Вместо нормальных продуктов вроде хлеба или картошки российским военным прислали сгнившие лимоны, а вместо питьевой воды – техническую. Видеообращение с таким содержанием еще 26 июля записал мобилизованный на войну в Украину пожарный из Комсомольска-на-Амуре, командир разведроты Владимир Зубарев. А потом надолго пропал из поля зрения.
"Вот баклажка стоит, с которой уже обо***лись, и не раз. Лена, пожалуйста, распространи это, – обращается он на записи к жене, которая и распространила видео в соцсетях. – Я, Зубарев Владимир Сергеевич, нахожусь сейчас в 90-й танковой дивизии, 30-й ОРБ (отдельный разведывательный батальон), командир отделения разведроты, 27.01.1983 года рождения".
После этого Владимир пропал со связи, и поговорить с ним редакции Сибирь.Реалии удалось только сейчас. Оказалось, что после записи видео экс-спасателя серьезно избили в расположении части, а потом угрожали привязать к дереву и оставить на линии соприкосновения или расстрелять. Это был ответ командования на то, что мобилизованный "посмел жаловаться".
"Я раз написал Путину, вот получил ответ"
Сейчас Владимир Зубарев находится в недельном отпуске в Комсомольске-на -Амуре, скоро ему возвращаться в часть. О том, как командование отреагировало на его видеоролик, рассказывает подробно.
– Командир батальона дал команду. Отобрали телефон, втроем накинулись на меня командиры и избили так, что встать не мог. Валялся на земле, пока не подобрали парни с пехоты. Вообще еще повезло: сначала хотели либо просто застрелить либо в лесу привязать к дереву на линии соприкосновения: если выживу, то, значит, не убьют, если убьют, то хрен с ним.
Потом под угрозой смерти меня заставили написать, что якобы я эти лимоны нашел на помойке и собрал сам в корзинку.
– Это было реальная угроза или так, напугать?
– Как вы думаете, если меня втроем пинали по башке – это реально или нереально? У меня остался шрам на голове. Вполне реальный.
– Вы заявляли об этом куда-то, в военную прокуратуру например?
– Еще раз? Я же видео записал, чтобы Путину донести, что происходит, думал, до него дойдет это видео. Вот получил ответ: разобрались с этой проблемой, по башке напинали.
Потом лежал неделю, чтобы это зажило, в блиндаже в лесу. Телефон отобрали, все поотбирали, чтобы никому ничего не сообщил. Держали в лесу, чтобы гематомы и синяки все зажили, только потом отпустили. И как ни в чем не бывало перевели в пехоту. Это так они решили вопрос со мной, с "питанием": "Нет человека – нет проблемы".
– Разбирались только с вами?
– Да, на видео больше никого не видно. Только голоса сослуживцев. Конечно, я не сказал чьи.
Когда видео выставили, мне сказали: "Ты что, дурак, что ли? Обычно это делают с закрытым лицом". А я это сделал с открытым лицом, потому что я бывший офицер МЧС, я думал, справедливость должна восторжествовать. Но справедливость у нас вот так гасят.
– Вы удивились, когда поняли, как именно решают проблемы в армии?
– Я очень удивился. Теперь я думаю, что повезло, что живой остался: то, что меня перевели в пехоту, остался живой, к дереву не привязали и не расстреляли – большая удача.
Меня перед переводом гнобили всю неделю. В 7 утра будили, давали лопату, и до 9 вечера я со сбитой башкой копал траншеи.
– Там, куда перевели, такие же проблемы с довольствием и прочим?
– Проблемы везде в нашей армии, проблемы с руководством в нашей армии. Когда Пригожин попер на Москву, он же требовал Шойгу. Он первый, кто вынес это все наружу, все проблемы открыто проговорил.
– В чем, по вашему мнению, дело? Почему даже еды часто нет в армии?
– Так воруют. На тушенке написано: "Не для продажи", а на территории Украины она везде ближе к фронту продается. Сигареты, которые должны солдату выдавать по пачке в день (бесплатно, конечно), – они продаются.
– Сейчас какие продукты вам выдают?
– Ноль, все покупаем. Нам ничего не выдают. Последние 4–5 месяцев мы покупаем продукты только на свои деньги.
– Вы для этого покидаете расположение, позиции?
– Нет, тот, кто не на позиции, тот идет в магазин.
Раньше хоть хлеб выдавали – на 10 человек 2 буханки раз в неделю, и все.
Лекарства, обмундирование – все покупаешь сам.
– А еще в сетях есть записи, в которых военные жалуются на то, что их используют не по назначению, например, – есть такое?
