей истории.
Марина Тимашева: Новую работу в столичном Доме кино представил известный режиссер-документалист Сергей Мирошниченко. Фильм называется «Юз, джаз, Ирка и пес», и уже из названия документального фильма ясно, что посвящен он русскому писателю и поэту Юзу Алешковскому. На премьере побывала Татьяна Ткачук
Татьяна Ткачук: На экране перемежаются крупные планы Алешковского в темных очках и кепке, хроника советских времен, современная Москва и современный лес американского штата Коннектикут, где нынче живет писатель с женой Ирой и симпатичным спаниелем. Незатейливые картинки «проложены», как говорят киношники, хорошим джазом, а поверх всего этого звучит голос Юза. И ты слушаешь этот голос, этот философский монолог, совсем не напоминающий традиционную исповедь главных героев документального кино, вперемежку с байками и историями, и мгновенно и непроизвольно попадаешь под обаяние Алешковского: его искрометного, хулиганского, озорного языка, остроты оценок и тонкости наблюдений, народной цветистости речи и своеобразного юмора… Для тех, кто с Алешковским знаком, лента «Юз, джаз, Ирка и пес» - еще одно свидание с другом. Для тех, кто ничего о писателе не знает, она может развеять некоторые мифы. Скажем, о судимости Алешковского, которого многие, по ошибке, считают чуть ли не политзаключенным: Юз рассказывает, что в 1949 году служил на флоте, и еще с несколькими матросами, находясь крепко «под балдой», увел служебную машину, за что и получил срок в 4 года по статье «за хулиганство». Оттуда же, кстати, из тюрьмы, и «выпорхнули» песни Алешковского, которые многие до сих пор считают народными – «Товарищ Сталин, вы большой ученый» или знаменитый «Окурочек». Еще один миф – о необычайно богатой, сытой и гламурной жизни писателя, эмигрировавшего в Штаты в 79-ом после публикации в самиздатском альманахе «Метрополь». Основные съемки в фильме сделаны в лесном доме Юза, добротном, но простом почти деревенской простотой.
«По Алешковскому, основная моральная ценность – это радость жизни», - сказал как-то писатель Андрей Битов, один из героев фильма Мирошниченко. С этим согласен и еще один из героев фильма – реставратор, старинный друг писателя Александр Горелик.
Александр Горелик: Это очень легкий человек, который легко заводится, очень быстро остывает. Он сюжетник и не только в том, что он пишет, а сюжетник просто по жизни, как сейчас говорят. Такой ураган. С ним очень приятно общаться, потому что он на любую тему может угостить вас очень вкусным разговором.
Татьяна Ткачук: Алешковский принимает нас у себя в лесу и водит по Москве, вспоминая, сравнивая, рассказывая:
Юз Алешковский: Вот этот пруд был заросшим, и на этом островке стояла бронзовая нимфа. Хорошо, что я увидел, что ее сейчас нет. Потому что в моей новой книге героиня плавала в этом пруду, подплывала к этой нимфе. Нимфа, в мои времена, была вымарана детскими надписями, преимущественно, похабными. Она была с голыми грудями.
Татьяна Ткачук: Автор и исполнитель запрещенных песен, автор детских книг о Кыше и замечательной прозы, автор крылатых фраз и замечательный рассказчик, Юз Алешковский стал героем фильма о себе неожиданно для себя. Вспоминает Александр Горелик:
Александр Горелик: Я не думаю, что это военная тайна. На самом деле я, мои друзья, сам Юз, мы отнеслись этому не очень серьезно, потому что предполагали, что это для узкого круга друзей, с тем, чтобы это показывать родным людям. Насколько я себе представляю, инициатором этой истории явилась жена Юза Ира, которая очень хотела, чтобы к его юбилею появился подобный фильм. Мы могли бы, конечно, отнестись к этому посерьезней.
