"Рыба воняет нефтью". Жизнь коренных народов Сахалина среди меняющегося климата и отравленной ради денег природы

Север Сахалина, Ногликский район, начало ноября. Тундра. Между ягелем и пожелтевшей травой, покрытой блестящим инеем, брусника. Красные бусины, незаметные с первого взгляда, переливаются на солнце. Воздух наполнен свежим хвойным ароматом. Говорят, сейчас ягода самая вкусная – когда по ней ударяет первый мороз, она становится сладкой. В нескольких километрах отсюда – в тайге – разбили стоянку оленеводы. Ближе к зиме они перемещаются с открытых пространств в лес, чтобы укрыться от надвигающихся холодов. Оленеводство на Сахалине – вымирающий промысел, хотя некоторые пастухи с надеждой называют его возрождающимся. Они – представители коренных малочисленных народов: нивхов и уйльта.

Текст: Анастасия Троянова, "Смола"

Экологический журналист Анастасия Троянова и документальный фотограф Марина Сычева отправились на Дальний Восток, чтобы выяснить, как проблемы окружающей среды влияют на жизнь коренных народов. Они побывали на Сахалине, в Приморье и Хабаровском крае и узнали, как люди, привыкшие жить на природе и зависящие от ее благополучия больше остальных, ощущают экологические изменения, адаптируются к ним и уживаются с новой средой, в которой на смену траве и деревьям все чаще приходят бетон, сталь и трубопроводы.

Сегодня – репортаж с Сахалина, где нивхи и уйльта пытаются вести традиционный быт в тисках нефтегазовых компаний, государственных мегапроектов и меняющегося климата.

Ула значит олень

Не успев заглушить мотор машины, Герман Мувчик спрыгивает с водительского сидения и протяжно кричит "Тооо-Тооо". Объясняет: "Так обычно пастухи подзывают оленей". Но для него в двух этих слогах скрывается больший смысл – мужчина ждет встречи со своим ручным оленем Тотошей. Мама животного умерла, когда тот был совсем маленьким, поэтому Герман выкормил его сам. В Якутии таких животных называют олень любви – его не отдадут на мясо, а будут заботиться о нем до старости. Тото в переводе с нивхского языка значит "серебро" – это первый олененок в стаде Германа с белоснежной шерстью.

Мы в тайге на зимней стоянке оленеводов – привезли провизию для животных и пастухов. Повсюду невозмутимо бродят северные олени с колокольчиками. У одних рога покрыты плюшевой шерстью, у других они уже костяные, третьи – сбросили их совсем. Мягкие летом, осенью оленьи рога становятся тверже, поэтому животные сами счесывают с них мех.

Перед палатками пастухов на привязи топчутся несколько оленей – это хоры. Так называют некастрированных молодых самцов-"производителей", которые должны "покрыть" важенок. Если все будет хорошо, в следующем году в этом стаде появится 38 новых телят. Отпускать хоров на прогулку без присмотра нельзя – могут покалечить себя и других животных, слишком дерзкий у них нрав.

На костре варится недавно выловленная рыба, другая порция вялится на самодельной вешалке из палок – пастухи заготавливают юколу. Чтобы добраться сюда, пришлось свернуть с асфальтированной федеральной трассы А-393 в районе реки Ботасино в дикую местность и несколько километров продираться сквозь заросший стлаником лес.

Стланик считается сорняком, им активно зарастают горельники – так называют лесные территории северного Сахалина, по которым прошлись сильнейшие пожары в 1998 году. "Тут он молодой, по колено, а бывает два-три метра в высоту. Забивает собой все, в том числе ценные моховые места", – рассказывает Герман про стланик. Деревья здесь редкие, низкие и "худые" – земля все еще не восстановилась от пожаров двадцатилетней давности. Хотя раньше была классическая, плотная тайга.

Оленеводство – традиционный вид деятельности народа уйльта, считающегося одним из самых малочисленных в мире: их количество не превышает 300 человек. В переводе с уйльтинского языка ула значит "олень", от этого слова и образовалось название народа. Однако сам Герман Мувчик – нивх, оленеводство для него не основной промысел.

