"Левада-центр" опубликовал результаты исследования, зафиксировавшего рост количества россиян, в жизни которых религия играет важную роль. За последние 12 лет, к апрелю 2024 года, их доля выросла на 22% и достигла 52%. Большинство россиян считают себя православными – 74%. С 2017 по 2020 годы их доля снижалась и дошла до 65%, но с началом войны начала постепенно расти. Связан ли этот рост с войной и во что превратилась РПЦ на службе у государства, сайту независимых журналистов "Окно" рассказал старший научный сотрудник Центра православных исследований Фордемского университета Сергей Чапнин.
Текст: сайт "Окно"
– Сергей Валерьевич, "Левада-центр" провел опрос среди россиян, собираются ли они праздновать Пасху. 86% опрошенных заявили, что собираются. 71% будут красить яйца, 34% намерены испечь куличи. При этом в церковь на ночную службу отправятся всего 8% респондентов. Можно ли считать, что последняя цифра точнее всего передает число православных в России?
– По результатам опроса не так сложно сделать выводы о том, кто является верующим, а кто просто красит яйца и печет куличи, следуя исключительно культурным традициям. Когда мы в этом опросе пытаемся разглядеть религиозную составляющую, мы видим одну-единственную цифру – 8%. Это те, кто собираются на ночное богослужение. Меньше одной десятой от тех, кто собирается праздновать Пасху. При этом я подозреваю, что из этих восьми процентов больше половины придут только на крестный ход и начало утрени, буквально минут на 20–30, а потом пойдут домой и сядут за стол. Словом, даже этот опрос ясно говорит о том, что религиозность современного российского общества крайне низкая.
Опросы ВЦИОМа фиксировали тенденцию к снижению числа россиян, считающих себя православными, начиная с 2018 года. Если в 2017 году таковыми называли себя 75% респондентов, то в 2018 году их было уже 72%, в 2019 году – 70%, в 2020 году – 68%, в 2021 году — 66%. Однако в 2022 и 2023 годах ВЦИОМ зафиксировал небольшой прирост до 68% (+2%).
– Получается, лучше всего ситуацию передают исследования о доле россиян, посещающих храмы, – не более 2%?
– Многое зависит от формулировки вопроса и от интерпретации результатов. Что значит "посещают храмы"? Насколько регулярно посещают? Здесь скорее нужно смотреть на соблюдение целого комплекса традиций, связанных с религиозными практиками. Например, на соблюдение Великого поста. Сколько людей его соблюдает? Немного. Сколько людей ежедневно молятся? Тоже немного. Хотя, казалось бы, не только православные, а все, кто причисляет себя к какой-либо религиозной общине, призваны ежедневно молиться, регулярно участвовать в богослужении. Если все это сопоставить, то цифры оказываются предельно скромными.
Помните, какое большое обсуждение было зимой, когда МВД представило свою статистику посещаемости богослужений на Рождество? Цифры оказались шокирующе низкими. То есть, когда речь заходит об институциональной религии, о практиках, связанных с общими религиозными традициями, мы видим, что Россия страна очень секулярная. Уверенных, надежных членов религиозных общин гораздо меньше, чем тех, кто в том или ином виде заявляет о своей религиозности.
Впрочем, я не исключаю, что надо всерьез относиться к внедеминационным православным, то есть таким, которые не считают себя членами РПЦ, но верят во Христа и принадлежат православной традиции. Хотелось бы увидеть более убедительную детализацию в соцопросах.
В 2024 году Рождественскую службу в храмах, по данным МВД, посетили 1,4 млн человек. Это почти в два раза меньше, чем в 2020 году, когда эта статистика публиковалась в последний раз – 2,4 млн. Для сравнения: в 2019 году храмы на Рождество посетило более 2,6 млн православных.
– В чем вы видите основную причину такой реально низкой доли верующих?
– Прежде всего в том, что и в Русской православной церкви, и в большинстве религиозных общин в России очень плохо с религиозным образованием. Церковь как институт не побуждает своих членов интересоваться Священным писанием, вероучением, молитвенными практиками, историей Церкви. В итоге люди плохо знают основы своей веры и схватывают их из каких-то разговоров, которые слышат в церкви, из повседневного общения. Это знание, как правило, не систематизировано и довольно примитивно. В результате формальные элементы религиозного культа выходят на первый план, а то, что относится собственно к содержанию веры, к пониманию основ вероучения, – все это отходит на задний план и не актуально для среднестатистического прихожанина. Я думаю, что проблема прежде всего в этом: человек, который приходит в церковь, не знает, как нужно верить, а Церковь его этому не учит.
