Помните, только что – лет 30 назад – мы читали Шаламова и содрогались: "Завтрака хватало, самое большее, на один час работы, потом приходила усталость, и мороз пронизывал все тело до костей ... Горячий обед, пресловутая юшка и две ложки каши, мало восстанавливал силы, но все же согревал. И опять силы для работы хватало на час, а затем Поташникова охватывало желание не то согреться, не то просто лечь на колючие мерзлые камни и умереть. День все же кончался, и после ужина, напившись воды с хлебом, который ни один рабочий не ел в столовой с супом, а уносил в барак, Поташников тут же ложился спать".
Казалось, "Колымские рассказы" въелись в кровь и плоть, отчеканились в мозгу, с тем чтобы никогда больше, вечная память, никто не забыт, бла-бла-бла – до тех пор, пока не прочитаем сегодня, как Виктория Никифорова в Ria.ru расхваливает инициативу ФСИН использовать заключенных на стройках: "Архипелаг" – вопреки навязанным нам мифам – был обширен и разнообразен. Были лагеря с откровенно паршивыми условиями, а были и, что называется, "образцового содержания"… Для столичных интеллектуалов, для бывших купцов и кулаков лагерные нары были зачастую кошмаром. А вот для крестьянина-бедняка, для городского люмпена, для беспризорника – людей, которые буквально голодали всю свою жизнь – трудовой лагерь предоставлял еду три раза в день, теплое жилье и какую-никакую медпомощь".
А для Дмитрия Лихачева, не купца и не кулака, чудом избежавшего расстрела, схоронившись за поленницей, ГУЛАГ тоже был счастьем?
А беременная Ольга Берггольц, из которой чекистские следователи выбивали сапогами нерожденного ребенка, тоже обмирала от счастья?
А Вавилов, хотевший накормить весь мир и погибший от пыток и голода – нет, сдохший, как собака, под сапогом следователя, как поправил стыдливых современников академик Эфроимсон, – он тоже был счастлив? А те, лежащие с дырой в затылке в Бутово, в Катыни, в Левашово, в тысячах безымянных лесов? А их осиротевшие семьи – те, которые сами не погибли как враги народа? А те дети, которых они могли родить, но не родили, – где они теперь? Если бы их всех не убили – может, нам для наших строек сейчас и не понадобились бы мигранты – простая мысль, правда же?
Но она не приходит в голову Виктории Никифоровой, которая сообщает нам, что "для элитариев ГУЛАГ представлял неприятный контраст с "Асторией" (известная гостиница и ресторан в Петербурге. – С.Р) и "Метрополем" (ресторан в Петербурге), но для сотен тысяч простых людей он становился … социальным лифтом". То есть люди получали там достойные рабочие профессии и по выходе из лагерей могли участвовать в индустриализации. Нам всерьез предлагается верить этому утверждению "вопреки навязанным нам мифам" – то есть, видимо, вопреки всему тому, что мы узнали от Солженицына, Шаламова, Лидии Чуковской, Тамары Петкевич, из воспоминаний людей, чудом выживших в лагерях и нашедших в себе силы и мужество описать – и ту напраслину, которая на них возводилась ради выполнения плана по репрессиям, и те пытки и издевательства, которым их подвергали следователи, и те концлагеря, в которые их свозили, как скот, и где здоровые молодые люди в считаные месяцы сгорали от голода, непосильного труда и унижений.
Автор статьи всерьез предлагает нам поверить, что человеческие гекатомбы, принесенные на том же Беломорканале, выложенном зэковскими косточками, были социальным лифтом. Впрочем, для голубых околышей, перемалывавших людей в лагерную пыль, это, конечно, был социальный лифт – они на этой пыли и костях поднимались все выше, а что некоторые потом срывались в собственную мясорубку – что ж, не без издержек, как говорится.
Переводить заключенных на принудительные работы и тем самым заменить труд мигрантов предложил директор ФСИН Александр Калашников, оговорившись, что "это будет не ГУЛАГ, это будут абсолютно новые достойные условия". Уже идею Калашникова поддержали в Следственном комитете, уже глубокомысленный Песков обтекаемо покивал – мол, это надо обсуждать. Но все-таки – нет, простейшей логике этих господ не обучали: ведь если "это будет не ГУЛАГ" – так зачем же тогда бросаться на защиту ГУЛАГа, зачем рассказывать, как там все было благолепно и социально полезно? А затем, но на воре шапка горит. Не хотели бы возродить – не хвалили бы!