– Да. Танкист, который 15 лет работал на танке Т-90, у него есть свой квадрокоптер, он рассчитывал, что будет ездить на танке, – сейчас стоит, шлагбаум открывает. А тот, кто танк увидел в первый раз, его обучили за пару месяцев и посадили на этот танк.
– Зачем?
– Потому что вот так распределяют. Это бизнес.
– Вам не обидно быть в этом бизнесе таким "пушечным мясом?
– А что делать? Я не знаю, как мне теперь оттуда уехать, я мобилизованный. Когда этот конец будет – неизвестно. Я не хочу, это не моя война, я не хочу в ней участвовать.
– Когда вас мобилизовали, вы понимали, куда идете и что это не ваша война? Или вы это поняли уже там?
– Нет, я не понимал тогда. Думал, что надо ехать, помогать, потому что у нас так по телевизору показывали. Туда приехал и слышу, как Конашенков (руководитель департамента информации и массовых коммуникаций МО. – СР) говорит, что потерь у нас нет. Это еще в феврале было. Я в тот момент прямо не знал, где его и как достать, чтобы привезти в Кременную, завести в морг, пятиэтажное здание, где друг на дружке в 8 слоев наложены трупы. Вот так "потерь у нас нет".
А родственники их ждут по полгода.
Да и наш комбат говорил: "Какой вам отпуск (в разведке это было), если у вас ни потерь, ни раненых нет, как вы воюете? Показатели должны быть – убитые или раненые".
– Какие сейчас настроения у ваших сослуживцев?
– Все в шоке, сидят и думают: "Когда же Владимир Владимирович скажет: все мобилизованные – домой?" Просто все мечтают об этом.
– Просто мечтают?
– Ну а что остается. Я знаю, что уезжали мобилизованные в отпуск и не возвращались, так за ними ездили ФСБ, военная полиция, находили и обратно притаскивали. Так что...
– Говорят, и самострелы случаются.
– Я знаю такие тоже случаи, но все провалились. Видел, что люди осколок засовывали, разрезали скальпелем и засовывали осколок себе. Но это больше с целью наживы было. Дураки они. Не для того, чтобы в отпуск уехать, а чтобы получить три миллиона. Врачи тоже не дураки – ожога-то там нет.
Или стреляют, дебилы, с расстояния 50 метров друг в друга. Знаю двоих, которые стрельнули друг в друга, а потом им говорили: "Да вы дебилы, у вас ожог пороховой".
Да, их вернули просто обратно в часть, а самострел – замяли это дело, и все.
Там даже если ты реально ранен, возиться не будут. Привозят тебя в госпиталь: ты кто – мобилизованный? Все, зеленкой помазали, обратно. Если контрактник, то поедешь в госпиталь, реабилитация. Мобилизованные, добровольцы – пока не сдохнешь, там [на войне] будешь.
– У вас были ранения?
– У меня два ранения. Одно оформили, второе нет. Буду через судмедэкспертизу доказывать, что во второй раз, 22 августа, на Кременной, было ранение.
– Первое ранение у вас было когда и какое именно?
– Блиндаж недокопали, я споткнулся, стал падать, зацепил бревна, они упали мне на руку.
– И это оформили без проблем как ранение?
– Оформили без проблем в июне. И по закону это тоже "травма на войне". Я находился от линии соприкосновения буквально 200–300 метров.
– Нет мысли, что отказы сейчас связаны с тем, что начали экономить?
– Скорее, более нагло воровать. Со мной лежал парень в палате, говорит: ко мне родственники приехали, я не был в отпуске 11 месяцев, приехала жена, дети; подхожу к врачу, мол, родные приехали, отпустите меня на сутки. "35 тысяч", – сказал добрый доктор. Все зарабатывают на всем.
"Зато доказали, что не сдали позиции, – 2 трупа, 3 тяжелых"
– Как-то меняется в армии отношение к мобилизованным?
– Нас стали обзывать "чмобиками". Нам платят по 200 тысяч в месяц. А раз платят, то "идите и воюйте". Да все говорят – чуть начальник, и все. Им объясняешь, что нам 150 тысяч платят на поддержку нашей семье, потому что мы оказались на войне вместо того, чтобы работать и детей содержать. И 90% мобилизованных, если не 99%, скажут: мне не нужна ваша зарплата в 200 тысяч, верните меня домой, я буду со своей женой, со своими детьми и пусть буду работать за 50 тысяч.
– Есть же варианты. Вы сейчас в отпуске, можно что-то придумать, чтобы не возвращаться.
– Если бы была такая возможность, я бы воспользовался. Но ее нет. Я работаю в пожарной охране. (До войны Зубарев популяризировал пожарно-спасательный спорт и был известен в Хабаровском крае тем, что часто организовывал соревнования). Эта служба подразумевает, что мы под бронью. После того как я там [на войне] побывал и все понял, я про этот вариант разузнал – охрана, руководство, должны отправить запрос в полк, в котором я воюю, на рассмотрение командира, и он уже вынесет решение об отсрочке от мобилизации. Но на деле командир скажет: "Идите нафиг, пусть он здесь воюет".