– Это так только в России? Или в других странах тоже есть эта проблема?
– Во многих странах религиозному образованию все-таки уделяется гораздо более серьезное внимание. С другой стороны, кризис институциональных церквей – это общая проблема современного мира. И Православная церковь здесь не исключение. Тенденция очевидна: жесткие иерархические структуры выглядят гораздо менее привлекательными, чем сетевые сообщества. А Русская православная церковь сегодня выстроена по предельно жесткой иерархической вертикали. У нее мало ресурса на сетевое общение, поскольку для того, чтобы строить сетевое общение, у приходов должна быть широкая автономия, а они в результате реформ патриарха Кирилла какой-либо самостоятельности полностью лишены.
– Жесткое преследование Свидетелей Иеговы связано как раз с тем, что они используют сетевую модель и поэтому гораздо более эффективны?
– Думаю, со Свидетелями Иеговы проблема в другом. Они не признают авторитет государства и принципиально не воздают почести флагам, не идут в армию и пр. Эта позиция диаметрально противоположна той, которую занимает РПЦ. Она мыслит себя только в тесном союзе с государством. И современное российское государство считает, что и все иные религиозные общины должны быть точно так же лояльны. Поэтому лояльные государству общины получают ту или иную поддержку, а нелояльных, как мы видим на примере Свидетелей Иеговы, предельно жестко преследуют.
– Доля православных среди россиян постепенно снижалась с 2017 по 2020 годы, но последние два года все-таки растет. Связан ли этот рост с войной?
– Безусловно. Массовая религиозность возрастает по мере снижения общей предсказуемости жизни. Когда человек лишается возможности что-то планировать, когда привычные элементы повседневной жизни теряют свое прежнее значение и, тем более, когда человек видит ужасы войны – страдания, ранения, смерть близких людей, – ему хочется на что-то опереться. Чаще всего в такие периоды жизни люди находят опору в традиционной религиозности. Это, я бы сказал, скорее защитная психологическая реакция на проблемы, с которыми сталкивается и отдельный человек, и общество в целом.
Поэтому, с одной стороны, неудивительно, что число верующих растет. С другой стороны, если можно говорить о "качестве" веры, то оно довольно низкое. Это просто ожидание, что Господь как-то поучаствует в жизни, потому что больше некому: утешит, поддержит, поможет решить какие-то нерешаемые вопросы. В этой ситуации крайне мало места для искренней веры. Веры в то, что Иисус Христос – это спаситель, который умер на кресте и воскрес в третий день, чтобы освободить нас от греха и даровать нам вечную жизнь. Для людей, которые приходят в церковь в тревожной ситуации, это не главное, им нужна срочная помощь – иногда чисто практическая, иногда психологическая. Обращаясь к Богу или священнику, они ждут ответа на свои просьбы, а соблюдение церковных ритуалов дает им некоторый комфорт. Все это поддерживает человека, и ему становится немного легче, ему кажется, что бремя проблем немного спадает. Но все это лишь первый, крохотный шаг к вере. Будут ли сделаны другие – открытый вопрос.
– Если церковь в трудные времена выполняет психотерапевтическую функцию, значит, число верующих будет расти по мере усиления трудностей?
– Да, конечно. Дело в том, что и аскетические практики, и послушание, и весь религиозный ритм жизни – все это столетиями формировалось во многом для того, чтобы дать человеку какую-то опору в мире с высокой неопределенностью. Опора в религиозных практиках, в ритуале – это очень понятная вещь. Но обратной стороной этого является то, о чем я говорил в начале нашего разговора. Да, человек знакомится с ритуалом, начинает жить как минимум какими-то элементами этого ритуала. Но с вероучением как таковым он не знакомится и главное содержание веры для него, как это ни парадоксально звучит, остается недоступным, даже если он годами практикует те или иные ритуалы.
– И это именно та причина, почему заповедь "Не убий" не мешает поддерживать войну?