Татьяна Ткачук: Некий оттенок «хоум-видео» - работа оператора без штатива, странноватый монтаж, не всегда оправданные хроникальные вкрапления и затянутость, - в работе Мирошниченко, увы, присутствует. Своими впечатлениями о фильме, и в, частности, его недостатках, делится еще один из героев сюжета, друг Юза Андрей Макаревич:
Андрей Макаревич: Ощущение, как будто с Юзом посидел за столом. И это колоссальная заслуга режиссера, потому что труднее всего сделать какие-то непосредственные вещи как бы невзначай. Я Юза знаю весьма хорошо. Он никогда не рассказывает о себе. Он открыт для общения на любую тему, кроме этой. Совершенно захлопнутая книжка. И что сделал режиссер для того, чтобы его на это раскрутить, для меня большая творческая загадка. Во всяком случае, в этом смысле, это замечательная удача.
Татьяна Ткачук: А с Вашей точки зрения, с личностью такого объема, каковой является Алешковский, справился режиссер?
Андрей Макаревич: Могло бы быть гораздо хуже. Я считаю, что Юзу очень повезло, что режиссер оказался именно этот. Потому что очень много желающих прокатиться на известном имени, думая, что оно само все за себя сделает. Сейчас покажем великого человека, и кино готово. Ни фига. Чем человек больше, тем сложнее про него сделать кино. По-моему, это обоюдная удача. Я даже прощаю некоторую длинноту и три финала подряд. Об этом уже и не думаешь, потому что есть ощущение того, что с Юзом сидишь, как бывало, выпиваешь и разговариваешь.
Марина Тимашева : Коли уж речь зашла о кино, напомню, что два дня назад Кино-академия «Ника» огласила шорт-лист своей премии, а также назвала имена первых лауреатов. Ими стали Марлен Хуциев в номинации «За честь и достоинство профессии», а также киновед Нея Зоркая в номинации «За вклад в развитие кинематографических наук». В остальном, «Ника», первая российская кинопремия, волею судеб оказалась в хвосте процесса. Уже вручены премии кинопрессы («Золотой Овен»), а также «Золотые Орлы». И «Ника» вышла дублером, хотя, по праву первородства, все остальные премии - клоны «Ники». В списке претендентов на главную награду за лучший фильм - «Девятая рота», «Космос, как предчувствие», «Итальянец», «Гарпастум» и «Солнце». У «Орла» в списке было три первых наименования, а на месте «Гарпастума» и «Солнца» значились «Статский советник» и «Турецкий гамбит». Причем, «Солнце» выпало из конкурса по требованию продюсера Александра Сокурова. Они обратились с аналогичным требованием и к «Нике». Но, опоздали. Юлий Гусман комментирует.
Юлий Гусман: Великий русский режиссер, на мой взгляд, имеет право снимать свой фильм, но, мне кажется, что он тоже должен уважать 600 своих коллег, которые уже проголосовали. Сделать было уже ничего невозможно.
Марина Тимашева: Так что «Солнце» вынуждено соревноваться с «Девятой ротой». Отмечу еще одну странность – ни у «Орла», ни у «Ники» имя Сокурова не фигурирует в номинации «Режиссура». И, наконец, последнее. Все результаты определяются голосованием академиков. Списки их и у «Золотого Орла», и у «Ники» пересекаются. То есть, одни и те же люди определяют судьбу разных наград.
