В июне прошлого года я опубликовал на cайте Сибирь.Реалии текст о пытках в сибирских колониях и СИЗО. Три кузбасских колонии обиделись и подали иск. По версии истцов, публикация нанесла ущерб их деловой репутации. Представляющая мои интересы юрист Центра защиты прав СМИ Екатерина Мельникова на одном из заседаний обратила внимание судьи на странность этой формулировки: после моей публикации "клиентов" у ИК меньше не стало. Суд иронии не уловил, постановил опубликовать опровержение и взыскать с соответчиков 73 тыс. рублей судебных издержек.
Уже после публикации опровержения кузбасская ИК-5 подала кассационную жалобу, потребовав, по сути, удаления всей части текста, касающейся Кузбасса. Заседание – уж не помню, какое по счёту, – назначено на 20 июля. Представляющая мои интересы юрист тоже направила кассационную жалобу, но эта жалоба, скорее всего, станет лишь необходимым этапом на пути в ЕСПЧ.
По иску трёх колоний, которые они подали прошлым летом, моими соответчиками стали пять бывших заключённых, рассказавших свои истории. Двое из них – правозащитники из кемеровской организации "Сибирь Правовая" Дмитрий Камынин и Владимир Тараненко – уже полгода под арестом. Против них возбуждены уголовные дела. Камынин из кемеровского СИЗО передал родственникам письмо, в котором сообщил, что дело против него сфабриковано, что это месть за правозащитную деятельность. Не меньше месяца он держал протестную голодовку. Позже сообщил, что его избивают. Основатель правозащитного проекта Gulagu.net Владимир Осечкин несколько дней назад опубликовал интервью с родственниками Тараненко, которые подтвердили, что в СИЗО на него давят физически и психологически, и сообщили, что фсиновцы хотят получить доступ к ютьюб-каналу "Сибири Правовой", вероятно, чтобы удалить все видеоинтервью с сидельцами, которые рассказали о нарушениях их прав. Дмитрия Камынина, по сведениям Осечкина, вывезли из Кемерова в психиатрическое учреждение ФСИН Красноярского края. Осечкин уверен, что дела против Тараненко и Камынина частично или полностью сфальсифицированы и что сумасшедшими правозащитников объявляют, потому что они сопротивляются.
На этом фоне рассказывать о том, чего мне стоит этот процесс, несколько странно. Но всё-таки остановлюсь на этом. Репрессивная машина набирает обороты. Каково это – попасть под такой каток? Чувствую себя так, будто приобрёл пожизненное хроническое заболевание. Независимо от того, удовлетворит ли суд последнюю жалобу фсиновцев, уверен, что они на этом не остановятся. Вошли во вкус. Всё у них получается. На заседания в Кемерово мне ездить за 200 км, каждое отнимает кучу сил и времени. За год в полной мере осознал, что значит присказка "я тебя по судам затаскаю!". И невозможно привыкнуть, что состязательность только декларируется, а по сути приходится участвовать в пустой формальности в качестве статиста, которого то ли не могут, то ли не хотят услышать.
Когда готовился текст, ставший причиной иска, редакция направляла в ГУФСИН Кузбасса официальный запрос, в котором мы интересовались, проводятся ли проверки после публикаций роликов "Сибири Правовой", подтверждается ли эта информация. Ответа не было. Истцы не ищут никакой правды. Суд для них – это репрессивный инструмент для воздействия на оппонентов. Я трачу деньги на междугородние автобусы и время, чтобы участвовать в заседаниях, а Волкова, подавшая очередную жалобу и представлявшая ИК-5 на прошлых заседаниях, приходит на них в свои рабочие часы.
В объективность суда перестал верить ещё осенью прошлого года, когда судья не разрешила вести стрим-трансляции с заседаний и фотосъёмку. Причём ответчики – бывшие заключённые – не возражали против трансляции. Хотя им вроде бы есть резон скрывать своё прошлое. Против были представители колоний. Если судья беспристрастна, почему она запрещает фото- и видеосъёмку? Если в кузбасских колониях всё хорошо, почему их представители боятся публичности? По-моему, такое решение судьи означает, что она встала на сторону истцов. К тому же из-за ковидных ограничений на заседания не допускались наблюдатели. Судебный процесс формально не объявляли закрытым, но, по сути, сделали таковым.