– Совершенно верно, одна из причин. Если бы современные православные в России изучали Священное Писание или хотя бы регулярно его читали, если бы пытались понять, что проповедовал Иисус Христос, то они бы легко убедились, что та конструкция гражданской религии, в которую среди прочего входит пренебрежительное или избирательное отношение к заповеди "Не убий", – это с христианской точки зрения невозможно. Невозможно говорить о том, что православные готовы убивать только потому, что эта часть великой битвы сил добра, на стороне которых находятся Россия и РПЦ, и неких сил зла, связанных с коллективным Западом. Это парарелигиозная идеологическая конструкция, которая оказалась инкорпорирована в религиозный дискурс. Никто не говорит: "Стоп, подождите, как же такое может быть?!", потому что большинство верующих не знает или плохо знает Евангелие.
В конце сентября 2022 года патриарх Кирилл во время богослужения в храме Александра Невского попросил о победе Святой Руси и пообещал погибшим на войне "прощение грехов". "Церковь осознает, что если кто-то, движимый чувством долга, необходимостью исполнить свою присягу, остается верным своему призванию и идет исполнять то, что его долг ему велит, и если в исполнении этого долга человек погибает, то он, несомненно, совершает деяние, равносильное жертве. Он себя приносит в жертву за других. И потому верим, что эта жертва смывает все грехи, которые человек совершил", – сказал патриарх. А в начале апреля 2023 года он заявил, что Россия в "нынешней нашей брани" находится "на стороне света" и "противостоит злу".
– Но ведь есть же люди, которые хорошо знают Евангелие, искренне верят, но при этом поддерживают войну?
– Мне крайне трудно себе представить, что есть православные христиане, поддерживающие войну. Видимо, мы сейчас используем такие понятия, как "православный" и "христианин", слишком расширительно. И здесь нужно упомянуть еще об одной проблеме конца XX – начала XXI века, связанной с религией. Заключается она в том, что в России после века идеологий религиозные традиции легко соединяются с идеологическими конструкциями. И эта эклектика в пространстве постмодерна вовсе не выглядит ужасно. То, что мы в повседневном нашем общении называем современным православием, – это чаще всего вообще не православие, не вера. Это православная идеология, которая сформирована из разнородных элементов. Некоторые связаны с православными традициями, но воспринятыми крайне поверхностно, однако есть и политические идеи, которые удобнее внедрять, если они упакованы в православную оболочку.
Церковное возрождение, которое продолжалось почти три десятилетия, окончилось не возрождением Русской православной церкви, а формированием постсоветской гражданской религии, где идеологическая составляющая играет не менее важную роль, чем религиозная.
– Сложно усомниться в искренней вере большинства православных священников. Почему же они не выступили против войны?
– Да, это закономерный вопрос. Многие из них тоже воспитаны не столько в православной традиции, сколько в парадигме новой гражданской религии. Но есть и еще одна проблема, на которую стоит обратить внимание: мы перестаем различать оттенки и часто говорим, что вот это черное, а вот это – белое, и ничего нет посредине. Это не так, посредине великое множество разных оттенков. И когда мы говорим о реакции духовенства, я могу с уверенностью сказать, что немало священников выступают против войны. Да, они молчат, прекрасно понимая: если они публично выступят против войны, то лишатся места своего служения, лишатся храма. Мы видим, как быстро лишают сана тех, кто выступил против. Если такой лишенный сана священник может уехать из России, то есть шанс подать апелляцию к Вселенскому патриарху и быть восстановленными в священном служении. А у тех, кто остаются в России, такой возможности нет и, видимо, еще долго не будет. Поэтому они молчат.
Здесь мы видим, что есть два разных молчания – молчание "за" и молчание "против". Это очень важная культурная практика в России. Я думаю, что те, кто общается со священниками на повседневном уровне, прекрасно понимают, на какой стороне они находятся, даже если они молчат. В нынешних церковно-политических условиях они молчат, просто чтобы не было формального повода к ним придраться. И это довольно массовый сегмент внутри православного сообщества.
С началом полномасштабного вторжения в Украину "церковному расстрелу" – лишению сана, – подверглись десятки священников Русской православной церкви. Так, священника Иоанна Коваля лишили сана за то, что он заменил слово "победа" на слово "мир" в новой молитве "О святой Руси", которую поручил читать патриарх Кирилл. Иерея Иоанна Бурдина запретили в служении после антивоенной проповеди и штрафа за "дискредитацию армии". Протодиакон Андрей Кураев, признанный т. н. "иноагентом", лишился сана из-за "деструктивной деятельности" и отказа покаяться в ней. Архимандрит Кирилл Говорун лишился сана за то, что назвал "лжеучением" идею "русского мира". Протоиерея Алексея Уминского подвергли "церковному расстрелу" за отказ "от исполнения патриаршего благословения читать молитву о святой Руси за божественной литургией". А иеромонаха Иоанна Курмоярова приговорили к трем годам колонии по обвинению в распространении фейков об армии. Почти 300 священнослужителей Русской православной церкви подписали обращение с призывом к прекращению войны.