В феврале прошлого года ушел из жизни доктор философских наук протоиерей Сергий Гаккель, крупный знаток истории Церкви, экуменист, переводчик русской поэзии на английский язык, автор книги о матери Марии Скобцовой, исследователь творчества Александра Блока. Вечер его памяти прошел в Петербурге, в музее Анны Ахматовой в Фонтаном Доме. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Не будучи модным писателем, артистом или политическим деятелем, протоиерей Сергий Гаккель не очень известен широкой публике. Но мне кажется, он из тех людей, которые во все века стояли у истоков культуры, в каком-то смысле, сами являлись этими истоками. Такими, как он, я представлю себе монахов в монастырской тиши, переписывавших античные рукописи, вдали от ярости междоусобных битв. Он родился в 1931 году в семье русских эмигрантов. Сначала семья жила в Германии, потом переехала в Англию. Мне повезло. Я знала отца Сергия лично, даже гостила пару дней у него дома, в окрестностях крошечного средневекового городка Льюиса недалеко от Лондона. Я помню, как вчера, как отец Сергий показывает мне Оксфорд, словно бережно перекладывает драгоценность из ладони в ладонь. Вот здесь жил Клайв Льюис, вот в той башне работал его друг Толкиен, по этой реке Льюис Кэролл катал в лодке Алису, А вот в этом саду (рука неторопливо толкает чугунную калитку) Алиса играла. И оказывалось, что обыденная жизнь, неотделимая от культуры, как бы умножает культуру на себя, делает ее более выпуклой и полнокровной. Я сравнила отца Сергия Гаккеля со средневековым монахом. Но, конечно, при всей своей глубокой вере, монахом он не был. Он прекрасно разбирался в искусстве, в иконописи, в авангардной живописи, знал и любил литературу. Уже в 10 лет он говорил и писал на четырех языках – русском, английском, голландском и немецком. Это отец Сергий перевел на английский «Реквием» Анны Ахматовой, который был положен на музыку выдающимся композитором Джоном Тамнером, и исполняется до сих пор в концертных залах всего мира. Между прочим, этот перевод высоко оценил сам сэр Исайя Берлин. Это Сергий Гаккель написал замечательное исследование об Александре Блоке и приложил к нему свой перевод поэмы «Двенадцать». А вот стихотворение английского поэта Томаса Элиота о Симеоне Благоприемце, переведенное на русский. Звучит голос Сергия Гаккеля.
Сергий Гаккель:
Римские гиацинты в сосудах расцветают, Владыка,
А зимнее солнце крадется по сугробам и холмам,
Застыл, забастовал упорный сей сезон,
Жизнь же легковесна в ожидании смерти дуновения,
Как на ладони перышко дрожит,
Пыль в солнечных лучах, и память скрытая в углах,
Ждут-поджидают ветра, сопровождающего хладом нас,
Кто на пути к земле умерший,
Даждь нам свой мир прежде, чем настанет пора цепей, бичей и стона,
Даждь нам твой мир прежде, чем начнется бдение у горы разорения,
Прежде, чем наступит неминуемый час материнской скорби,
Ныне, в эту смертоносную пору рождения сподоби младенца,
Немое еще и неизреченное слово преподать утешения Израилева тому,
Кто дожил до восьмидесяти лет, но завтрашнего дня лишен.
Татьяна Вольтская: Маленькая православная церквушка в Берлине казалась маленькому Сереже огромным храмом. Он был уверен, что ангелы неслышно поднимаются и опускаются над царскими вратами. И ему хотелось остаться здесь навсегда. По моему, ему удалось самое сложное - остаться в церкви, не покидая мира. Может быть, лучше всего говорит об этом как раз перевод из Элиота. Исчезает искаженная реальность, где мир разделен на церковный и светский, и появляется мир, становящийся многократно ярче, оттого, что он пронизан верой. Отец Сергий Гаккель 15 лет вел на русской службе Би-Би-Си в Лондоне радиожурнал «Вера и век». Все эти годы вместе с ним работала журналистка Фаина Янова.
Фаина Янова: Это был человек очень скромный, смиренный, но неожиданно иногда отважный, когда нужно было защитить какие-то принципы, на которых он стоял. Мы часто ездили в поезде на работу и, вдруг отец Сергий обращается к незнакомому человеку на скамье напротив: «У нас так не говорят, и у нас не смеют так думать!». Оказалось, что этот человек обращался, очевидно, к беженцам из восточных стран: «Вот, проклятые иностранцы, заполонили нашу страну!».
Татьяна Вольтская: В переводе на русский язык: «Понаехали тут».
Фаина Янова: Да. Отец Сергий сделал ему серьезный, возмущенный выговор.
Татьяна Вольтская: Одним из основных трудов отца Сергия была книга на английском и русском языках о матери Марии Скобцовой, чьи стихи он тоже переводил, и чьему прославлению немало способствовал. Это он собрал огромный и бесценный материал о ее жизни во Франции, благодаря чему о ней узнали во всем мире. Вот, как он говорил о ней сам.