"Из рыбака Герка превратился в оленевода, – говорит его жена, уйльтинка Анжела. – Нивхи живут рыболовством, охотой, когда-то разводили собак. Но в 2019 году мы решились на выращивание своего стада.

Муж хоть и нивх, а понимает мою боль – Сахалин и уйльта теряют оленеводство. Настоящих пастухов на весь остров осталось шесть человек: когда уйдут они, будет совсем беда".

"Тайга к себе тянет"

До прихода советской власти на Сахалин, каждый коренной народ здесь вел свой образ жизни. Уйльта – кочевники. Они ходили в тайгу на зимовку вместе с оленями: с пастухами в палатках жили их жены и дети, у каждой семьи было по 10–15 животных. Летом уйльта дополнительно занимались рыболовством, охотой в лесу, сбором ягод и грибов.

По словам Анжелы Мувчик, цивилизация – советская культура, образование и нефтегазовая промышленность – обрушились на неграмотный, "дикий", коренной народ Сахалина как снег на голову. Кочевой образ жизни закончился, со стойбищ всех расселили в поселки, люди лишись своих родовых угодий. Хотя некоторые семьи, несмотря на выделенное жилье, продолжали время от времени уходить в тайгу и вести полукочевой образ жизни.

"Детей забирали в интернаты, мы с Германом тоже через них прошли. Там разрешалось говорить только на русском, поэтому уйльта и нивхи забыли родной язык, – со слезами вспоминает Анжела. – С приходом социализма аборигены стали работать в колхозах, одним из самых богатых был совхоз “Оленевод”. У пастухов зарплаты были выше, чем у председателя совхоза, мы ни в чем не нуждались. Да и оленей на Сахалине водилось полно – тысячи голов. Но в девяностые колхозы развалились, как и все в стране. Оленеводы стали пить – это до сих пор большая проблема коренных народов. Но те, кто оставался в силах, продолжали заниматься оленями, даже когда количество животных резко сократилось. У нас это в генах зашито – вам не понять. Уйльта без оленей – не уйльта. Это душа народа, как и язык", – утверждает Анжела.

Оленевод Николай говорит, что в городе шумно, нечем дышать, да и вообще асфальт твердый, ходить по нему тяжело, болят пятки. Через неделю в родном селе Вал он начинает тосковать по дому. "Сюда, в палатку хочу. Тайга мой дом – так всем и говорю. Нам эта жизнь не кажется тяжелой. Тут все время расписано по минутам. Утром просыпаемся до рассвета, в первую очередь занимаемся оленями. Потом – кто на охоту, кто на рыбалку. Что поймали, то и поели", – рассказывает он.

"Я бросил было оленеводство на два года, но не смог работать на дядю. Не терплю, когда кто-то указывает мне что делать. Да и тайга к себе тянет – мы выросли здесь, это привычно и знакомо", – добавляет оленевод Женя.

В разговоре между собой пастухи размышляют о кочевке в другое место.

Здесь они ловят рыбу – берут у места ценные ресурсы, а олени тут же "портят" землю, выбивают ее копытами и выедают мох. "Нужно уважать тайгу, не надо ее истощать. Это ведь наш дом, неприятно жить в убитом месте",

– по-простому отвечает Женя на вопрос о необходимости новой кочевки.

Никто из них сейчас не ест оленину – животных настолько мало. Своих берегут, диких не отстреливают. Хотя оленье мясо для многих коренных народов – традиционная пища, они на ней выросли. Но теперь главная цель – нарастить поголовье. "На будущий год, надеюсь, сотню жахнем", – мечтает Герман. Сейчас в стаде порядка 70 животных, из них около 30 принадлежат Мувчик, остальные другим оленеводам.

"Никакой прибыли для нас от этого нет. Только тратим время, силы и деньги. Правительство области не так уж заинтересовано в восстановлении оленеводства на Сахалине. А из промышленников помогает только "Газпром" – выделяют 200 тысяч рублей в год на питание оленеводам. Вот и вся помощь от этих компаний", – вздыхает Герман.