– Разве это молчание "против" – единственная возможная форма протеста для духовенства?
– Нет, конечно. Мы уже говорили о важности религиозного образования. Священникам, которые это понимают, приходится самим вести занятия. И те из них, которые просто последовательно, честно и серьезно изучают Священное Писание со своими прихожанами, делают большое дело – воспитывают сознательных христиан, знакомых со Священным Писанием, со Словом Божиим. Это точечная, но огромная и очень важная работа, потому что, к сожалению, все православные образовательные институты – и семинарии, и воскресные школы, – тоже находятся под жестким контролем. Поэтому остаются такие кружки и сообщества, которые можно назвать церковным полуподпольем, действующим на грани разрешенного и недозволенного. Посмотрим, какой результат это принесет. Пока сказать сложно. Увы, я не вижу поводов для оптимизма, но и совсем хоронить русское православие, мне кажется, тоже рано.
– По данным социологов, меньше всего верующих среди молодежи младше 40 лет, а больше всего – среди тех, кто старше 50. Но ведь молодость этих людей пришлась на советский период, с пропагандой атеизма. А молодежь, наоборот, росла, когда РПЦ стала играть важную роль в жизни страны. Почему же в обоих случаях эффект получился противоположным нарративу государства?
– Мне кажется, дело в том, что те, кому сейчас за 50, пришли в Церковь в конце 80-х, в 90-е, в самом начале 2000-х. В это время внутри Церкви была высокая степень свободы, она стремилась освободиться от своей зависимости от государства. И когда человек, особенно после советского застоя 80-х, искал правду, Церковь эту правду говорила, давала надежду. Тогда Церковь трудилась над тем, чтобы раскрыть правду о репрессиях, и проповедовала о нравственной ответственности и исторической памяти.
В двухтысячные годы ситуация стала меняться, а при патриархе Кирилле изменилась радикально. Из института, который в некотором смысле противостоял государству, пострадал от государства и имел возможность, по крайней мере нравственно, занимать независимую позицию, РПЦ превратилась в нечто противоположное. Мы видим, что сейчас она во всем согласна с государством и превратилась в один из пропагандистских инструментов. Никаких симпатий, особенно у молодежи, это не вызывает и не может вызывать. Поэтому я думаю, что молодежи в такой Церкви будет еще меньше.
Трудно сказать, с каким шагом раскачивается так называемый "маятник религиозности". Если, скажем, в 90-е годы среди молодежи было модно быть православным, то в конце нулевых это практически сошло на нет. Дошел ли маятник в своем движении до крайней точки?
Ожидать, что официальная Церковь как-то изменит свою позицию не приходится, но, если молодежь сможет увидеть церковь и как христианскую общину, сообщество, которое старается жить по заповедям, это совершенно другая история. Мне кажется, в этом случае у православной церкви безусловно будет будущее и в России, и во всем мире.
– Пока не видится особенных признаков того, чтобы церковь реагировала как христианская община, живущая по заповедям…
– Эти признаки есть. Мы видим не только русских священников, которые открыто выступили против войны и были за это лишены сана. Кстати, все они очень достойные пастыри, и некоторых из них я знаю хорошо. Такие православные священники есть и в Беларуси, и в Литве. Я бы сказал, что именно они пишут подлинную историю Церкви.
Да, большинство живут как конформисты – это тоже вполне понятно. Это так не только в России, во всех странах мира большинство населения – конформисты. Полагаю, нужно смотреть не на большинство, а на тех, кто является выразителем новых тенденций, стоит во главе их. И вот эта группа антивоенных священников мне кажется надеждой Русской церкви.
Девять православных священных священников из литовской епархии РПЦ подверглись церковным преследованиям или отстранены от церкви за критику патриарха Кирилла. А священники Александр Кухта и Георгий Рой из подчиняющегося Московскому Патриархату Белорусского Экзархата после осуждения войны были вынуждены уехать в Литву.