– То есть все решает местный командир, у которого вы в прямом подчинении?
– Да. Сейчас хоть в отпуска стали потихоньку выпускать. У меня брат с момента мобилизации ни разу не был в отпуске, сейчас поедет на 15 дней. Так он отслужил 11 месяцев без продыху.
И фиг что скажешь. Подходишь к командиру: "Владимир Владимирович сказал, что мобилизованные раз в полгода должны идти в отпуск". Он: "Так найди его и у него спрашивай".
При этом приказы не обсуждаются, командир всегда прав – первый пункт. Второй пункт: если ты считаешь, что командир неправ, то смотри пункт один.
Ушла группа разведки. Высокопоставленный человек по рации говорит: "Вы сдали позиции". Они говорят: "Нет, мы не сдали позиции". Ну не говорить же им координаты: вот мы в тех-то, тех-то местах сидим. Поэтому примерно ему обрисовывают. Он с квадрокоптера смотрит и продолжает: "Если вы не покинули позиции – впереди вас стоит такой-то объект – надо туда кинуть три гранаты и помахать красным флагом". По сути, приказал просто показать свою позицию, чтобы украинские войска туда отработали артиллерией. Они сделали – в итоге два погибших, три тяжелых и два легких ранения. Зато доказали, что не сдали позиции. Два трупа, три тяжелых.
А все потому, что дураков у нас много в армии. Есть такая поговорка: чем больше дураков в армии, тем крепче наша граница. Начальники там сидят в Министерстве обороны по 20 лет, траву косили, бордюры красили, сейчас война началась, они не знают, что делать.
У нас комбат в разведбатальоне пил с 8 вечера до 6 утра, потом спал целый день, вставал в 6 часов вечера, ехал на совещание, в 8 часов он опять, как свинья. Как он командует? Он сидит в 8 километрах от линии фронта, ему по херу, что там происходит.
– И что про все это все-таки думают мобилизованные?
– Мобилизованные молятся, чтобы отпустили уже. Почему только нас собрали и отправили на фронт до самого конца СВО, которого не видно? "Делайте вторую волну, делайте замену", – говорят мобилизованные.
Я вчера приехал домой, у меня дочь, в октябре будет 5 лет, вынесла мои вещи на балкон, закрыла, говорит: "Я, папа, тебя на войну больше не отпущу".
– А вы пойдете обратно?
– А куда мне деваться? Если не пойду, за мной придет полиция.
Все боятся тюрьмы. Хотя почитайте законы: за дезертирство – это побег с автоматом, 8–10 лет дают тюрьмы. За публичное обсуждение российской армии – от 10 до 15 лет строгого режима. Ты с автоматом убежал, тебе меньше срок дадут, чем ты обсудил нашу армию.
Пока тюрьма нас тормозит. Друг в друге поддерживаем патриотизм непонятный. 8–10 человек, взрослые мужики, нам по 40 лет, мы днем друг друга поддерживаем, а ночью каждый втихушку в подушку плачет.
Сбегать в другую страну для меня не вариант. У меня здесь все, родители. А вот выйти ночью на проезжую часть, увидеть машину, которая километров 40 едет, и прыгнуть ей под колеса…
Иной раз думаешь: лучше попаду в больницу и буду лежать там.
– Вы в разведроте служите, видимо, довольно близко видели противника. Вы там "нацистов"-то встречали, которых денацифицировать собирались?
– Близко. Нацистов не видел.
" До Владимира Владимировича информация не доходит"
– В жалобах властям вы в итоге разочарованы?
– Да. Понял, что помощи никакой.
– Ваше отношение к Путину, до которого вы хотели донести свои жалобы, как-то изменилось?
– Нет, я по-прежнему считаю, что до Владимира Владимировича эта информация не доходит либо ее переворачивают.
Вот, например, про указание – мобилизованные на передней линии не воюют. А они [мобилизованные] сидят напротив противника в 50–70 метрах. Говорили-то, что мобилизованные будут в теробороне.
– Это говорили в учебке или в военкоматах?
– Это в военкоматах было, когда мобилизовали. А в итоге они все на первой линии. Сейчас там [на войне] много людей, которые сначала на каком-то патриотизме пошли, а теперь никакого патриотизма нет, все поняли, что это бизнес людей сверху.
– И к какому -то еще выводу они приходят?
– Да мы нечасто это обсуждаем. Если у людей есть минута свободная и возможность посидеть, поговорить, мы войну не обсуждаем, мы вспоминаем свои семьи.
