Россия – тюрьмоцентричная страна, говорит основатель и директор фонда "Русь сидящая" Ольга Романова. У тюрьмы своя роль и в войне с Украиной: вербовка зэков, использование их в "мясных штурмах", возвращение выживших с тайным помилованием и их новые преступления на свободе – мрачный фон полномасштабного вторжения. Как все это стало возможным и может ли пенитенциарная система в России стать иной, Ольга Романова рассказала в интервью Север.Реалии.
Согласно официальным данным, на 1 января 2023 г. в уголовно-исполнительной системе России содержалось 433 006 человек. Лет десять назад тюремное население было вдвое больше – 700–800 тысяч человек, и всем им, уверяет глава фонда "Русь сидящая" Ольга Романова, тюрьма до сих пор снится, потому что "бесследно это не проходит". Чтобы посчитать, какая доля населения России связана с тюрьмой, нужно учесть всех сотрудников судебной системы, полицейских, конвоиров, собственно охранников в зонах, заключенных – и все это умножить на три, учитывая семьи. Сюда же добавить разнообразный бизнес, связанный с зоной, поставщиков товаров и услуг. В условиях нарастания репрессий тюрьма становится "своей" темой для множества обычных законопослушных граждан – журналистов, художников, активистов, – которые становятся политзаключенными. "Когда говорят, что сидел каждый четвертый мужчина, это не так. Но то, что каждый четвертый мужчина с тюрьмой так или иначе связан, это, конечно, так", – считает Романова.
При таком переплетении тюрьмы и воли взаимное влияние неизбежно. Соответственно, перестройка пенитенциарной системы важна для развития российского общества в целом.
– Существующая российская пенитенциарная система – очень дряхлая. Она последний раз реформировалась в 1953 году, когда Берия вынул тюрьмы из подчинения НКВД и передал их Министерству юстиции. Сейчас ФСИН формально находится под Минюстом, но последние лет 15 директорами ФСИН были или полицейские, или эфэсбэшники. Последний раз профессиональный тюремщик во главе системы был в 2009 году (Юрий Калинин, директор Федеральной службы исполнения наказаний с 2004 по 2009 год, сегодня – один из руководителей "Роснефти". – СР), – говорит Ольга Романова. – Фактически взяло верх очень старое, сталинское правило, что главное в системе исполнения наказаний – не исправительная служба (не психологи, не врачи, не учителя, не мастера, которые способны повлиять на криминальный характер и на криминальное поведение), а оперативная работа. Оперативники стали самыми главными. И не только оперативники ФСИН, но и оперативники МВД и ФСБ. Это и внутрикамерные разработки, это и вербовка, отсюда пытки – потому что главной задачей стало получение или выдумывание информации, когда заключенных заставляют исполнять те или иные оперативные разработки. Например, лжесвидетельствовать в суде.
Система, которая была создана в 1930 году, собственно ГУЛАГ, сохранилась до сих пор. Она состоит из двух частей: из СИЗО (изоляторов временного содержания) и зон, которые построены по принципу концлагеря, который придумали в 1899 году англичане во время англо-бурской кампании. Это ряды колючей проволоки, вышки внутри, бараки. В 1920-х годах эти концлагеря из Южной Африки взяли на вооружение как раз Советская Россия и Германия. Когда мы приезжаем, например, в Дахау или в Освенцим и попадаем внутрь, то те, кто был в российских лагерях, говорят: так это же то же самое! Конечно, то же самое. Ровно тот же принцип.
Система эта в России сейчас основная и единственная. Это невыгодно, потому что очень многие лагеря просто отапливают тундру. Это неудобно, потому что старая инфраструктура. Приходится тратить очень много денег на тех же собак, на охрану. Это дорого – содержать колонии в Лабытнанги, в Чердыни Пермского края. Заключенных же надо в суд возить, родственники к ним должны приезжать. Должны быть магазины, инфраструктура. На фига людей гнать в тундру, чтобы что? Чтобы их исправило полярное сияние?
Это и политически очень невыгодная история – изобретение 19-го века, а мы в 21-м живем! Это уже даже не винтаж. Очень архаический подход к теме преступления и наказания.