– Россиян, которые решились на антивоенный протест, сажают на годы, порой на десятилетия. Почему же священникам, которые отказались поддержать войну, дали спокойно уехать и продолжить служение за границей? Не захотели делать из антивоенных священников мучеников?
– Это сложный вопрос, и, пожалуй, ясного ответа на него нет. Я могу предложить лишь свое видение. Мне кажется, что государство воспринимает РПЦ как религиозную корпорацию, поэтому оставило ей право самостоятельно наказывать своих членов. У этой корпорации есть руководитель – патриарх Кирилл, и это он должен разобраться с теми священниками, которые не соответствуют идеологической линии, заданной государством. А гражданские активисты не принадлежат ни к каким корпорациям, они принадлежат гражданскому обществу, поэтому государство расправляется с ними само.
При этом патриарх Кирилл действует предельно жестко, лишает сана буквально за считаные дни. Увы, карательный аппарат внутри РПЦ сегодня действует очень эффективно.
– Разве это предельная мера? Вспоминается протопоп Аввакум в яме... Хотя, наверное, в современном мире такое уже невозможно?
– Ну, знаете, сегодня мы говорим, что это невозможно, а я боюсь, что еще чуть-чуть – и это начнут обсуждать всерьез. И знаете, лишение священников сана называют "церковным расстрелом", так как после этого решения священник перестает быть священником, становится мирянином.
К сожалению, при патриархе Кирилле была создана, или, правильнее сказать, возродилась система доносов. К рассмотрению принимаются даже анонимные доносы, и на их основе принимаются кадровые, административные решения. В таких масштабах раньше подобного не было.
Стучит не только паства, но и сотрудники храмов – алтарники, стучат приходские священники. Система доносов работает очень хорошо. А разбираются с ними дисциплинарные комиссии – фактически органы следствия и одновременно обвинения. Они предоставляют документы в церковные суды, которые находятся под полным контролем епископов и патриарха, и, соответственно, штампуют те решения, которые им диктуют сверху. Вот так все работает. Еще до войны все было создано не с целью поиска правды и справедливости, а как карательный механизм. С началом войны он получил новую жизнь.
– Давайте отступим на век назад. Доля священников, которые выступили против советской власти, была несопоставимо больше. Это свидетельство деградации церкви за прошедший век?
– Действительно, но и масштабы тогда были другими. В 1920-е годы Русская православная церковь раскололась на несколько больших групп, и лишь две из них заявили о своей лояльности и даже поддержке советского государства. Но была и катакомбная Церковь, были и те, кто ушли из России и сформировали Православную церковь в эмиграции. По тем же, кто остался в Советском Союзе и не стал жертвой репрессий, сильно ударили традиции церковного сервилизма. Весь старший епископат, включая патриарха Кирилла, воспитан в этой традиции. И от этого никуда не деться. Порой мне кажется, что патриарх Кирилл видит РПЦ как какой-нибудь обком партии. И с этим связано множество проблем, которые обострились в период патриаршества Кирилла.
Да, общая деградация совершенно очевидна. Она идет по разным направлениям. Мы видим деградацию приходской жизни, монашеской жизни, видим и невозможность восстановить в полной мере богословское образование, богословские исследовательские центры. Потому что для богословских исследований нужна довольно серьезная степень свободы. А если этой свободы нет, если все зажато в рамках православной идеологии, о которой мы говорили, то никаких свободных богословских исследований ожидать и не приходится.
– В годы Второй мировой войны церковь сыграла большую роль в мобилизации народа. А сейчас она с этой задачей справляется?
– Образ церкви в годы Второй мировой во многом мифологизирован, а ее роль раздута. Для митрополита Сергия важнее всего было не упустить шанс легализации, которой он безуспешно добивался начиная с конца 1920-х годов. И он тогда своей цели добился.
Сейчас ситуация иная. Русская православная церковь совершенно легально обладает такими возможностями, ресурсами и юридическими правами, которые не снились митрополиту Сергию. И патриарх Кирилл всеми этими возможностями пользуется, чтобы выполнять задачу, поставленную перед ним государством. Сотни священников практически изо всех епархий регулярно отправляются на фронт и на оккупированные территории. И мы видим, что часть пропаганды, которая ориентирована на православных, вполне работает. Православные следуют тем идеологическим нарративам, которые распространяет государственная пропаганда, облекая в их церковные одежды.
