Каждый вечер мы с младшим сыном созваниваемся и, сидя перед экранами, подводим итоги дня – и очень часто спорим. Я говорю: смотри, опять наши Украину ракетами забросали, в Днепре в жилой дом попали, ужасно. – Не ужасно, а как всегда, – говорит мой жестокий сын. У нас с ним две разные концепции развития человечества: я считаю, что хотя бы развитые страны в целом дошли до осознания того, что война больше невозможна как род деятельности, потому что невозможна никогда, а он считает, что никто ничего не осознал и все как были кровожадными циниками, так и остались. Так и живем, я ему стрижено – что насилие больше неприемлемо в приличном обществе, он мне брито – что еще как приемлемо, просто где-то научились напоказ носы воротить.
А эволюция, – волнуюсь я, – как же эволюция, ведь мы в школе проходили: выгодные для организма мутации ведь закрепляются, правда? И продолжаются в будущих поколениях. – Да, – кивает он, – через миллионы лет. – Ну как же, – не унимаюсь я, – вот люди в последние мирные десятилетия поняли, насколько лучше и выгоднее жить без войны и... – Да? А Чечня? А Грузия? А Руанда? А Сербия? А Ирак? А Сирия? Это кого-то волновало? – я опускаю голову. И все же никак не могу смириться с тем, что насилие вообще и бойня в Украине в частности – это норма.
Про Россию, конечно, отдельный разговор. Человек так устроен – он хочет быть хорошим. Внутри себя каждый знает, что это такое, даже последний отморозок. А если быть хорошим не получается – значит, надо просто перевернуть мир вверх ногами и объявить хорошим то, что ты делаешь, например, грабеж и убийство. Так рождается воровская “честь” и прочие “понятия”. Если ими руководствуются отдельные люди, это плохо, но не смертельно, если целые государства – то смерть и разрушение могут расползтись из отдельно взятых подворотен на целые страны.
Убивать можно по-разному. Вот петербургские школьники вместе с родителями вышли на улицу с плакатами в защиту сквера около школы, который хотят вырубить, – и в школу пришла полиция, учителя пишут объяснения, руководство школы запрещает высказываться о проблеме: так в детях убивают граждан. Им недвусмысленно дают понять: хочешь защитить старые деревья? Хочешь, чтобы в классах не было темно от нового здания, которое воткнут вместо сквера? Такой умный, да? Неприятностей захотел?
Вот в театре “Современник” отменили спектакли с участием 84-летней Лии Ахеджаковой – конечно же, по “просьбе трудящихся”, которых заколебала недремлющая совесть актрисы – то за Ходорковского заступится, то за НТВ, то она против чеченских войн, то против “крымнаша”, и за Навального, видите ли, горой, а как украинские города бомбить – так она против – ну, сколько можно терпеть? Это, в переводе на человеческий язык, убийство актрисы – она ведь не молодой айтишник, который свалит в Грузию или Аргентину, да и будет там по клаве шуршать, как дома: лишить ее зрителя – это поразить в правах, выбросить из профессии, из жизни.
И в Петербурге не показали спектаклей с участием Ксении Раппопорт, не пустили с неправильной позицией в калашный ряд. И пошел гулять по сетям новенький список запрещенных авторов, чьи книги изымают из библиотек или, по крайней мере, больше туда не принимают – прав старик Екклесиаст, нет ничего нового под луною.
Конечно, на фоне потока гробов, идущих с фронта, отмена спектаклей и списки отреченных книг – не трагедия. Но на каких весах взвешивать убийство культуры, “отмену” лучших артистов, музыкантов, писателей внутри страны – и, например, лагеря перевоспитания для украинских детей, по сути депортированных? Нет таких весов. Когда я думаю об этих лагерях, где, как говорят, присутствует еще и усиленная военная подготовка, мне хочется обхватить голову руками и просто выть. Это ведь тоже убийство – всего украинского в зародыше.
