В израильском издательстве "Бабель" вышла книга российской поэтессы, художницы и акционистки Дарьи Серенко "Я желаю пепла своему дому", включенная в лонг-лист премии "Просветитель". Эту книгу Дарья – координаторка Феминистского антивоенного сопротивления – начала писать в московском спецприёмнике в феврале 2022 года, а закончила уже в эмиграции. Дарья родилась в Хабаровском крае, выросла в Омске, жила в Москве, откуда и уехала за рубеж после начала войны. В интервью Сибирь.Реалии она рассказала об обстоятельствах появления её новой книги, о причинах гонений на российских феминисток, жизни в эмиграции и желании прийти в реальную политику.
"У нас – глаза насилия, его черты лица, его дыхание, его мимика"
– В книге вы пишете, что не знаете, к какому жанру её отнести. После выхода книги определились?
– Сейчас я живу в Грузии, а книге издана в Израиле. Она ещё ко мне не доехала (на момент интервью. – СР). Я как будто ещё не имею материальных доказательств её существования, у меня не было возможности осмыслить её как объект. Тем не менее, конечно, как готовый текст она у меня в голове есть, но всё ещё не могу причислить её к какому-то жанру. Переложу в этом плане ответственность на читателя. Одни говорят, что это роман, другие – что дневник, третьи определяют как поэтический сборник. Мы живём сейчас в страшный, очень размытый момент, когда все вещи нуждаются в переосмыслении и переопределении. Наверное, поэтому и тексты не нужно сковывать границами жанра.
Из книги Дарьи Серенко"Я желаю пепла своему дому":
"Я сажусь расшифровывать интервью украинки, которую российские солдаты изнасиловали на прошлой неделе. Параллельно переслушиваю несколько раз аудиозапись пыток россиянки, ее пытали полицейские, я внимательно слушаю и записываю, чтобы дать в новостях цитату из этого аудио. "Тварь, я сейчас тебе въ**у… … убью на***! ". Россиянку я узнаю по голосу, украинку не знаю совсем. Голоса похожи, и я боюсь перепутать два аудио. Я не имею никакого права перепутать эти два аудио. Наши тела ежедневно сливаются с телами малолетних бухих насильников. Я пыталась обжиться внутри каждого российского солдата, чтобы узнать, где пролегает моя вина. Вина, кажется, пролегала везде. Она пахла перегаром, обмочившимся телом, застывшей за ночь на весенних заморозках рвотой. Час назад я прочитала комментарий соотечественницы, в нем она радовалась насилию над украинскими женщинами. Соотечественница писала, что ее саму тоже били и что били за дело: люди ж не звери, просто так бить и убивать они не будут. Всегда есть причина: изменяла, гуляла, угрожала, жила своей жизнью. Так синяки, кровоподтеки и разрывы мигрировали с тел российских женщин на тела далеких от них людей. Тела врагов. У меня не боли, у Наташки заболи, перейди с Федота на Якова, с Якова на всякого. Если долго вглядываться в солнце, в глазах еще некоторое время будут стоять его очертания: куда бы ты ни посмотрела, эхо солнца будет возникать и заслонять собой всё, что ты видишь. Так и с насилием: если долго вглядываться, ты начинаешь видеть только его, ты и с закрытыми глазами видишь насилие, ты видишь его во сне, но однажды ты просыпаешься и становишься кем-то иным, кем-то, кто уже не может перестать видеть. "Где вы были 8 лет?" – спрашивает искусственно сгенерированный голос, пытаясь перевести наш взгляд с войны на засасывающую демагогическую пустоту. Восемь лет мы вглядывались в насилие, мы изучали повадки насилия, мы сроднились с насилием, у нас – глаза насилия, его черты лица, его дыхание, его мимика. Мы сливались с ним, чтобы остановить его. Мы стали им, противостоя ему. Мы соотечественники по насилию".
– В книге дневниковые записи чередуются со стихами и флешбэками. Расскажите, как она создавалась.