Патриарх Кирилл изменил бы тактику, если бы та, которую он выбрал сейчас, не приносила результата. Видимо, он считает, что все работает правильно, что кураторы довольны тем, как проповедует патриарх. И никто не задумывается над тем, что, когда священники благословляют оккупационную армию, – это полное извращение Евангелия.
С самого начала войны РПЦ начала освящать оружие, отправляющееся на фронт. Так, в мае настоятель храма Димитрия Донского в Нижнем Тагиле протоиерей Иоанн Брагин освятил эшелон танков Т-90М. Свои действия он объяснил тем, что "добро должно уметь себя защитить" и что "бесполезно уговаривать злые силы, чтобы они остановились". Тогда же протоиерей Михаил Васильев заявил, что отменять эту практику не будут, несмотря на то что некоторые священнослужители "вдруг решили увидеть в ней проблему".
Священники РПЦ регулярно благословляют на войну мобилизованных и добровольцев, в том числе вербуемых на войну заключенных. Так, в ноябре 2022 года настоятель храма в красноярском поселке Элита Георгий Козгов благословил около 100 бывших заключенных ИК-7, завербованных в "ЧВК Вагнер". А 3 апреля 2024 года председатель военного отдела епархии иерей Григорий Курилин в аэропорту города Южно-Сахалинска окропил святой водой отправляющихся на войну контрактников.
20 апреля 2024 года председатель Синодального отдела по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными органами митрополит Ставропольский и Невинномысский Кирилл сообщил, что с начала войны погибло шесть священнослужителей РПЦ. "Сейчас уже никого не удивишь тем, что священник служит не только в храме, но и за его пределами. И действительно, сегодня самое известное место службы духовенства вне прихода – армия", – рассказал митрополит.
– Война все равно когда-нибудь закончится, а режим сменится. Какими будут долгосрочные последствия от того, что православная церковь все это поддерживала? Сможет ли она вернуть свой авторитет?
– Войну и режим поддержала официальная церковь, которая привыкла кормиться с руки государства. А РПЦ в России – это не вся Церковь. Есть еще православные общины, которые формально, конечно, входят в структуру РПЦ, но идеологически, по сути, ей противостоят. Они маленькие, они ни на что особенно не претендуют, но они сохраняются, и на них вся надежда в будущем. А официальную церковь союз с государством, конечно, дискредитирует.
Церковь в том виде, в каком она сформировалась сейчас, как идеологический институт тоталитарного государства, конечно, станет никому не нужна после того, как режим падет. Где и как она найдет силы, чтобы измениться, покаяться за нынешнюю позицию и провести реформы – вопрос открытый. Думаю, что шанс есть, но как это будет, сегодня сказать довольно сложно.
А пока РПЦ сохраняется в своем нынешнем виде, неминуемо встает вопрос о расколе православного мира. По сути, Русская православная церковь взяла курс на изоляцию от Константинопольского патриархата и других греческих церквей, обвиняет их в папизме и неканонических действиях на территории Украины. Мне кажется, это один из ключевых факторов, если говорить о ближайшей перспективе.
В этом своего рода "холодном расколе" греки ведут себя очень осторожно. В то время как Русская церковь во главе с патриархом Кириллом работает на раскол, греки пытаются минимизировать проблемы и не отвечают на провокации. Но насколько у них хватит терпения – открытый вопрос. Напряжение растет, и начинается дискуссия о том, не пора ли всему православному миру обсудить "проблему патриарха Кирилла", который уже не первый год проповедует ересь. Промолчать и подождать, пока Кирилл помрет? Или все-таки сформулировать свою реакцию на то, что он проповедует прямо сейчас? Думаю, мы в самое ближайшее время увидим, как разворачивается эта дискуссия.
– Значит, церковь ждет смерти Кирилла так же, как антивоенно настроенные россияне ждут смерти Путина и надеются, что после этого все наладится…
– Мы взрослые люди и прекрасно понимаем, что волшебной палочки не существует. Но то, что до смены политического режима и, возможно, до смерти патриарха Кирилла никакие церковные реформы невозможны, это, к сожалению, очевидно. Ведь для того, чтобы начать реформы, нужно создавать базу, в том числе и юридическую. А те, кто лоббирует интересы Русской православной церкви в органах власти, заинтересованы в том, чтобы все оставалось как есть. И та церковная бюрократия, которая сформировалась вокруг патриарха, тоже ничего не отдаст без боя.