"Сейчас они все выкачают, а мы останемся с разбитым корытом, – вслух думает Николай. – У нас на Чайво рыба воняет нефтью. Сразу не заметить, а как начнешь варить – запах так и прет. Это последние лет семь. Еще и собаки с этих заводов расплодились – наших оленей гоняют, могут загрызть".

Оберегать оленей приходится и от людей – со стада нельзя спускать глаз, иначе их быстро погубят, как это было в девяностые. "Нефтяники тут давали жару. Ради веселья с вертолета кидали в стада гранаты. А сколько раз я находил туши с отрезанными ляжками (самая ценная мясная часть оленя – прим. ред.), не сосчитать, – вспоминает Герман. – Да и сейчас нашего оленя все хотят поиметь".

Диких оленей на Сахалине осталось порядка двух тысяч, но Мувчик считает, что животных намного меньше. Основная их часть живет в труднопроходимых местах на западном побережье острова. В основном это потомки одичавших животных, которые когда-то были собственностью совхозов.

Пастухи вспоминают уйльтинку Галину Макарову из села Вал – первых оленей семье Мувчик передала именно она. "Галина Борисовна уже в возрасте, не может за ними ухаживать. Если бы не эта женщина, их бы всех перебили. В перестройку она собрала оставшихся оленей, не бросила, хотя тяжелое было время, людям есть было нечего. Но она и пастухов вырастила, и знания передала", – объясняет Анжела.

В этот приезд Тотоша так и не вышел. Герман переживает: а вдруг загрызли собаки или наткнулся на медведя? Но через несколько дней придут хорошие вести: олененок жив.

Олени семьи Мувчик – местная достопримечательность. Пока животные находились в Венском – селе, где живет большая семья Германа и Анжелы, – к ним часто приезжали гости. "Одна женщина бежала к оленям, а потом упала на колени и закричала: "Родненькие вы мои!" Часто приезжают с детьми, всем хочется погладить, обнять животных. Видно, что сахалинцам не хватает этого, многие помнят былое время", – рассказывает Анжела.

Герман вспоминает, как начинался его путь в оленеводстве. "У нас [нивхов] все понятно: если рыба придет – поймаем, нет – будем голодными. Оленеводство иначе устроено. Я раньше осуждал пастухов, мол, лоботрясы, сидят в палатках, ничего не делают. А когда сам взялся, понял, что был неправ. Это тяжелый труд".

Восстановление домашнего оленеводства на Сахалине – задача со звездочкой. Нужно не только поддерживать моральный дух оставшихся пастухов, но и привлекать к делу молодежь, особенно когда стадо начинает расти. Но Мувчик настроен решительно: "Я ведь не уйльта, я нивх, я рыбак. Но показал мужикам, что надежда на развитие оленеводства есть. Рыбачить в серьезных масштабах я лет десять как перестал, хотя раньше мы только за счет этого и жили. Распродал весь свой инвентарь и снасти, не выгодно этим теперь заниматься, потому что рыбы нет".

"Рыба – это и есть нивхи"

Село Некрасовка стоит на побережье залива Помрь. У воды рассыпаны шуршащие кучки морской капусты с характерным запахом. Они волнообразно стелются вдоль всего берега. Сегодня отлив. Вода убежала, оголив песчаные "банки" – так здесь называют отмели. Границы острова Сахалин изрезаны заливами, каждый живет собственной жизнью и обязывает людей учитывать свои циклы. Рыбак Руслан Няван показывает приложение на телефоне, помогающее отслеживать эти циклы: "Видите, а завтра будет двойная вода". Все, кто взаимодействует с морем, знают об особенностях поведения того или иного залива. У коренных народов от "настроения" воды буквально зависит распорядок дня.

Село состоит из двух частей: новой Некрасовки и старой, смотрящей прямиком на залив. Большая часть населения круглый год живет морем – даже те, кто не относится к коренным народам. Некрасовка считается поселением нивхов, но в последние десятилетия количество коренных здесь сократилось: с 1,2 тысяч в конце 80-х годов до менее чем 500 человек сегодня. Падает и общая численность населения, как и в других российских селах. Несмотря на это, в Некрасовке живет много молодежи. На вопрос, что их привлекает, ведь нет ни работы, ни жилья, ни денег от нефтегазовых проектов, отвечают: рыбалка.