Переделать это все можно, причем очень легко. В Германии, где я сейчас живу, в 1990 году объединились две очень разные системы – ГДР и ФРГ. Очень тяжело шло объединение финансов, экономики, политической, судебной, законодательной системы. С промышленностью были большие проблемы. Не было проблем только в объединении пенитенциарных систем. При этом система ГДР была копией нашей, советской. А западная система была обычной европейской, какой сейчас, собственно, и остается. Она не идеальная, получше, конечно, чем американская, но ей очень далеко до соседней Голландии или соседней же Дании, и уж тем более до Скандинавии, которая впереди планеты всей. Но объединение произошло, в общем-то, безболезненно. И если изучить этот опыт, ты понимаешь, что тюремная реформа – ни разу не бином Ньютона. Это не адронный коллайдер. Вот, например, российская реформа судебной системы – это адронный коллайдер. Реформа общественного контроля тоже будет довольно сложная. Очень сложная будущая полицейская реформа. И конечно, самая-самая сложная – судебная. А вот тюремная – нет. Есть рецепты. Ах, "у Руси особенная стать". Да ничего подобного. Слушайте, перетащили же опыт из Южной Африки, и ничего, не жужжат.
"Орава тупых и агрессивных бездельников"
– Россия на протяжении всей своей истории что-то заимствует, то у Европы, то у Америки. А почему же здесь-то нет?
– В 2016 году Алексей Кудрин позвал "Русь сидящую" и ряд еще ученых, экономистов, географов написать, в том числе, план тюремной реформы. Мы работали совместно с несколькими группами – с теми, кто писал проект реформирования судебной системы, и с теми, кто занимался реформой силовых ведомств, особенно полиции, чтобы у нас был пазл складывающийся. И вот мы написали эту концепцию. Ее приняли в Центре стратегических разработок, который тогда возглавлял Алексей Кудрин (ЦСР – некоммерческая организация, созданная в 1999 году по поручению Владимира Путина для разработки стратегических программ развития. – СР). А дальше мы просто надеялись, что может быть, когда-нибудь.
– Из чего состоит эта реформа? Какой вы видите новую пенитенциарную систему в России?
– Пенитенциарная реформа – она скучная, а главное, очень дешевая. Я понимала, когда писала эту реформу, что она не пройдет, потому что там негде украсть. Наоборот, она бюджет резко сокращает, а этого чиновники и политики не любят. Сейчас у ФСИН шестой по величине бюджет в России среди всех бюджетов – меньше, чем у МВД, Министерства обороны, но больше, чем у ФСБ, прокуратуры, судов. Это огромные деньги. По финансам ФСИН такой не должна быть. Нет потребности в стране содержать такую ораву тупых и агрессивных бездельников. Я говорю это с открытым забралом. Если раньше мы могли говорить о том, что где-то там сохраняются еще человеческие лица, то теперь давно уже нет. Я бы сказала так: у мальчиков, которые желают почему-то стать силовиками, под номером один котируются ФСБ и разведка ГРУ. Министерство обороны – это номер два. Потом полиция и судебные приставы. А во ФСИН идут те, кого не взяли вообще никуда – по остаточному принципу. Ну и отношение такое же.
Здесь замкнутый круг. Маленькая зарплата. Некуда деваться. Отец служил, дед служил, и дети будут служить. И не вырваться никогда. Ты слышишь в любой зоне, когда приезжаешь: вы отсидите и уедете, а мы здесь навсегда. Такие вот настроения. А в последние десять лет везде развивается движение трудовых династий, и славные подвиги, и уже практически в каждой зоне заложен камень, что наша зона, краснознаменная, образовалась 1937 году. И вот наш славный ветеран, давайте перенимать опыт. Ну какой опыт?! Кровавые династии палачей…
– И как это ломать?
– Самое главное – снять погоны. ФСИН не должно быть военизированным ведомством, не должна входить в силовую систему, потому что силовики уже все сделали, они уже поймали преступника. Дальше он должен передаваться в руки гражданских специалистов. Судьи оценивают уже расследованное преступление. А дальше человек, который признан судом виновным, поступает отбывать свое наказание. Он изолирован от общества, потому что он опасный – он что-нибудь украл или кого-то побил, может это сделать еще раз. А чтобы он не сделал еще раз, давайте-ка с ним работать, давайте-ка его социализировать.
Задача сделать так, чтобы заключенный больше не был преступником. А как из него убрать криминальное поведение? Сейчас это достигается предположением, что если маршировать по плацу с военными песнями, то все изменится. Или заключенный изменится с помощью швабры в жопе. Нет, конечно, все это не так.