Сергий Гаккель: Самое главное, что она собою тушила скорбь мира. Она жизнь свою полагала, чтобы как-то справиться с тем несчастьем, в которое впали столько ее сограждан из России. И для нее жизнь была нелегкая. Но, в конце концов, особенно, после смерти ее дочери, Насти, в 1924 году, она поняла, что она должна расширить свою деятельность (хотя она и так еле-еле справлялась), чтобы она была матерью не только для трех детей, но для всех. Монашество в миру было неожиданно для нее, потому что она думала, что в самом деле надо будет быть такой закрытой, заниматься молитвой, быть благочестивой. Но она, в конце концов, решила, что простое благочестие это не ее стезя. Она говорила: «Мы должны четко отличать православие от всех его украшений и одежд». Насчет одежд, она очень плохо одевалась сама. Люди жаловались, что монахиня, все-таки… У нее было свое дело – проявлять любовь к людям.
Татьяна Вольтская: Разносторонность отца Сергия Гаккеля меня всегда поражала. Может быть, секрет ее, отчасти, кроется в том, что это был человек английских традиций и русской культуры, - считает Фаина Янова.
Фаина Янова: Если уж он занимался джазом, то он знал начало, истоки джаза, Новый Орлеан, как это все начиналось, он знал их по именам, он знал всяческие течения. И, кроме того, он очень это любил. И также о других музыкальных произведениях и литературе. У него консультировался Бенджамин Бриттен, когда ему нужно было включить в одно из своих произведений какую-то мелодию и слова. И отец Сергий сказал ему, как это должно быть правильно. Когда нужна была консультация по русским вопросам, по вопросам русской культуры, духовности, истории, отец Сергий был первый адресат, к которому обращались университеты, ученые Англии.
Татьяна Вольтская: Однажды, мы с Фаиной Яновой и отцом Сергием поехали в Вырицу, поселок под Петербургом, где находится часовня святого Серафима Вырицкого. Был жаркий день. Мы болтали о чем-то сугубо светском на залитой солнцем дороге. И незаметно дошли до церкви. И вот, как будто еще посреди разговора, мы с Фаиной обнаружили, что отец Сергий уже не с нами, а в храме - служит литургию с местными священниками. Но разговор с ним как будто продолжался, только перейдя в другую плоскость. Вот также он продолжается и сейчас.
Марина Тимашева: Прежде чем передать слово Павлу Подкладову, предлагаю радиослушателям обратить свои взоры к историческим событиям, имевшим место 750 лет назад. Тогда тевтонским орденом крестоносцев был основан город, получивший название Кенигсберг, позже ставший центром Восточной Пруссии. В Кенигсберге, как известно, жил отец немецкой классической философии Иммануил Кант, его могила находится у стен кафедрального собора. С Кенигсбергом связана и тайна Янтарной комнаты, которую ПетруПервому подарил прусский король Фридрих Вильгельм Первый. 60 лет назад этот город переименовали в Калининград и образовали вокруг него область, получившую то же название. Памятным датам в истории города и области посвятили фестиваль «Балтийские сезоны», который стал поводом для встречи Павла Подкладова с известным музыковедом, пропагандистом классической музыки, литературоведом и телеведущим Святославом Бэлзой.
Павел Подкладов: Несмотря на то, что фестиваль «Балтийские сезоны» в этот раз был всего лишь вторым по счету, он уже завоевал безусловный авторитет и признание деятелей культуры многих стран. На нынешних «Балтийских сезонах», по выражению героя сегодняшнего сюжета, были представлены сливки нашего искусства. Лучшие музыкальные и театральные коллективы, самые известные актеры и режиссеры страны. Святослав Игоревич, как Вы считаете, какое место занимает этот фестиваль в табели о рангах?
Святославом Бэлза: Всегда сложно явления культуры распределять по табели о рангах. Я бы сказал, что это один из достойнейших фестивалей России. Я думаю, что почти каждый концерт, и почти каждое театральное действо в рамках этого фестиваля были, действительно, событиями. Событиями, которые бы сделали честь театральной и концертной афише любого столичного города. Прекрасно, что фестиваль отвечал своему названию. Были представлены коллективы из Литвы, Латвии. Моря и музыка сближают людей. Разделяет их совсем другое, как мы знаем. Потребность в этом, несомненно, есть. Потому что, с одной стороны, Калининград - это наше окно в Европу, но важно, чтобы и калининградцы не ощущали себя оторванными от большой земли и от большого искусства своей большой земли. Можно помечтать о том, чтобы Калининград превратился бы в очень значимый центр на культурной карте Европы. Его местоположение и его культурные традиции к этому весьма располагают. Надо пользоваться прошлым в интересах будущего.