Россия и до войны была разделена – на бедных и богатых, на блуждающих в советских тенях и живущих здесь и сейчас, на молодых цифровых и старых аналоговых. Война расколола нас еще глубже – не только на уехавших и оставшихся, на поддерживающих и не поддерживающих войну, но, главное, на желающих знать и не желающих знать. Желающие знать, как правило, против войны – это их штрафуют и сажают за голубков мира, за произнесенное вслух “Не убий” и “Миру – мир”. Это они бьются головой о стенку, пытаясь доказать своим родственникам и друзьям, что очередная российская ракета попала не в “украинские командные пункты”, а в мариупольский роддом, не в хаймерсы, а в жилой дом в Днепре – вот же фотографии, как ты не видишь, неужели тебе их не жалко, там полсотни человек погибло, и дети… Но друзья и родственники упорно закрывают глаза ладошками – ведь этого дымящегося дома им не показали по телевизору, значит, его нет.
Но, поскольку власти все прекрасно видят, в голову приходит, скорее, не Брейгель, где слепые ведут слепых, а фильм “Бал пожарных” Милоша Формана, где пышный корпоративный праздник оборачивается раскраденными подарками и пожаром, который некому тушить. Украли все, из футляра исчез даже именной топорик, предназначавшийся бывшему начальнику пожарной команды, и единственные человеческие слова за все время произносит несчастный старик-погорелец в грязном нижнем белье, наблюдающий, как полыхает его дом, растерянно шепча “Отче наш…”
Многие сейчас шепчут беззвучное “Отче наш” – и уехавшие – по сути, погорельцы, потерявшие дом, работу, отечество, только бы не участвовать в убийстве, и оставшиеся – содрогающиеся от новостей, в которых нет ничего, кроме новых и новых трупов, российских и украинских – нескончаемый dance macabre. Ноздри тех и других вздрагивают, улавливая дымок пожара, который еще только разгорается.
А еще этот год – год великого раскола: мы всю дорогу яростно спорили. Уехать или остаться. Кто правее, уехавшие после 24 февраля или после 21 сентября. Если ты остался и работаешь в России, то не соучастник ли ты военной агрессии. Да, всем не уехать – не бросить родителей, не найти, на что жить за границей, в конце концов, не бросить дело, без которого жизнь теряет смысл. Есть ведь учителя, и среди них хорошие, без которых детям труба. Есть врачи, без которых труба всем. Есть актеры, чей зритель только в России, – и далее по списку. Они могут быть сто раз против войны, но ведь их налоги тоже идут на войну – как и все вообще налоги. Никто не может отделить свою копейку – сказать, что ее нет в той пуле, которая убьет украинца. Это не значит, что нельзя больше работать врачом, учителем или вагоновожатым – но это надо понимать. Надо мучиться этим – если ты человек. Каждый – и оставшийся в России, и уехавший из нее – сегодня в трагической ситуации. Повторяю – если он человек.
Потому что невозможно не видеть тех волн крови и разрушений, которые заливают Украину по вине нашей страны, а значит, и по нашей вине тоже – и не мучиться угрызениями совести. Пусть я не воюю и ничего не делаю для продолжения войны, но я, волею судьбы, часть огнедышащего дракона, его маленькая чешуйка – и я не могу думать об этом спокойно. Мне кажется, главный раскол идет именно по этой линии – на тех, кто мучается и кто не мучается. Рано или поздно за голову предстоит схватиться всем. Но это будет уже другая страна – или то, что от нее останется.
А еще я вспоминаю мечты большевиков о всемирной революции – мне стало казаться, что она никуда не делась, просто видоизменилась – теперь Путин хочет весь мир превратить в кооператив "Озеро". И как когда-то большевики ради своей идеи извели на корню русское крестьянство, так и он теперь сжигает в войне российских мужиков. И у него достаточно помощников. Один из трех солдат, вернувшихся раненными с фронта, героев трагического сюжета “Дождя”, передает крики своего командира: “Мне все равно, сколько вас погибнет, я сюда за медалями приехал!” Этот командир – тоже Путин. Я не сомневаюсь, что всемирная путинизация лопнет, как и всемирная революция. Весь вопрос – в цене.
Татьяна Вольтская – журналист Радио Свобода, поэт
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