– Я начала работу над ней 9 февраля 2022 года, когда меня посадили на 15 суток (по обвинению в том, что в сентябре 2021 года она опубликовала в инстаграме эмблему "Умного голосования" штабов Навального. – СР), в течение которых я ежедневно вела свои околодневниковые тюремные заметки. Это спасало от скуки, но в то же время я понимала, что мне нужно запомнить и зафиксировать всё. 23 февраля я освободилась. На следующий день начался новый этап войны – полномасштабное вторжение России в Украину. И я полностью погрузилась в антивоенную работу, активизм, оказание помощи и так далее. Но иногда по ночам, когда у меня было свободное время, продолжала вести какие-то записи, фиксируя, что происходит со мной здесь и сейчас: преследование, эмиграция, утрата своей страны, невозможность вернуться, наблюдения за тем, как эскалирует диктатура. Но в книжке есть и фрагменты, куски, написанные где-то за год до февраля 2022 года. Их я вмонтировала позже, потому что поняла, что мой дневник войны и диктатуры начался гораздо раньше февраля 2022 года, потому что и раньше я размышляла о российском милитаризме, имперскости и эскалации насилия. Включила в книгу и более ранние тексты тоже, чтобы было понятно: война началась не 24 февраля, а гораздо раньше.
– Почему книга вышла именно в издательстве "Бабель"? Это было ваше предложение или они на вас вышли?
– Ещё на момент, когда книга не была дописана, права на неё купили несколько зарубежных издательств. Я уже точно знала, что осенью 2023 года книга выйдет на немецком и шведском языках. Мне было очень важно, чтобы до этого она успела выйти на русском, потому что моя книга написана прежде всего для русскоязычных читателей. Мои литературные агенты искали издательство, которое могло бы опубликовать книгу на русском. В России сейчас это невозможно напечатать, не подвергая издателей риску уголовного преследования. Израильское издательство "Бабель" предложило себя, и мы согласились.
– Книга вошла в лонг-лист премии "Просветитель". На сегодняшний день это наиболее значимое признание вас как литератора?
– Я вообще не считаю это признанием. Полтора года назад мою предыдущую книжку номинировали на "Национальный бестселлер". После 24 февраля весь мир этих премий рухнул, как и многие другие миры независимой культуры в России. Поэтому я даже не знаю, что с "Национальным бестселлером" случилось. И вообще не считаю премии маркером признания. У меня странные отношения с этими институциональными плюшками. С одной стороны, приятно, с другой – непонятно зачем.
"Нравится, не нравится – империя развалится"
– В одном из интервью вы рассказывали, что полжизни прожили в Сибири. В новой книге цитируете мем: "Не пытайтесь покинуть Омск". Вы ощущаете себя сибирячкой?
– Я чувствую в себе две идентичности. Изначально я с Дальнего Востока. Мой отец – военный. Мы жили в военном городке под Хабаровском, а потом переехали в Омск. До 16 или 17 лет я росла и училась в Омске, потом поступила на бюджет и уехала в Москву. Получается, первую половину жизни прожила в Омске. Продолжаю называть себя сибирячкой, но, возможно, моя идентичность уже рассинхронизировалась с местом, и, если я приеду в Сибирь, скорее всего, меня там как сибирячку воспринимать не будут. Для сибиряков я москвичка, а для москвичей – человек из региона. Такая промежуточная история со мной произошла, но, мне кажется, важно и интересно сочетать и то, и другое. И Москву, где произошло моё становление уже как взрослого человека, я по-своему люблю, хотя прекрасно всё про неё понимаю – и про централизованность, и про выкачивание ресурсов. Когда в других странах спрашивают, откуда я, отвечаю: "Из Сибири". Отвечала так и до 24 февраля. Значит, в моей голове есть некая автономная Сибирь – заповедная земля, к которой я всё-таки принадлежу. И часто мой сибирский опыт как-то прорывается. Либо в языке – говорю какое-то слово, которое не знают мои московские друзья. Или я рассказываю какую-то историю из детства, которую можно представить только в декорациях Омска.
– Среди ваших знакомых и единомышленников есть сибиряки?
– Конечно. Из-за того, что я иностранный агент и представительница антивоенного движения, мне лучше не называть никаких имён. Вдруг после публикации интервью этих людей каким-то образом причислят к моей деятельности и это их подставит. К сожалению, общение это тоже затрудняет. Но я общаюсь с людьми из Красноярска, Новосибирска, Омска, Иркутска. У меня налажены связи с частью художественного, литературного, политического и феминистского сообществ Сибири. Иногда помогаю, чем могу. Есть, например, такое Омское городское движение – ОГО. Они делают очень важную политическую работу для Омска, недавно их объявили иностранными агентами. Стараюсь поддерживать связь, откликаться, если её инициируют с другой стороны. Но так, чтобы это было безопасно для других.