Самый драматичный эпизод – приезд из Киселёвска на заседание в Кемерово Вячеслава Мурашкина, рассказавшего мне прошлым летом, что в ИК-37 он получил увечья, приведшие к инвалидности. Уже тогда он не вставал с кресла. Просил меня открывать ящики стола и доставать документы. За несколько недель его состояние ухудшилось. В Кемерове он очень медленно, на двух костылях, добирался по коридору до комнаты, где проходило заседание по нашему иску. Жаловался на сильные головные боли. Судья почему-то жёстко с ним разговаривала, иногда почти кричала. По эпизоду Мурашкина, о котором я написал в прошлогодней публикации, сильная доказательная база. Вячеслав сумел вынести из колонии справки, подтверждающие, что он по состоянию здоровья освобождался от работы, зарядки и построений и заявление о том, что ему требуются костыли, с резолюцией начальника: "Не возражаю". У него есть копия постановления, в котором киселёвский следователь Елена Виноградова признаёт, что Вячеслова в ИК-37 избивали сотрудники колонии, и медицинская справка, полученная вскоре после освобождения, в которой сказано, что инвалидность у Вячеслава первичная. Иными словами, что до того, как попасть в ИК-37, Мурашкин не был инвалидом. Однако суд, которому Вячеслав предоставил эти документы, признал и его слова недостоверными и порочащими репутацию колонии.
На одном из первых заседаний истцы хотели отправить меня на наркологическую экспертизу, судья этого требования не поддержала. Разумеется, в суд я приходил абсолютно трезвым, но волновался, видимо, сильнее, чем мог предположить. В достоверности историй, которые рассказали бывшие заключённые, не сомневаюсь и был удивлён, что колонии подали иск не только против меня, но и против тех, кого в этих колониях, говоря попросту, мучили. Неужели им мало? Как истцы будут смотреть в глаза ответчикам? Но представители колоний справились.
Другая экспертиза, о которой попросили истцы, – лингвистическая – всё же состоялась. "Каковы наиболее существенные и значимые жанровые, психолингвистические и стилистические особенности, композиционная структура оспариваемого текста статьи, какие художественные приёмы использует автор, и как они характеризуют ИК-5, ИК-22, ИК-37 ГУФСИН России по Кемеровской области?" – вопрос, придуманный истцами для экспертов, звучит как тема филологической диссертации. Моя самооценка резко повысилась! В пространном "Определении о назначении экспертизы" многократно повторяется словосочетание "негативная информация", которую истцы просили найти в моем тексте. Кажется, искренне считают, что "негативная" и "порочащая" – это синонимы.
В "Заключении", которое позже дал "Кузбасский институт судебных экспертиз", сказано, что особенности текста "никак не характеризуют" эти три кузбасских колонии, так как "характеризовать может информация". Что же касается информации, содержащейся в моём тексте, – она, по мнению экспертов, "направлена не на формирование образов конкретных ИК, она призвана сформировать отношение у читателей к проблеме жестокого обращения с заключёнными". Цитирую по "Решению" Центрального районного суда Кемерова, в которое прилежно переписаны фрагменты из экспертного "Заключения", но на последних страницах "Решения" суд соглашается с главными требованиями истцов. Зачем же вообще понадобилась лингвистическая экспертиза? Чтобы судебные издержки на нас повесить?
Скажу о том, что считал очевидным и что, как оказалось, для сотрудников ФСИН и судей таковым не является. Когда над людьми издеваются, стараются делать это без свидетелей и не оставлять улик. В закрытых учреждениях, например в исправительных колониях, как минимум есть для этого возможности. Я написал не школьный учебник. Текст рассчитан на взрослых, которые способны решить, нужно ли им его читать, и могут составить собственное мнение о достоверности рассказов бывших заключённых. Все они назвали свои настоящие имена, разрешили опубликовать их фотографии. Судя по моему опыту, лжецы так не делают. Суд не учёл этого. Представлявшая мои интересы юрист Екатерина Мельникова неоднократно подчёркивала общественную значимость публикации, но, как мне показалось, судья не очень понимает, что это такое.
Текст с самого начала был опубликован под моей фамилией. Никаких других авторов не значилось. Однако судья подробно расспрашивала, действительно ли это я всё написал. Истцы в этот момент, кажется, ждали, что начну открещиваться. Они так и не поверили, что кто-то в здравом уме и твёрдой памяти может искать правду… Наверное, поэтому и хотели для начала меня к наркологу отправить.