Павел Подкладов: Что греха таить, деятели нашей культуры и искусства не часто радуют своими гастролями жителей не столичных городов. Поэтому, для них, для этих самых зрителей, такого рода событие, как фестиваль «Балтийские сезоны», становится явлением экстраординарным.
Святославом Бэлза: Публика голосовала «за», несомненно. Все те разы, что я выходил на сцену, будь то на сцене калининградского театра, или на концерте Спивакова, который проходил в кафедральном соборе, тоже был полнейший аншлаг. Там были и курьезные моменты, когда выступал Национальный филармонический оркестр под управлением Спивакова, время еще было достаточно теплое, и в костеле было множество комаров. И публика от них отмахивалась, а больше всего я сочувствовал музыкантам, особенно, женщинам, потому что когда играешь на скрипке, то отмахиваться от комаров как-то сложно и неприлично. И, в общем, многие были покусаны. Но, все равно, музыку это не испортило. Я даже удивлялся, почему некоторые концерты не снимались местным телевидением. Потому что такие концерты, как концерты оркестров Темирканова или Спивакова стоило бы снимать на пленку и потом еще несколько месяцев крутить по местному телевидению. Я думаю, что аудитория нашлась бы. Но это просто мой вопрос в скобках.
Павел Подкладов: Однако я попросил Святослава Игоревича все же раскрыть эти самые скобки, и высказать его мнение о проблеме пропаганды классического искусства вообще, и серьезной музыки, в частности.
Святославом Бэлза: Многие руководители телеканалов восприняли создание телеканала «Культура», как своего рода индульгенцию. Вот, мол, для гнилой интеллигенции и тех, кто хочет к ней примазаться, существует канал «Культура», вот и смотрите его с утра до вечера, а мы будем заниматься своим ресторанным бизнесом: чего изволите на телевидении? А я считаю, что, все-таки, в России, в стране великих культурных традиций, телевидение, в какой-то своей части, должно быть не только средством массовой информации и манипулирования общественным сознанием, но и быть искусством, в известной степени и, во-вторых оно должно нести просветительскую функцию.
Павел Подкладов: Святослав Игоревич, не настало ли время подумать о новых формах пропаганды классической музыки? Буду рассуждать с позиции, скажем, обывателя. Молодого человека, который сел, включил канал «Культура» и видит Вашу программу, посвященную «Севильскому цирюльнику». Это, по-моему, зрелище совершенно неотразимое. С другой стороны, он видит включение какого-то симфонического оркестра. Никаких комментариев, его никто не учит слушать музыку, понимать, что это такое. Может быть, действительно, нужны какие-то новые, необычные формы пропаганды?
Святославом Бэлза: Я думаю, вы правы, но, кстати, они могут быть и не столь уж новыми, а достаточно опробованными. Я считаю, что, прежде всего, через крупные фигуры, через столпов нашего искусства нужно это делать. И я думаю, что иногда нужно использовать некоторые приемы шоу-бизнеса и для пропаганды оперного искусства, симфонического искусства. Нужно экспериментировать. Как знаменитое трио теноров – Доминго, Паваротти, Каррерас, - которых иногда упрекают в том, что они попсовыми средствами пропагандируют оперное искусство. Упрекали и Монсеррат Кабалье, скажем, за ее дуэт с Фредди Меркьюри. Но она мне сама, смеясь, говорила о том, что зато ее узнали миллионы молодых людей, которые никогда не были в опере. Или как иногда позволяет себе экспериментировать Денис Мацуев. Скажем, концерт юбилейный, когда Денису исполнилось 30 лет, в зале Чайковского (потом он был повторен в Петербурге), состоял из того, что вначале он играл уже в тысячный раз «Первый концерт Чайковского», а затем происходило нечто веселенькое. Георгий Гаранян написал специальную футбольную сюиту, потому что Денис страстный болельщик, я бегал со свистком и красной карточкой, удалял музыкантов по очереди. В эту игру включилась даже такая наша прославленная оперная примадонна, как Елена Образцова. Большие музыканты могут и шутить на определенном высоком уровне. Владимир Теодорович Спиваков у нас мастер такого дела и, надо сказать, что его даже упрекали, одно время, за излишнюю эстрадность. Но я считаю, что он выполнил и выполняет немалую миссию. Знаете, как говорил Пастернак, – «Искусство – дерзость глазомера». Скажем, когда Спиваков исполнял со своим оркестром «Детскую симфонию» Гайдна, а детьми у него работали такие солисты, как доктор Рошаль и народные артисты Советского Союза Олег Табаков и Марк Захаров, это же прекрасно, и это тоже помогает достучаться до чьих-то душ, до чьих-то сердец. Такой пример не может быть повседневным. Это, конечно, праздник. Но праздники необходимы. А искусство это, вообще, праздник.