Помните, как из раскатившихся капелек, похожих на ртуть, собирается уничтоженный Терминатор новой, улучшенной серии? Того, старого, еще можно было превратить в груду железного хлама и сиротливо мигающих лампочек, в конце фильма он даже проявлял удивительную для железяки сознательность, добровольно погружаясь в расплавленный металл. С новым такие штуки не проходят: вот, кажется, расстреляли, рассыпали чудовище на мелкие брызги – ууф! Но, пока длится вздох облегчения, капельки начинают трепетать и сползаться вместе, сливаться, стремительно увеличиваясь, и вот – монстр снова на ногах и снова готов к единственному, на что способен и к чему предназначен: убивать.
Ничего удивительного, впрочем. Уж как надоели за 30 лет интеллигентские вопли о покаянии, сколько раз сказано, на сколько ладов: не покаемся – все повторится. Не покаялись. Даже как-то стали привычно отмахиваться: ну, сколько можно кричать "волки, волки!" – нет их нигде, ваших волков, время давно другое, никаких массовых репрессий не будет, и вот – бац! Давайте использовать труд заключенных. Приехали. А это волки и есть, самые настоящие. Пришли и встали на пороге. Галину Васильевну Старовойтову, единственную, кто в 90-е попытался провести закон о люстрации, не поддержали даже лучшие – распустили привычные слюни и сопли: как же, вот мы не допустим до управления государством чекистов и коммунистов, а вдруг пострадает кто-то не самый плохой и выйдет несправедливость! Тьфу, – говорю в сердцах. Как будто враз забыли о миллионах жертв, об уничтоженном крестьянстве, о целой поруганной стране – и не только не ограничили даже верхушку палаческой корпорации, но радостно попросили чекиста на царство.
А царство этой модели и есть терминатор – устройство для убийства людей, для перемалывания костей и душ. И оказалось, что его не переделаешь, напечатав сразу все горькие и правдивые книжки про ГУЛАГ, про коллективизацию и голодомор, про то, как страшно воевали, не жалея своих, про то, как охотились на лучших и умнейших – и радостно хрустели их головами и позвоночниками. Кто-то книжки прочитал, кто-то не прочитал, но все как бы пожали плечами и забыли. Не пожалели убитых, не оплакали, не встали на колени на расстрельных полигонах, не проводили – пусть и запоздало – в последний путь. Значит – обречены идти в последний путь с ними – еще раз. Можем, стало быть, повторить. Доказательств – полно. Хотя бы сорванные с дома 23 на улице Рубинштейна таблички последнего адреса – чтобы, значит, "не превращать дом в кладбище". Что ж, не хотим оплакивать далеких – придется оплакивать близких.
"…Было тайное страстное желание, какое-то последнее упрямство – желание умереть где-нибудь в больнице, на койке, на постели, при внимании других людей, пусть казенном внимании, но не на улице, не на морозе, не под сапогами конвоя, не в бараке среди брани, грязи и при полном равнодушии всех. Он не винил людей за равнодушие. … В холод и голод мозг снабжался питанием плохо, клетки мозга сохли – … и бог его знает, был ли этот процесс обратимым... или разрушения были навечны. Так и душа – она промерзла, сжалась и, может быть, навсегда останется холодной". Это у Шаламова не только про лагерь – это и про нас. Оттают ли когда-нибудь наши мозги и сердца – чтобы руки перестали собирать автомат Калашникова из любой швейной машинки?
Помните рассеянного с улицы Бассейной – того, который "Вместо валенок перчатки Натянул себе на пятки"? И как "Побежал он на перрон, Влез в отцепленный вагон", спал и все спрашивал: "Это что за остановка…" И каждый раз, натурально, "с платформы говорят: "Это город Ленинград". И как в конце концов "закричал он: – Что за шутки! Еду я вторые сутки, А приехал я назад, А приехал в Ленинград!" И это тоже про нас Маршак гениально написал, это мы сидим в отцепленном вагоне и думаем, что едем, а на самом деле из ГУЛАГа и не выезжали. Потому что ни машинист, ни помощник машиниста, ни проводники не знают другой дороги, а у нас в пакете еще есть промасленная курица в фольге. Но скоро мы ее доедим. И тогда закончится Маршак, и начнется Шаламов.
Софья Рогачева – журналист
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