Мировоззренческая несовместимость. Неискоренимый советский менталитет: на любое публичное высказывание надо получать санкцию, разрешение. Если у тебя собственное мнение – ты диссидент, иноагент, экстремист и враг народа. Не имеет значения, как на самом деле. Что написано в газете – то и правда. На сайтах трёх кузбасских колоний, подавших иск, новости про соревнования и конкурсы самодеятельности. И никаких пыток!
Иск, по которому я стал соответчиком, при всей его заурядности показателен. Ополчившиеся на меня и кемеровских правозащитников сотрудники ФСИН и поддержавший их суд, что называется, в тренде. Улавливают дух времени. Невероятно, сколько всего ограничили, засекретили, запретили за год, прошедший с момента публикации. В декабре – закон о защите данных силовиков, в том числе сотрудников ФСИН. В самом конце года – первые физические лица в списках "СМИ-иноагентов", в том числе правозащитник Лев Пономарёв, дававший комментарии для моего текста о пытках в сибирских колониях и СИЗО. Отравления. Задержания. Посадки. Разгром и вынужденный самороспуск правозащитных организаций.
В одном только Кузбассе – сомнительное уголовное дело, фигурантом которого стал Фома Неверов – единственный кузбасский журналист, подробно писавший об иске против кемеровских правозащитников и меня. Вынужденный отъезд из региона киселёвской экоактивистки Натальи Зубковой. Уголовное дело против блогера Максима Лаврентьева из "Не будь инертным". Максим, у которого, по словам его адвоката Марии Янкиной, похитил видеокамеру сотрудник ФСБ, по-прежнему в СИЗО. "Мемориал" (признан Минюстом иноагентом) признал его уголовное дело политически мотивированным. Более того, Лаврентьев – соответчик по ещё одному иску, поданному кузбасской ИК-37 против него и Владимира Тараненко из "Сибири Правовой" за размещённый в сети видеоролик. По этому иску сотрудники кузбасской ИК-37 потребовали с Тараненко и Лаврентьева 150 тыс. рублей за то, что в ролике появляются их, сотрудников ФСИН, изображения. Как мне сообщил источник, попросивший об анонимности, суд частично удовлетворил материальные притязания истцов.
Выше говорил о том, чего не могут или не хотят понять суд и ФСИН. Но убедился, что проблему пыток в колониях предпочитает не замечать и большая часть общества. Люди, неагрессивные и с силовыми структурами не связанные, говорили о героях моей публикации: "Так им и надо!" Причина нравственной деформации, вероятно, в том, что огромное количество россиян, которые формально не в тюрьме, глубоко несвободны. Зарплаты такие, что в другой город в гости не съездишь, не говоря уж о переезде. И начальника, который может с работы выгнать под любым предлогом, оставив без куска хлеба, боятся почти как надзирателя-конвоира. Вероятно, отсюда и спокойное отношение к пыткам за колючей проволокой: должно же там быть хуже, чем "на воле"!
И неистребим стереотип: "политических" пытать нельзя, а мир уголовников нас не касается. Но пытки, нарушения прав выборочными не бывают. С их помощью выбивают показания, принуждают работать бесплатно, вымогают деньги и, что самое страшное, заставляют самих жертв становиться палачами. Уже после публикации текста, ставшего предметом судебного разбирательства, общался в офисе "Сибири Правовой" с бывшим заключённым, который признался правозащитникам, что в колонии его под угрозой изнасилования заставили избивать других сидельцев, в частности, одного из героев моей прошлогодней публикации.
Наивно думать, что есть категории заключённых, которых пытки не коснутся. Но дело не только в этом. Концентрированное насилие за колючей проволокой, как радиация, влияет и на тех, кто пока за периметром. Уровень беззакония на воле напрямую связан с тем, что происходит на зонах. Нас уже не шокируют задержания на мирных акциях, заключение невиновных в спецприёмники на пару суток – ещё и потому, что ведь не иголки же под ногти загоняют, не избивают до полусмерти, как в СИЗО и в колониях. Страна не станет свободной, пока люди допускают, что кого-то можно пытать.
Андрей Новашов – журналист
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
