Третья мировая война уже началась. Так считают авторы и составители сборника "Воскресшие на Третьей мировой" (Антология военной поэзии 2014–2022 гг.), выходящего в ноябре в издательстве ПИТЕР-ПОКЕТ. Идеолог книги, писатель Захар Прилепин, с восторгом отчитался в своем Живом Журнале о том, что на второй день предпродаж раскуплено больше двух тысяч экземпляров ещё не отпечатанного сборника. По мнению Прилепина, это свидетельствует о расцвете патриотической лирики, вызванном желанием народа "знать правду о войне".
"Кажется, перед нами случай, когда книгу будут допечатывать ещё до того, как она попала в магазины. А теперь вообразите, что она лежала бы по всей стране вместо… ну, ладно, смолчу. Ну, пусть не по всей стране, а хотя бы в 20 крупнейших магазинах", – написал Прилепин.
А составитель сборника Олег Демидов и вовсе полагает, что "на наших глазах зарождается новый литературный канон":
Болезненные образы, в которых "правда" подается читателям сборника, напоминают фильм ужасов – толпы воскресших мертвецов, горы трупов и призраки советских танков, разъезжающих по Украине. Все это сопровождается лютой ненавистью к "недругам русского мира". И выводом: никакой пощады, огнем, только огнем выжигать вражеские города!
О причинах такого внезапного приступа кровожадности, прежде несвойственной русской литературе, корреспондент Север.Реалии поговорил с филологом Михаилом Эдельштейном.
По его мнению, Z–поэзия генетически связана не с военной лирикой 1940-х, к которой постоянно обращаются в своем творчестве поэты-патриоты, а скорее, с антисемитской философией и еврейскими погромами начала ХХ века.
Россия – наследница Золотой орды
– У z-поэтов нынешней осенью одно горе и одна радость. Горе – это сдача Херсона, а радость – выход поэтического сборника "Воскресшие на Третьей мировой". Звучит как-то так и тревожно, и радостно, видимо, для них. Почему мы сейчас постоянно встречаем отсылки или к войнам прошлого, как Великая Отечественная, или к какой-то войне будущего, Третьей мировой?
– Это общая черта современного российского "патриотического" сознания – одержимость историей. Все эти законы об уголовном преследовании за неправильное понимание событий столетней давности, вся истерика вокруг истории – они неслучайны, конечно. Постоянный рефрен z-статей о русско-украинской войне – как же так, наши предки еще в VI веке пили из одной чаши, и вдруг вы говорите, что это две разные нации. Иногда точки опоры находятся в совсем неожиданных местах. Захар Прилепин, например, недавно рассказал, как буряты сообщили ему, что Россия – наследница Золотой орды, что они сейчас воюют за Русь, потому что Чингисхан завещал. То есть это один из основных мотивов – как было при Чингисхане, при Екатерине Великой, в VI веке, так пусть и будет навсегда. И эти отсылки к истории, к орде, англосаксам, печенегам-половцам, они, с одной стороны, очень наивные и архаичные, а с другой – реально порождают войну и кровь, как мы видим.
Что касается Третьей мировой, то, мне кажется, эти люди немного лукавят, когда говорят о ней. На самом деле в их головах до сих пор продолжается Вторая мировая, точнее, Великая Отечественная, которая никак не кончится. Об этом их стихи, проза, публицистика, посты в блогах, весь агитпроп про нацистов в Украине и т. п. Мария Ватутина прямо называет нынешнюю войну "Второй Великой Отечественной". Отсюда бесконечные апелляции к предкам, к красноармейцам, к поэтам-фронтовикам ("Это Симонов, Слуцкий, смотри же, а вот Левитанский, / Нам не сдюжить без них, нам нужна эта вечная фора"), перелицовки военных стихов и песен ("И бойцу из города Донецка / От Катюши передай привет!").