– Сибирские феминистки, с которыми довелось общаться, говорят, что феминистский дискурс тесно связан с деколониальным.
– Конечно. Деколониальный поворот – это то, что происходит и со мной тоже, с моим мышлением. Два года назад я даже написала стихотворение "Сегодня Сибирь отделилась". ФАС (Феминистское антивоенное сопротивление – объединение феминисток, возникшее в феврале 2022 года. Манифест ФАС, содержащий призыв к феминисткам всего мира выступить против агрессии России в Украине и Владимира Путина, подписали 151 деятель и деятельница фемдвижения из разных стран. – С.Р.) очень много внимания уделяет региональным и национальным антивоенным движениям, таким как "Свободная Бурятия", "Новая Тыва" и другие. В каждой национальной республике сейчас есть движение за независимость – за автономию или федерализацию. Это важное движение, которое началось давно, но долго оставалось невидимым. Но сейчас, когда история темнее всего, тёмное прошлое СССР заново вскрывается, переосмысляется. Я считаю, что нравится, не нравится – империя развалится. Не обязательно это будет такой же развал, как в своё время развал СССР. Как это будет, решат сами республики, регионы.
"Путинская пропаганда умеет работать с человеческими аффектами"
– Почему свою активистскую деятельность вы сосредоточились именно на феминизме?
– Я занимаюсь активизмом на стыке разных тем. Политический, фем- и арт-активизм для меня всегда шли рука об руку. Я была феминисткой ещё до того, как стала активисткой. Мои основные темы – гендерное неравенство, борьба с насилием. Во многом это связано с тем, что я молодая женщина, которая неоднократно сталкивалась с опытом домашнего и сексуализированного насилия, но большую часть жизни у меня не было инструментов и языка, чтобы говорить, описывать и осознавать это. Но потом, благодаря моему окружению – подругам, которые уже были феминистками, – начала как-то осмыслять эту реальность. Почему так? Как работает насилие? Как работает государство? Какой путь мне назначает общество и могу ли я изменить траекторию этого пути? Все эти вопросы в какой-то момент просто взорвались у меня в голове, так восемь или девять лет назад начался мой феминистский активизм и моё исследование. Потому что активизм – это и исследование тоже. В поле моего зрения оказались женщины, которые были убиты, изнасилованы. Женщины с детьми, которых бросали мужья. То есть я видела этот опыт, но до какого-то момента его не осознавала. И, естественно, мне хотелось влиять на то, что происходит. Речь не только о женщинах. Насилие и патриархат, о котором говорят феминистки, вредит всем: детям, старикам, мужчинам. Патриархат предписывает женщинам рожать и отдавать детей на смерть, а мужчинам – умирать на войне. Бенефициарами всего этого являются главы государств, которые развязывают войны, и чаще всего тоже являются мужчинами. В общем, вся эта система – она стала мною осмысляема.
– Дело против Жени Беркович и Светланы Петрийчук. Дело против Лилии Чанышевой, которая в последнем слове сказала и о том, что огромный срок лишит её возможности стать матерью. Истории Саши Скочиленко и Марии Пономаренко, которых отправили в СИЗО, несмотря на наличие заболеваний, несовместимых с этой мерой пресечения. Почему пришли за феминистками, которые вроде бы не представляют такой угрозы для Путина, как, например, ФБК? И откуда такая жестокость?
– Я не вижу никакой внезапной жестокости российского государства по отношению к женщинам. Эта жестокость – давняя и системная. Мы живём в стране, где чеченскую женщину похищают и сажают в тюрьму на пять с половиной лет только за то, что она – мать активиста.
Это государство более 40 раз отклоняло закон о профилактике семейно-бытового насилия. Российское государство давно стоит на страже семейно-бытового насилия и, более того, даже декларирует, что это насилие – наша цивилизационная скрепа.
Теперь о том, почему пришли за феминистками. Долгое время феминисток инфантилизировали, не воспринимали всерьёз. Но потом мы обрели достаточную субъектность, голос и влияние. У нас появились какие-то рычаги воздействия на общество, и путинское государство увидело в нас угрозу. Плюс ко всему, государству нужен нарратив о внутренних врагах. Таковыми назначили, в частности, феминисток и квир-людей. Это стало частью пропагандистского мифа о противостоянии России и какого-то там обобщённого Запада, к которому причисляют и Украину.