"Если пошла рыба, нивхи забывают обо всем, даже если они в этот момент где-то работали. Наши дети самостоятельно начинают рыбачить лет с восьми, – объясняет жена рыбака Руслана, нивха Александра Няван. – Когда нефтегазовые проекты только пришли на север Сахалина, наши там поработали, а потом все равно вернулись в Некрасовку. Мы народ-ихтиофаг. Чиновники спрашивают: а почему бы вам не заниматься этнотуризмом, сбором дикоросов, а не рыбалкой?

Ну давайте будем, как обезьянки в цирке, плясать, ходить только по ягоду да по грибы. Но тогда нивхов не останется, народ будет уничтожен. Ведение традиционного рыболовства – основа нашего существования. Рыба – это и есть нивхи".

Интересы коренных народов на Сахалине давно сталкиваются с интересами рыбопромышленников. Места для рыбалки, положенные им бесплатно, компании готовы покупать за большие деньги. Использование и распределение рыбопромысловых участков всегда жаркая тема для обсуждений между чиновниками, бизнесменами и коренными жителями.

"Нивхи не стремятся заполучить себе какую-то территорию, мы просто живем на своей земле, у нас есть право на традиционное рыболовство, закрепленное законом. Нам никто не может запретить выход на воду там, где идет рыба, – объясняет Александра, вспоминая подобные случаи. – На нашем северо-западном побережье она может плохо ловиться, а на востоке хорошо. Но нам разрешается рыбачить только в определенной подзоне, а не во всех местах традиционного хозяйствования. Поэтому иногда мы даже не вылавливаем свои лимиты, потому что рыбы нет".

Однако рыбы не только становится меньше там, где раньше было достаточно. По словам некрасовцев, с ней еще происходят загадочные вещи. Няваны показывают фотографию – рыба без сформировавшейся челюсти. Затем видео, на котором внутри разделанной тушки есть и молока, и икра одновременно. "Конечно, некоторые стали говорить о влиянии "Фукусимы", но подобные мутации появились намного раньше. Мы не ученые и не знаем, с чем это связано, но не заметить это невозможно", – говорит Александра Няван.

Более того, непонятно, когда рыба придет и в каком количестве. Раньше у каждого вида был свой сезон и период лова. Например, горбушу в Некрасовке всегда ждали 18–22 июня, но в последние три года срок отодвинулся. В 2023-м горбуша пришла в начале августа, в 2022-м – в конце июля. "Почти на полтора месяца смещение путины. Или вообще происходит дурдом – идет сразу вся рыба: и летняя, и осенняя, и первый ход, и второй, и третий, все вперемешку. А наша кета, которая раньше считалась одной из самых крупных на Сахалине, измельчала. Если получается поймать особь весом в 5 кг – это большая удача. Хотя старшее поколение вспоминает, что раньше хвост (одна штука – прим. ред.) охинской кеты в среднем весил 8-12 кг".

Появилась и новая, нетипичная для этих мест рыба. Так, по словам воспитателя местной школы-интерната Натальи Чайки, около десяти лет назад в Некрасовке стали ловить пеленгаса, но это не нивхская рыба. Традиционно нивхи питаются лососевыми (кета, горбуша) и осетровыми породами (осетр, калуга), что часто ведет к разногласиям между коренным населением и природозащитниками. Первые настаивают на разрешении добычи тех видов рыб, которые являются их национальной пищей, но именно эти породы, как правило, охраняются экологами.

"Калуга – одна из рыб, составляющих основу питания нивхов. Нам очень хочется получить разрешение, тем более коренные народы не будут ловить ее в промышленных масштабах. Но пока добиться этого не получается – калуга находится в Красной книге. Нам кажется, что сейчас в природе ее стало больше, но это лишь общие наблюдения. Выход, конечно, не в том, чтобы убрать рыбу из Красной книги ради нашей прихоти. Нужно сделать так, чтобы отпала нужда ее туда заносить, калуги должно стать достаточно в естественной среде", – объясняет Наталья.