И эта история про вечных нацистов, про нескончаемую Великую Отечественную, на которой плечом к плечу сражаются деды, внуки и правнуки, мне кажется, неплохо заходит более или менее широкой публике. То есть это некая скрепа, которую в прекрасной России будущего придется как-то из массового сознания выцарапывать и вкладывать туда представление, что у Второй мировой есть четкие хронологические рамки, что в 1945-м она вообще-то закончилась. И вообще прошлое окончено – забудьте, политика не про то, как было тысячу лет назад, а про здесь и сейчас.
Нет ничего прекраснее этих танков
– Мне кажется, этот дискурс – можем повторить – начал активно внедряться в 2010-е годы нашего века, когда государство взяло на вооружение низовую инициативу "Бессмертный полк", когда начали буквально воскрешать в образах пропаганды, в образах журналистики и поэзии некие призраки. Вот, скажем, стихотворение z-поэтессы Анны Долгаревой, где "призрак старухи подходит к призраку бронемашины". Я когда это прочитал, сразу вспомнил Толкиена, его "Властелина колец", где герои воскрешают из загробного мира какие-то мертвые души, которые помогают им одолеть врагов. Таким образом фэнтези накладывается на историческую действительность, и это какое-то новое слово в патриотической поэзии.
– Это стихотворение мне вообще кажется очень показательным. Оно хорошо демонстрирует, как работает мышление, стоящее за текстом. Первый план здесь – это прорыв блокады Ленинграда, появляются призраки блокадной зимы, и это почти ахматовская интонация: "Рядами стройными проходят ленинградцы. / Живые с мертвыми. Для Бога мертвых нет". А дальше, как положено у z-поэтов, второй план, актуальная современность, подразумеваемые русские танки, "освобождающие" Донбасс и Украину в целом. То есть опять же та непременная параллель между Второй мировой войной и нынешней кампанией, о которой мы говорили. Но есть еще один, третий уровень, на котором стихотворение превращается в оду какому-то метафизическому танку, Танку вообще, с большой буквы. "И нет ничего прекраснее этих танков", – пишет автор в конце, и слово "этих" здесь явно лишнее. То есть перед нами мистический культ танка, религия войны, как в повести "Танкист, или Белый тигр" Ильи Бояшова, экранизированной Кареном Шахназаровым. И это как раз те три плана – Великая Отечественная, Украина и дальше вот эта метафизика войны, – которые лежат в основе z-поэзии и порождающего ее сознания.
Люди подсели на войну, как на наркотик
– Когда я читал некоторые тексты z-поэтов, у меня возникло ощущение, что эти люди пытаются объяснить необъяснимое. Я хорошо помню, как была прочитана президентом России лекция по истории, 21 февраля, по-моему, это было. И потом нам показали заседание Совета безопасности, где все высшие сановники сидели перед Путиным, трясясь от страха, и большинство из них явно не понимало, зачем нужна эта война?
А уже через пару недель после вторжения в Украину появились стихи Караулова, Ватутиной, Долгаревой, Пелевина-однофамильца, некоторых других, где через накал ненависти пытаются объяснить, что это подвиг, мы противостоим из последних сил, какая-то такая романтика мрачная даже. То есть нерациональные действия объяснить нерациональными средствами, в данном случае поэзией. Что вы думаете о целях такого поэтического дискурса?
– Понятно, что в этом лагере есть разные поэты и у них разные немного об этом представления. Прежде всего надо сказать, что процентов 70 текстов в этих антологиях – это абсолютная графомания, уровня поселковой самодеятельности. И там какое-то мировоззрение вообще вычленить трудно. Это просто дурно зарифмованный телевизор: "Фашисты, что когда-то проиграли, / на Украине празднуют реванш", "Нашлись в Украине – найдутся и в Польше фашисты", "Нам в России, всем европам назло, / Наконец-то и с вождем повезло" и т. д. Если дело доходит до каких-то объяснений, то они очень простые: я русский, мне все можно. Мы старшие братья, крест у нас такой: учить украинцев, европейцев, марсиан уму-разуму. Вот, скажем, Дмитрий Молдавский угрожает жителям Украины:
Если решите, что в царстве порока
и без жратвы хорошо, –
братья-славяне придут от востока,
вас и хозяев накажут жестоко!