В этой системе координат фем- и ЛГБТ-активизм относят к тому злу, которое Запад якобы пытается насадить на российскую почву. На самом деле в России есть собственная давняя традиция борьбы фемактивисток и квир-людей за свои права. Путин позиционирует себя знатоком истории, но его трактовки как раз абсолютно антиисторичны. Есть целый пласт научных монографий на тему квир-людей в Древней Руси, где гомофобии как таковой не было.
Квир-людей не в секретных лабораториях Запада вывели. В каждой точке мира квир-люди были и есть, квир-история – она древняя и равна существованию человечества.
Из фем- и ЛГБТ-активистов делают внутренних врагов. Якобы мы угрожаем благополучию России, а не Путин с его коррупцией, насилием, ненавистью и желанием всё развалить и разрушить. К сожалению, это работает, потому что путинской пропаганде уже 20 лет, у неё гигантские ресурсы, монополия на информацию, и она умеет работать с человеческими аффектами.
– А российские оппозиционеры, например, близкие к запрещённым штабам Навального, сегодня воспринимают российское фемдвижение всерьёз?
– Сегодня к нам серьёзно относятся, считаются с ФАС и с феминистской повесткой все политические силы, традиционно считающиеся оппозиционными. Штабы Навального тоже с нами взаимодействуют. И другие организации, которые я не буду называть ради безопасности. Часто нам приходится настойчиво инициировать это взаимодействие, добиваться того, чтобы нас услышали, но нас уже воспринимают как реально существующую политическую силу. Это заслуга всех российских феминисток.
– Кажется, никогда прежде фемоптику не использовали так часто и эффективно для объяснения причин и грядущих последствий войны, как сегодня. В нынешней войне, развязанной Россией, есть что-то особенное или дело в том, что голоса феминисток стали слышнее?
– Фемоптика на войны существует давно. Например, в 1990-х наши предшественницы – российские феминистки, исследовательницы и, например, активистки Комитета солдатских матерей – очень много сделали для освещения войн в Чечне, российского нападения на Чечню. Просто сейчас произошёл эффект накопления, и наш язык стал понятен многим. Плюс эпоха соцсетей и интернета способствует тому, чтобы делать нынешнюю войну видимой, и позволяет нам, феминисткам, продвигать свои нарративы.
Феминизм и антимилитаризм изначально связаны – ещё со времён суфражисток, со времён Первой мировой. Можно вспомнить, например, эссе "Кому нужна война?" одной из первых советских феминисток – Александры Коллонтай.
Не готова сказать, есть ли что-то специфическое в нынешней войне. Нужны исследования. По последним данным, которые видела, на стороне Украины сражаются 30 тыс. женщин-бойцов. Не знаю, больше это или меньше, чем в других современных войнах. Но однозначно женщины, которые защищают Украину, а также женщины-журналистки, пишущие об этой войне, тоже вносят очень большой вклад в то, как война осмысляется во всём мире. Появилось больше рассказов о войне через женскую оптику.
– До эмиграции вы занимались литературой, журналистикой, активизмом, педагогикой. Оказавшись в Грузии, продолжили работать в этих направлениях или вам пришлось себя пересобирать?
– Конечно, пришлось пересобирать, но уже из тех кусков, которые у меня были. Все мои навыки продолжают оставаться нужными, просто я стала больше заточена на правозащиту, помощь людям и экстренные ситуации. Далеко не всё могу рассказывать. Мы имеем дело с экстренными кейсами, иногда с эвакуацией. То есть это всё дальше и дальше – к счастью, наверное – от искусства. Скорее, это такой кризисный, правозащитный и активистский менеджмент в условиях катастрофы, когда нужно срочно найти или перенаправить ресурсы, чтобы спасти человека. Всё это делается через цепочки взаимопомощи и солидарности, построенные активистами за все эти годы. Я просто часть этих цепочек. Задействую свои навыки, свою медийность как ресурс для оказания этой помощи. При этом те штуки, связанные с литературой и искусством, которые всю жизнь любила и делала, – я их тоже не бросаю, иначе просто сойду с ума.
Из книги Дарьи Серенко "Я желаю пепла своему дому":
"Нежность, с которой память замедляет распад твоего дома, невозможно вынести.
нежные-нежные трещины, разветвляющиеся как молнии, как оленьи рога.