Чайка уверена: общество должно выработать негласные правила экологической культуры и следовать им, чтобы оставить что-то для будущих поколений. "Взрослые учат молодежь: не надо бить местную рыбу. Например, если ловится мелкая навага, отпустите, она должна вырасти, расплодиться, чтобы потом вернуться сюда в большем количестве", – приводит она пример.

Заливу Помрь и его морским обитателям добавляет проблем постепенное обмеление. "Банки" становятся больше и зарастают травой, а место, где водоем соединяется с Охотским морем, заиливается и нуждается в постоянной расчистке. "По нашему заливу скоро можно будет ходить пешком. Раньше (в советские годы – прим. ред.) место соединения с морем постоянно пробивали, но сейчас никто этим заниматься не будет, слишком дорого и невыгодно. К нам в деревню приезжали представители рыбоохраны, мэрии, губернаторы, депутаты – вопрос поднимался неоднократно, но всякий раз мы получали в ответ "подумаем". Думают до сих пор", – делится нивха Полина Тубина, работник некрасовского Дома культуры.

С другой стороны острова, на его восточном побережье, в Ныйском заливе, у села Венское тоже наблюдаются изменения. "Зимой он стал молчаливым, будто тоскует по былым временам, – рассказывает Анжела Мувчик, называя залив кормильцем. – Раньше здесь водилось много корюшки, причем она была очень крупной, попадались экземпляры почти на полтора килограмма. В феврале-марте мы уже вовсю ловили ее удочками. Но уже лет пять как корюшка отсюда ушла, только в 2023 году опять внезапно нагрянула. Что произошло, мы не знаем, ведь Ныйский залив для нее знакомый, исторический путь. При этом юг Сахалина, который раньше ездил за корюшкой к нам (в Ногликский район – прим. ред.), стал ловить ее мешками у себя. Что-то в природе меняется", – заключает Анжела.

Это похоже на конец света

Стая собак с заливистым лаем выбегает из-за барака в Венском: они прыгают и что-то перетягивают друг у друга из пастей. Дворняжка по имени Ласка оказывается проворней других, выхватывает нечто и несется к нам под ноги. Оказывается, собак развеселила нерпина ласта. Охотники недавно вернулись с добычей – сегодня поймали двух нерп.

Это еще один вид традиционной пищи нивхов, без которой они не мыслят своего существования. В ход идет все: и мясо, и жир, а неупотребляемые человеком части – кости, шкуру, хвост и ласты – отдают животным.

Принцип жизни коренных народов: ничего не должно пропасть даром и быть выброшенным.

Охота на нерпу идет круглый год, но лучшее время – осень. К этому сезону она успевает нагулять ценный жир. Семья Германа и Анжелы Мувчик добывает тюленей с помощью специальных морских ловушек, но некоторые нивхи пользуются обычными ружьями.

"Ловушки стало часто уносить в море. Мы их ставим, потому что по всем признакам лед уже крепкий. Но потом происходят резкие изменения в погоде – оттепель, ветер, шторм, – и их срывает. После этого вся семья сидит грустная: ловушки дорогие, одна стоит минимум 70 тысяч рублей. Климат очень изменился, стал теплее, – анализирует Анжела. – Лет 15 назад мы 7 ноября уже стояли на льду с удочками, а сейчас дай бог к концу декабря [Ныйский] залив нормально промерзнет, и то нет уверенности, что снова не нагрянет теплынь. Раньше мы вообще не думали о том, что ловушки может куда-то унести, ставили аж по пять штук и не ждали подвоха. А теперь с опаской ставим одну, максимум две".

Оленеводы говорят, что обычно в начале ноября снег лежал по колено и по тайге они уже ходили на лыжах. Но последние пять лет в это время лишь начинаются первые заморозки и снегопады. Изменения замечают и в Некрасовке: в деревне случаются сильные морозы до –45 °C в январе, а лето, наоборот, становится теплее.

"Я всегда любила август. Комаров нет, погода еще хорошая, да и в целом месяц богат на природные дары: идет кета, ягоды, грибы. Сейчас в августе у нас начинаются штормы, которые раньше приходили в середине сентября-октябре. Мы просто не можем выйти на рыбалку, потому что это опасно для жизни", – делится Александра Няван.