И угадайте: за шо?
То есть не дадим вам, дурачкам, увязнуть в пороке, придем и накажем. При этом, конечно, попытки изобрести какие-то объяснения, что мы вообще делаем в Украине, тоже присутствуют, правда, в основном самые банальные, опять же повторяющие пропаганду: защищаем Донбасс, мстим за восемь лет, боремся с НАТО. Иногда проскальзывает что-то откровенно безумное и потому задерживающее взгляд, как в стихотворении Влада Маленко про Мариуполь: "Восемь лет гулял здесь натовский капрал, / Лучших девочек-подростков выбирал". Но такого мало, увы, больше просто скучного.
Для некоторых z-поэтов Донбасс, война – это своего рода подзарядка, на разных опять же уровнях. Скажем, есть такой "военкор" Семен Пегов, у которого в стихах постоянные пираты, драккары, мушкеты, весь этот антураж, взятый напрокат у Гумилева. То есть для него тут источник романтического вдохновения, возможность подключиться к этой традиции, к такому авантюрному "мужскому" поведению в жизни и творчестве.
Особый случай – Анна Долгарева. Она явно нашла для себя в прифронтовой зоне, на границе между жизнью и смертью источник острых ощущений, повышающих интенсивность переживания жизни и придающих этой жизни смысл. Ее стихи – это стихи человека, подсевшего на войну, на постоянное соседство со смертью как на наркотик. Для нее это предмет гордости, знак причастности к некоей высшей мудрости.
И эта земля пропитана нами.
В длину на два метра и на два метра внутрь.
И чего вы скажете нам такого, что мы не знали?
А у Игоря Караулова, скажем, откровенная убежденность в поэтичности войны как таковой. Один из самых известных его текстов начинается строчками "Назовите молодых поэтов", – попросил товарищ цеховой. / Назову я молодых поэтов: Моторола, Безлер, Мозговой". С другой стороны, у него же вполне отчетливо звучит имперский пафос, для него важно ощущение причастности к мощному государственному образованию, диктующему миру нормы и правила. Это такие вариации на тему бремени белого человека, от которого Европа отреклась и которое теперь несет Россия. Война за расширение империи как источник поэтического вдохновения – вещь, конечно, тоже далеко не новая в истории литературы. Вспомним хотя бы Д'Аннунцио, который вдохновлял Муссолини и вдохновлялся им.
– Но все-таки Д'Аннунцио лично участвовал в военных походах, а тут люди штатские, пусть даже они побывали пару раз где-то за линией фронта. И если поэты-фронтовики Второй мировой писали из окопов и на самом деле защищали свою страну, то тут мы видим игру в солдата удачи. Это какое-то полное отключение моральной рефлексии? Как это происходит с поэтами и есть ли какие-то аналогии, может быть, в других временах?
– Насчет моральной рефлексии – не будем забывать, что они считают себя воинами добра и рыцарями света. Люди, служащие химически чистому, беспримесному злу, активно пропагандирующие его, постоянно – и абсолютно искренне по большей части – недоумевают, как это другие не замечают их правоту. Грезят в стихах о виселицах на Крещатике, сочиняют оды карателям ("Селу сегодня повезло, / Бойцы зачистили село") и при этом удивляются, почему не все согласны считать их добром.
Другое дело, что такой взгляд то и дело приводит к казусам. Возвращаясь к вопросу про Третью и Вторую мировую – есть такое стихотворение "Симонов и Сельвинский стоят, обнявшись…" Ольги Старушко. Вроде бы обычный для этой поэзии мотив – вызывание очередных теней из прошлого, чтобы благословить настоящее. "Костя, скажите, кто это бьет по нашим?" – спрашивает Сельвинский. И Симонов отвечает: "Те, кого не добили, по нашим бьют". Или:
– Мы в сорок третьем освободили город?