медленно развевающиеся горящие флаги – единственные флаги, которые я приемлю, – горящие триколоры, обращающиеся в пепел: я желаю пепла своему дому.
о, как я желаю пепла своему дому.
я почувствую тепло только тогда, когда он будет гореть. к такому костру я пришла бы погреться, не сдерживая слез. я обрету свой дом, когда он будет в огне. я как животное, заклейменное раскаленной меткой: мой тлеющий дом всегда во мне. он отзовется ожогом.
я закрываю глаза, чтобы почувствовать, как мои ноги стоят по колено в холодной траве. чтобы ощутить чью-то руку на своей спине и дыхание в шею. пепел летит снизу вверх, и я плоть от плоти этого пепла. каждый мой поцелуй – пепел, каждый волос – пепел, мой дом – пепел, осевший на уродливом лавровом венце.
мой дом поджег меня. нежность, с которой память замедляет мое горение, невозможно вынести. нежный-нежный огонь, расползающийся как лужа крови. флаги, залитые кровью, – это единственные флаги, которые у меня остались, они никак не хотят загораться и чадят, издавая черный запах чужой земли".
"Я больше нигде не чувствую себя в безопасности"
– Вы являетесь координаторкой ФАС. Есть ли у координаторок разделение обязанностей? Чем занимаетесь там лично вы?
– В ФАС в первое время все занимались всем, потом мы естественным образом перестроились. Есть координаторки ячеек, действующих в разных странах. Есть кураторки разных направлений работы. Я часто занимаюсь спецпроектами – когда нужно сделать что-то быстро и с нуля. Пишу концепцию проекта и ищу способы его воплотить. Дальше он может функционировать уже без меня.
ФАС работает ещё и как антивоенное медиа. У нас выходит газета "Женская правда" (скачать последний номер можно здесь. – СР). Я много занимаюсь журналистикой в рамках ФАС. Фокусируюсь в основном на женщинах во время войны. Беру, часто на условиях анонимности, комментарии у женщин из Белгорода и других приграничных областей. Либо комментарии у анонимных активисток из регионов. Работаю с лонгридами. Выполняю функции, если можно так сказать, специалиста по связям с общественностью: свожу всех со всеми – журналистов, координаторов, активистов.
– Ячейки ФАС есть во многих странах. Есть ли они в Украине?
– Нет. Мы, конечно, международное движение, но изначально – созданное российскими активистами и активистками. Но в Украине есть активистки, которые к большой радости и чести для нас не прекращают с нами диалог. Это для нас очень важно.
– ФАС возникло в первые дни войны. Относительно недавнее явление – хейт в адрес всех россиян, или, во всяком случае, тех из них, кто не покинул Россию, из уст некоторых украинцев и некоторых проукраинских активистов. Фемдвижение пытается что-то этому противопоставить?
– Мне не нравится сама постановка вопроса. Если в России людям чувствуется, что весь мир их ненавидит – это означает, что над этим тоже поработала российская пропаганда. Я сейчас нахожусь в Грузии – стране, которой Россия сделала много плохого. Я не чувствую тут никакой прямо ненависти к россиянам, несмотря на острую политическую обстановку. Для грузин важны твои политические взгляды, твоя позиция – они спрашивают о них, слушают тебя. Для них важно, знаешь ли ты о войне, развязанной Россией против Грузии. И для нас это должно быть важно.
Я, россиянка, сейчас издаю книжку на разных языках. Имею возможность иногда выехать в другую страну, с кем-то пообщаться. Вижу, что люди задают вопросы, хотят лучше понимать, что происходит с нашей страной. Они не считают, что все мы – копии Владимира Путина.
Безусловно, украинцы не обязаны разбираться в сортах россиян и имеют сейчас полное право испытывать к любым россиянам любые эмоции. На меня тоже в соцсетях несколько раз обрушился этот эффект: "Ты русская, ты виновата". Но я вижу, например, что это пишет мне украинец, который по вине России потерял близких, лишился дома. Я обязана выслушать этого человека. Я понимаю, что украинец говорит это не только персонально мне, а системе, государству, представителем которых он меня считает. Возможно, когда этот человек выговорится, между нами будет возможен какой-то минимальный разговор, если ему самому этого захочется.
Не могу сказать, что лично я испытываю именно вину. Вообще не важно, испытываю я её или нет, потому что вина – это контрпродуктивное чувство. Всё, что делаю, – весь мой активизм, вся моя работа, которая не прекращалась ни на день за эти полтора года, – это не про вину, это про мою ответственность. Вина часто парализует. Ощущение ответственности – оно, наоборот, скорее, деятельное.