Марина Тимашева: В екатеринбургском издательстве «У-фактория» вышел роскошный первый том книги Михаила Мугинштейна «Хроника мировой оперы». Вот к ней никаких претензий предъявить невозможно. Ее задача – проследить путь от произведения к спектаклю. Это краткий курс истории оперы. В первом томе – 200 произведений от первой дошедшей до нас оперы «Эвридика» Пери 1600 года до «Лоэнгрина» Вагнера 1850-го. Два с половиной века, 86 статей о композиторах и 250 – о режиссерах, дирижерах, сценографах, исполнителях. Автор книги ответил на мои вопросы.
Михаил Мугинштейн: Книга стремилась быть универсальной, восполнить ту пустую нишу культуры, которая есть в России. Россия - одна из самых великих оперных стран. В этом многосекционном доме была пустая клетка. Не было универсальной книги об опере. У нас есть блестящие работы. Скажем, выпущена уже вторая книга по итальянской опере. Это музыковедческие прорывы. Это европейский парфюм, то, что они делают. Но это, все равно, более специальное и углубленное. Универсальной книги, как во всех странах, нет. В той же Германии их два десятка. Отличается от мировых изданий, чем? В Германии, если это иллюстрированное издание, то оно, обязательно, популярное. Если это черно-белое, строгое, технологическое, научное издание, то оно именно такое. Поскольку в России не было таких книг, я старался, чтобы он была интересна и простым любителям (например, сюжеты почитать). Моя приятельница, у которой сын в ЦМШ, сказала, что он не может почитать сюжет «Орфея» Монтеверди. Теперь он может. Структура статьи об опере строится таким образом: шапка, в которой даются все выходные данные об опере, включая персонажи (по голосам) и даже состав оркестра; содержание оперы; мой комментарий, и затем, последний раздел – воплощение, то есть, самые знаменитые постановки. Будет подраздел, который называется «В последние годы» - самые авангардные, продвинутые, интересные постановки рубежа 20-21 века. Последняя постановка, которая попала в мою книгу( во второй том), это «Жизнь за царя» Мариинского театра, которая датируется июнем 2004 годом. После этого раздела еще есть раздел «Аудио и видео записи», которые тоже дают портрет этого сочинения. На двух ногах стоит книга – произведение и спектакль.
Марина Тимашева: А какие-то оперы остались вне вашего поля зрения, если говорить о первом томе?