– Видите ли, Илья, выходит, что нет.
То есть деды не добили нацистов, приходится нам. На эту параллель работают и отсылки к стихотворению Сельвинского "Я это видел", опубликованному в 1942-м в "Красной звезде". Оно было написано после того, как Сельвинский оказался в Крыму во время советского наступления, и при нем вскрывали знаменитый Багеровский ров, где расстреливали евреев. Сельвинский написал об этом стихотворение, заканчивающееся строчкой: "Огнем, только огнем". Так же заканчивается и стихотворение Старушко.
Но именно из-за этого настырного параллелизма возникает парадоксальная ситуация. Старушко пишет: "Ров Мариуполя с мирными – словно под Керчью". Но все знают, откуда в Мариуполе появился ров с мирными жителями. До 24 февраля 2022 года никакого рва там не было. Этих людей убила российская армия во время обстрелов и штурма города. То есть непредвзятым взглядом это стихотворение читается как явка с повинной: мы натворили то, что сами же сравниваем с Холокостом. Но это для читателя с нормальным сознанием, а в рамках картины мира z-поэтов за этот ров отвечает кто-то другой.
– Насколько я знаю, мы – Россия – вообще ни в чем не виноваты.
– Ну да, известное дело, "Россия – страна благодати, / А русские – воля Небес", как пишет один из коллег Старушко. Поэтому и ров с убитыми под Мариуполем – дело рук каких-то мистических нацистов, застрявших там со Второй мировой, и за него мы должны мстить "огнем, только огнем".
Мне помогли понять это стихотворение отрывки из рассказа Дениса Прохора "Танк по имени Лютик", которые, по слухам, использовались на пробнике к ЕГЭ по русскому языку. Там первая фраза звучит так: "Несокрушимая и легендарная Н-ская бригада народной милиции ДНР ломала врага в покалеченных судьбой кварталах Мариуполя". Судьбой! Вот кто, оказывается, во всем виноват – судьба. Практически античная трагедия рока.
И эта презумпция собственной белизны и невиновности, она настолько сильна, что люди просто не понимают того, что сами пишут. Как только речь заходит о жертвах, о руинах, в которые превращен город, у них на месте субъекта действия образуется слепое пятно. Легче придумать нацистов, обвинить судьбу, чем произнести очевидное.
– Чем тогда поэты вот этого z-лагеря отличаются от обычного отдела пропаганды? Ведь не зря Маргарита Симоньян редактировала и всячески продвигала сборник z-поэзии "Поэzия русского лета", скандалила, что "наших обижают", не пускают в книжные магазины, на ярмарки. Это тоже их любимый прием – кричать "наших бьют".
– Да, "мы зажатые и униженные в собственной стране" – это постоянная песня.
– И вроде бы телевидение, Russia Today, Первый канал, тем же самым занимаются, рассказывают телезрителям, что вот мы, во всем белом, идем с этой черной нацистской ратью сражаться. А тут просто в рифму, с аллюзиями. В чем разница между поэзией и пропагандой?
– Разницы часто действительно не очень много. Но мне кажется, что средний поэт все же искреннее среднего пропагандиста, который нередко просто работает за зарплату, ради погашения ипотеки. И именно потому, что они в эту "спецоперацию" верят по-настоящему, мы можем увидеть в их стихах то, о чем они проговариваются. Поэзия даже не самых больших поэтов часто не равна тому, что хотел сказать автор.
– Какое послание вы вычитываете из этой поэзии в первую очередь?
– Там два основных, так сказать, месседжа. Один – политический или геополитический. Это наша земля, мы должны ее освободить, вернуть в украинские города памятники Ленину и Пушкину, а главное – вернуть России утраченное величие, научить Украину и весь мир нас любить. Пушкин, кстати, – это их постоянная фиксация: "Я – Россия, / Страна Царь-Пушкина, / Соль небес", "Капитанскую дочку" / Надо знать наизусть". И когда в десятый раз натыкаешься в подборке z-стихов на Пушкина, как-то лучше начинаешь понимать причины пушкинопада в украинских городах.