– Вы стали медийным лицом благодаря Тихим пикетам – акциям в метро и других публичных местах с самодельными плакатами против дискриминации, домашнего насилия, гендерных стереотипов и преследований оппозиции. Сейчас вы или ваши единомышленники устраиваете подобные акции?
– Да. Активистки ФАС запустили много акций, в том числе на территории России, которые стали видимыми и медийными – "Женщины в чёрном", "Мариуполь 5000", "Февраль длится год". Мы запустили около 40 антивоенных акций на стыке искусства и активизма – уличных, анонимных, децентрализованных и очень вирусных.
– Судя по моим наблюдениям, в арт-активизм часто приходят те, кто разочаровался в традиционных формах политики. Вы, уже получив известность как арт-активистка, в 2021 году возглавили избирательный штаб политика Алексея Миняйло. Как арт-деятеля вас это не обедняло?
– Скорее, наоборот. Я совмещаю разные направления, смотрю, какие есть возможности. Кроме того, предвыборная кампания Алексея Миняйло была довольно креативной, и нам пригодились все наши арт-навыки и наработки. Я, наоборот, мечтала в будущем сама стать кандидаткой на выборах, пойти в реальную политику – если бы в России она была. Хотелось показать и на своем примере, что политика может быть другой – женской, феминистской. Думаю, однажды у российских феминисток это получится, благодаря тому, что видно, как эффективно мы все работаем.
– Когда вы упоминаете в книге, как вас травили и преследовали в России, пишете, что "Мужское государство" объединилось с российским. Недавно вы написали в соцсетях, что и в Грузии в подъезде дома, в котором вы живете, кто-то расклеил листовки ФАС, намекая, что ваш адрес известен.
– То, что произошло в Грузии, никак с политикой не связано. Там другой кейс.
– Но в Грузии вы чувствуете себя в безопасности?
– Нет. Я больше нигде не чувствую себя в безопасности. Это то, чем наградила меня моя страна. Не знаю, насколько рациональны мои опасения, но я продолжаю получать угрозы. Понимаю, что российские силовики внедрены и в другие страны, и чем больше у меня будет политического веса, тем реальнее для меня угроза. Мой сегодняшний статус эмигранта – далеко, конечно, не та доля, на которую сейчас стоит жаловаться на фоне российских пыток и тюремных сроков. Но, естественно, я не обладаю какими-то привилегиями, чтобы чувствовать себя защищённой. Ни финансово, ни юридически, ни законодательно – никак.
– В новой книге вы пишете о двух ваших сокамерницах, с которыми вы отбывали административный арест в феврале 2022 года и которым пытались помочь, несмотря на то что обе крайне далеки от феминизма и, скорее, являются носителями патриархального сознания. Как, вероятно, и многие матери и жены российских мобилизованных, которым помогает ФАС. Как помогать людям, у которых совершенно другая картина мира, которые не готовы принять вас такими, какие вы есть?
– Не знаю, носительницами какого сознания они являлись – не хочу судить и обобщать людей. Но да, "как помогать" – это важный вопрос, который мы должны задавать себе. Нужна ли наша помощь? Просят ли о ней? Есть прекрасный художественный фильм "Гордость", основанный на реальных событиях. В середине 1980-х британские квир-люди приехали поддержать бастовавших шахтёров Уэльса. Создали группу "Геи и лесбиянки за шахтёров". Собирали для бастующих деньги, проводили благотворительные концерты в их поддержку. Консервативный шахтёрский городок поначалу не хотел принимать эту помощь, но квир-люди не отступили. Показали, что действуют с открытым сердцем и способны на реальную солидарность. Этот прекрасный трогательный фильм пересматриваю, когда опускаются руки. У меня были похожие истории. Когда я приходила к человеку и говорила: "Я хочу тебе помочь", ему было в какой-то момент важно уже только то, что я не хочу оставлять его без поддержки. Ему было потом уже абсолютно плевать, что я феминистка, расхожусь с концепцией традиционных ценностей и неконвенционально выгляжу. Эта точка эмпатии, милосердия и взаимной гуманности – она возможна и вне идеологий. Через неё и нужно заходить. Тогда, может быть, мы найдём общий язык и на идеологической территории.