Михаил Мугинштейн: Естественно, отобрать среди тысяч опер не так просто. Я колдовал очень долго, годами. Признаюсь, что есть только одно сочинение, которое, по-прежнему, заставляет меня задавать себе вопрос, правильно ли я сделал, что не посвятил ему отдельную статью. Это «Королева фей» Генри Персела, величайшего композитора 17-го века. Это огромное сочинение в жанре масок, которые были в Англии очень популярны. Шло многочасовое представление, в котором драматические куски, разговорные, даже преобладали по времени над музыкой. Шествие, балет – огромные придворные дивертисменты. Это меня как-то остановило. Может быть, надо было, ради этого гениального сочинения, которое интерпретирует сюжет «Сна в летнюю ночь» Шекспира и которое является наиболее интересной интерпретацией этого материала. Потому что еще есть «Оберон» Вебера, и есть «Сон в летнюю ночь» Бриттена. Но оба эти сочинения, особенно бриттеновское, уступают Перселу, конечно. Это гениальное творение, но меня остановили жанровые непопадания. Потом я спохватился, и в статью о Перселе эту оперу вонзил. Конечно, основным критерием была мировая практика. То есть, степень освоенности миром. Но это, конечно, не единственный был критерий. Книга, все равно, историческая, есть вещи, которые имеют огромное историческое значение, несмотря на то, что они сейчас, может быть, не идут. Также нужно было равномерно представить различные национальные школы, различные жанровые направления. Наконец, книга издана в России, это русская книга об опере. Поэтому она не могла не вписаться в европейский контекст, и в этот контекст не вставить те сочинения, которые, может быть, в силу молодости русской оперной школы в 18-м веке, не могли конкурировать с Моцартом. Но они должны были. Потому что все едино. Россия - Европа, и все едино. Поэтому, конечно, мы понимаем, что Глинка совершил сумасшедший прорыв. Когда ты начинаешь сравнивать «Аскольдову могилу» 1835 года и «Жизнь за царя» 1836 года, то невозможно поверить, что разница в один год, это просто пропасть. Глинка заскочил в европейский экспресс, он сделал наши национальные формы европейскими. Мне было очень интересно, я считал, что это очень правильно, дать выдающихся итальянских мастеров 18-го века, которые работали в Санкт-Петербурге, в то время, самой грандиозной и пышной европейской столице. При императором дворе, в екатерининскую эпоху, работали великие мастера – Паизиелло, Чимарозо, Сарти. Поэтому, конечно, не дать их в книгу было бы просто преступно. Много было критериев. Но главный - практика, возможности автора в освоении… Они, слава Богу, были. Начиная с 80-х, я активно ездил по Европе. За эти годы я посмотрел более 200 спектаклей за рубежом. Когда я встречался с сэром Питером Джонасом, интендантом Баварской оперы, и когда я сказал, что посмотрел в Баварской опере больше 50-ти спектаклей, он с таким английским непроницаемым лицом сказал: «И что, это было по своей воле?». И, потом, расхохотался, увидев мое недоумение.
Марина Тимашева: Недавно вышла книга «100 спектаклей 20-го века». Речь идет о драматических спектаклях. И там получается, что высочайшие достижения сцены связаны, преимущественно, с двумя авторами – с Шекспиром и с Чеховым. Есть ли что-то в этом роде в музыкальном театре? И какие оперы Вы считаете, статистически, самыми репертуарными?
Михаил Мугинштейн: Статистически, я могу сказать. Джузеппе Верди лидирует с сумасшедшим отрывом. Премьер Верди состоялось в мире за один год примерно 250. Вторым идет Моцарт – 150. Композиторы, которые наиболее ставятся в мире – Верди, Моцарт, Пуччини, Рихард Штраус и Вагнер. Это первая пятерка. Дальше идет Россини, Беллини. По-моему, Петр Ильич Чайковский на девятом месте. В десятку он, по-моему, попадал, и это очень почетно. Балеты Петра Ильича занимают абсолютно доминирующее положение во всем мире. Но русские оперы не так. А теперь, если говорить не о статистике, а о достижениях сцены. Это не имеет отношения, в отличии от драматического театра, к Чехову и Шекспиру. Если оперы Генделя или других мастеров барокко не могут статистически доминировать, как Верди, это совсем не значит… Постановки Генделя могут быть гораздо интереснее, чем Верди… Скажем, книга не могла не учитывать какие-то веяния. Например, бум оперы барокко в мире, или бум романтической оперы belcanto . То, что в России еще пока не очень идет. В нашей стране, все-таки, упор делается на второй половине 19-го – отчасти, немножко, 20-й век. Но, если сказать честно, то репертуар наших театров - это два десятка названий. Естественно, «Травиата» Верди ни в коей мере не виновата, что ее тиражируют таким образом, это гениальное сочинение, но, тем не менее, это чувствуется. Но, все же, идут перемены и у нас. И барокко будет у нас колоссально интересное, и аутентичное музицирование, и, может быть, belcanto . У нас великолепные голоса. Русские голоса, может быть, лучшие в мире, по природе. Нам осталось войти в мир полностью.
Марина Тимашева: Во второй том войдет еще 200 опер с 1851 по 2004 год и те люди, которые дебютировали после 1971 года.