А на следующем уровне это культ войны, героической гибели, она же бессмертие ("На войне только гибель, / Смерти нет на войне", там "зерно, что погибнет, / Не умрет никогда", как пишет Караулов), убежденность в том, что мирная жизнь – это такое постыдное эрзац-существование. Настоящий человек – тот, кто "готов под кожу / взять – и впустить войну". То есть для них это способ экзистенциальной самореализации, им без этого скучно. Среди источников всего этого – и "самурайство" Эдуарда Лимонова, и "да, смерть" Дугина, и прохановские видения атомного апокалипсиса. У Долгаревой есть еще довоенный верлибрический манифест, в котором героине снится альтернативная история России 20 века – более мирная, где Советский Союз во главе с Троцким становится любимцем всего мира. И заканчивается все тем, что героиня просыпается и понимает, что "это был неправильный сон", потому что "наш путь – это путь смерти".
И это постоянный мотив у самых разных авторов, не только в стихах, но и, так сказать, в прозе. Андрей Рубанов недавно недоумевал, зачем Украина рвется в Европу, какие у нее там перспективы – "превратиться в полусонную Грецию, страну таксистов и экскурсоводов?". А "в чем величие тогда? В чем геройство?" То есть мирная "мещанская" жизнь – это конец света. А единственная достойная альтернатива – подвиг, жертвенность, костер. У Влада Маленко есть стихотворение про солдата, который в момент гибели "вдруг увидел страшное вдали: / Нас будущих, расслабленных, как травы, / Обильно существующих без славы". В общем, как писал Прилепин, пора переезжать "всей страной в крепость", "строить мобилизационное государство".
– Да, идею осажденной крепости в России уже не первый год продвигают.
– Егор Холмогоров еще лет двадцать назад в "Русском журнале" публиковал цикл "Тотальная мобилизация". В мирной жизни эта любовь к экстриму, как правило, сублимируется в альпинизм, дайвинг, ролевые игры, в стихи о капитанах, корсарах и прочей экзотике. Но когда государство сходит с ума и вместо деревянных мечей в Нескучном саду появляются автоматы и "Грады" в Украине, ты оказываешься просто что-то там рифмующей и сочиняющей в столбик обслугой военных преступников.
Ничего так не жажду, как погрома
– Ладно бы крепость действительно была осажденной пришедшими на Русь врагами. Но ведь это мы сами создали ситуацию, в которой стали изгоями, без нормальных человеческих связей. Или теперь, раз уж так сложилось, давайте этому радоваться?
– Мне кажется, для романтического сознания естественно ощущать себя трагическим героем, стоящим на краю бездны, считать, что твое дело если и не проиграно, то бой за него будет долгим, кровавым, не закончится при твоей жизни. Я все-таки занимаюсь в основном не z-поэзией, а более интересными вещами, в частности писал когда-то о переписке Василия Розанова и Павла Флоренского. И вот Флоренский, обсуждая дело Бейлиса и еврейские погромы, пишет: "Это мы в черте оседлости Божественных предназначений, – мы, а не они. Это мы египтяне, обворовываемые и избиваемые и мучимые". При такой оптике любые призывы к погромам ("Ничего так не жажду, как погрома и разгрома. Никакого другого решения вопроса не может быть", – пишет Флоренскому Розанов) – это уже не людоедство, а, если угодно, трагическое рыцарство, защита обреченного дела.