Женщина не знает, чего ждать от следующего года, потому что предыдущий, по ее ощущениям, был похож на конец света. Растения, обычно цветущие в июне, в 2023-м зацвели в начале августа, а тополиный пух летал до начала сентября. Стрекозы, появлявшиеся всегда в середине лета, в прошлый год показались лишь осенью. "У меня никогда не вызревали помидоры в теплице, всегда снимала их зелеными. А в этот раз они все покраснели", – рассказывает Няван.

"Раньше мы выращивали только картошку да морковку. Но сейчас, из-за того что климат стал теплее и многие обзавелись теплицами, появились кабачки, вырастить которые в Некрасовке когда-то было нереально. Кто-то даже успешно экспериментирует с арбузами и виноградом", – говорит Полина Тубина.

Наталья Чайка вспоминает, что в июне 2023 года жители Некрасовки уже ходили в легкой летней одежде, хотя на север Сахалина лето приходит небыстро: по Помрю и Ныйскому заливу в это время еще гуляют льды: "Мы практически не убираем демисезонную одежду, потому что в начале лета еще местами лежит снег, особенно в лесу, и могут мерзнуть руки. А тут уже 10 июня было тепло, июль был совсем жарким, что нетипично для наших мест".

"Теперь все храним в секрете"

Перед нами на стол ставят килограммовую банку красной икры, слабосоленую кету, хлеб, масло, юколу и миску с брусникой. Она и впрямь сладкая – без тени горчинки. Набор продуктов в каждой семье нивхов, к которым мы заходили в гости, практически одинаков: рыба, приготовленная в разных вариантах, лесные дары в виде ягод и блюд с грибами, хлеб, чай, порой разные эксклюзивы вроде нерпичьего мяса.

Вспоминаю строки из стихотворения Анжелы Мувчик о бруснике, которое она написала в 2017 году:

"Ведь может так случиться через годы –

Мы будем рыскать в поисках полян

Любимой ягоды для здешнего народа,

Такой привычной в рационе северян".

Сегодня эти слова звучат как пророчество:

теперь на поиски брусники, клюквы, морошки и клоповки действительно приходится уходить за тридевять земель. Те места, куда может подъехать машина, давно обнищали.

"Еще не успела поспеть [брусника], уже зеленую выдирают комбайнами вместе с корнями. После этого там ничего не растет – кусты стоят голые, не восстанавливаются. Мы раньше по доброте душевной рассказывали, где собираем ягоду, а теперь все храним в секрете. Часто бывало: расскажешь, приедешь на будущий год, а там все выдрано", – печалится Герман Мувчик.

За природными дарами на север Сахалина тянутся жители южной части острова, что создает дополнительную нагрузку на местные экосистемы, которая ежегодно лишь увеличивается. Но это меньшая из проблем, волнующая коренных жителей. В прошлом году власти Сахалинской области и Хабаровского края вновь вернулись к обсуждению идеи строительства моста с острова на материк. За словами пока не стоит решительных действий, но даже вероятность возникновения этой транспортной артерии сильно беспокоит людей.

"И так оленей всех выдавили, а мост построят – ни оленей, ни пушнины, ни ягоды больше не будет, все закончится, – вздыхает пастух Николай. – Нам своих сахалинских расхитителей хватает, а если из других регионов попрутся, вы представляете что тут будет?".

У нивхов и уйльта есть черта, присущая, пожалуй, большинству коренных народов. Для них природа не просто среда, у которой они берут ресурсы для жизни, это друг и родитель со своим характером и чувствами, воспринимаемый как одушевленное существо.

"Геркина прабабушка отрубила себе палец, когда пришла советская власть и нужно было начинать работать в колхозе. Коренные народы бережно относятся к земле, а вскапывать ее лопатой – все равно что ранить ножом, это грех, уикра по-нивхски. Так она пыталась искупить свою вину, – говорит Анжела. – Мы с мужем никогда не пройдем мимо, если видим какие-то промышленные работы, разливы. Обижают землю – так это воспринимаем".