То есть ты воспеваешь массовые убийства, но ощущаешь себя при этом защитником последнего бастиона, где вместо сатанистов, геев, "родителя один" и "родителя два" еще существуют мама с папой. И это понятно. Потому что херачить ракетами из безопасной Астрахани по мирным жителям – это даже для z-мозгов и z-сердец не очень поэтично. Воспеть, конечно, можно все, что угодно, но все-таки для большего романтизму хочется в эту картину что-то добавить. Вот и возникают всякие объяснения, что, если не воевать, то "втиснуть детей наших в гетто / Придет позаботиться враг". Или как в стихотворении Дмитрия Артиса о том, как эльфы изводили мирных орков, оскорбляли, кричали: "Как детей ваших вырежем, мамок и жен / с удовольствием пустим по кругу". Ну и в итоге у орков не осталось выбора, пришлось отвечать. Тут поэтическое смыкается с политическим – романтическая поза с необходимостью придумать хоть какое-то обоснование войне.
– Интересная параллель. То есть в XXI веке у z-поэтов возникают те же оправдания для насилия, что и сто лет назад?
– Можем еще замечательного Киплинга, например, вспомнить: мы должны воевать с дикарями, побеждать их, приручать, обращать в нашу веру, нести это трагичное бремя белых, иначе джунгли поглотят наши города. Романтик не может принадлежать к большинству, он должен чувствовать себя защитником осажденной крепости, это константа его мировоззрения.
– Даже если он выступает на стороне, которая на самом деле все контролирует?
– Разумеется. Отсюда весь этот плач: ах, все захвачено врагами, нас не пустили на ярмарку "Нон-фикшн", не пригласили на фестиваль, нашу книжку не распространяют в московских магазинах. Интереснее же ощущать себя маленьким сплоченным отрядом, чуть ли не партизанским.
На самом деле есть совсем очевидный пример того, как работает романтическое сознание. Это стихотворение Давида Самойлова "Бандитка".
– В котором герой убивает женщину?
– Оно самое. Итак, Самойлов, еврей, красноармеец, разведчик, реально сражающийся на Западной Украине, борющийся там с настоящими, а не вымышленными бандеровцами, в 1946 году вдруг пишет стихотворение, где дает развернутый монолог украинской партизанки:
На Украине кони скачут
Под стягом с именем Бандеры.
На Украине ружья прячут,
На Украине ищут веры.
Нам все равно на Украине,
НКВД или гестапо…
Понятно, что она для лирического героя, да и для автора все равно "бандитка", но точно так же очевидно, что он дает ей право голоса, вслушивается в ее слова и в каком-то смысле любуется ею. Почему? Да потому что она повстанец, она обречена, а он представитель власти, то есть для романтика (а Самойлов, конечно из поколения советских романтиков, до войны учился в легендарном ИФЛИ, дружил с Павлом Коганом, автором хрестоматийного стихотворения про бригантину и флибустьеров) фигура заведомо проигрышная, а главное, не очень интересная. А интересна вот эта враждебная ему бандеровка, которая убила его друга, которую он ведет расстреливать, но при этом остается в тени ее монолога про свободу и веру. Просто потому, что за ней вся традиция романтических бунтовщиков, от Робина Гуда и Вильгельма Телля до Разина и Пугачева.
– В одном из постов в фейсбуке вы упоминали о сентиментальности как важном признаке z-поэзии…
– Да, это действительно так. Причем "сюсюка" весьма невысокого разбора – "И у Ксю в коляске маленький человек. / И везет она его, совсем новенького, / Меньше месяца как рожденного на свет", – полно даже у небездарной Долгаревой. А, скажем, популярное в патриотических пабликах стихотворение Дмитрия Мельникова про раненого "котю", за которого отомстит русский солдат, – это просто какая-то образцовая пошлость. Котиков у z-поэтов вообще переизбыток. У Ватутиной мелькают котята, у той же Долгаревой. У Артиса, одного из самых кровожадных поэтов в этой тусовке, "дети хоронят кота".
Это, кстати, очень характерное сочетание – кровожадности и сентиментальности. Варлам Шаламов в свое время писал о том, что садизм и слезливость – две стороны блатной этики. Думаю, z-поэзия генетически связана с этой ментальностью куда больше, чем с Сельвинским, Слуцким или даже с "Катюшей". Как, впрочем, и путинское государство в целом.