Нужны, прежде всего, разнообразные преподаватели и стимулирование жажды знаний. Хочет поступать в университет? Пусть заочно учится. Для этого нужен интернет. Нужно оборудование. Нужно желание, в конце концов. Хочет зэк окончить ПТУ, пусть заканчивает. И уж точно он должен окончить школу. Должны работать психологи, должны работать врачи, чтобы посмотреть, нет ли у него туберкулеза, нет ли гепатита, ВИЧ, чтобы из тюрьмы вышел не человек с открытой формой туберкулеза, хотя он сел здоровым, а здоровый человек, с которым в обществе не страшно находиться, чтобы он кашлял себе спокойно, а мы бы с вами не прятались и не бегали сдавать анализы после встречи с ним. Нужны мастера, чтобы они занимались производством, не халтурщики, а чтобы они приходили, обучали. Может, человек хочет вышивать или кино снимать. Да ради бога, давайте нанимать специалистов. Вот вам форма борьбы с безработицей.
И вторая вещь – второй ключ от тюрьмы должен быть у местной власти. Сейчас, когда человек попадает в тюрьму, он для местной власти пропадает. Вот Вася сидит в Крюках, например (ИК-2, колония в Островском районе Псковской области. – СР). Дали ему десять лет, и он исчез с радаров. Им занимается ФСИН, а местная власть понятия не имеет, что там происходит. Например, Вася получает образование, специализацию штукатур. А Псковской области нужны водители автобусов. Очень нужны, а никто не хочет учиться. Могла бы зона учить, но она не контактирует с местной властью и понятия не имеет, что нужны водители автобусов.
Потом, Васю бросила жена. Ездить к нему дорого, долго, надо детей воспитывать, сопливых, как к нему ездить? Транспорт дорогой, все дорого. И она его бросает. И вот Вася выходит через десять лет, у него нет семьи, нет дома, ему некуда идти, и у него нет работы, потому что Вася по специальности штукатур, а области нужны были водители автобусов, а штукатуров и так переизбыток. Ну и что делать, Вася жрать захочет – пойдет дальше грабить прохожих.
А если местная власть знает, что житель города Остров попал в Крюки, то думает: так, какой у нас прогноз по рабочей силы на десять лет? У нас строят деревообрабатывающий комбинат, давайте, Вася выучится на деревообработку. И Вася получает образование. Дальше местная власть соображает: у Васи есть жена и дети сопливые. Слушай, жена, ты, Васю не бросай, а давай-ка мы тебе поможем с продуктами или будем давать подработку, устроим транспорт. Дадим вам социального работника, чтобы, пока вы там три дня с Васей на свидании, кто-то посмотрел бы за вашими детьми. Потому что власть заинтересована, чтобы Вася пришел после зоны в квартиру к жене, тогда она ему борщ сварит, когда он жрать захочет, и он не пойдет грабить дачи.
Ни один губернатор в мире, будь он хоть трижды член "Единой России", будь он хоть крокодил, не хочет, чтобы у него росла криминогенность. Мало того, что это по-любому плохой показатель. Так еще и вся местная преступность ложится на местный бюджет. И губернатору проще помочь Васиной жене и деткам, чем потом из бюджета отрывать на поимку Васи, чтобы опять его ловили, опять конвоировали и опять судили.
– То есть идея в том, чтобы зэки оставались частью общества, несмотря на отбывание наказания?
– Конечно. Поэтому во французских тюрьмах, в немецких тюрьмах (там чуть поменьше), а уж тем более в скандинавских тюрьмах присутствуют общественные объединения. В одной тюрьме, например, аккредитованы 1200 НКО. У нас в стране никогда в жизни столько не было, а там 1200 только при одной тюрьме аккредитованы. Куча добровольцев во всех странах готовы заниматься с заключенными, показывать фильмы, читать лекции, помочь им, не знаю, научиться играть на гитаре. Я часто встречаю в тюрьмах местных пенсионеров, которые приходят погулять с собачкой. А потому что заключенным нужно прививать эмпатию. И вот хозяин – старичок, а ротвейлер у него молодой. И заключенный с ним играет в мячик. Собачка бегает. Заключенному радость. Он полюбит собачку и начнет, может быть, после этого еще и людей любить.
А таких фондов, как "Русь сидящая", которая носится с заключенными по всем тюрьмам, их вообще до фига. Наша организация состоит в основном из бывших заключенных. И если нас не иноагентами выгонять из страны, а дать спокойно развиваться, мы бы и дальше брали на работу бывших заключенных. Так они под присмотром. Они мало того что получают зарплату, они находятся среди своих, которые их понимают, прекрасно знают, что от них ожидать. А нам нужны люди со свежим тюремным опытом. Нам нужны люди в регионах.
Есть огромный фронт работ, чем занять бывших заключенных. Человек может ходить, например, в кружки юных пионеров, рассказывать, как плохо сидеть в тюрьме: вот, братцы, что бывает, если у вас криминальное поведение. Или он будет целенаправленно, зная, кто сидит из обездоленных жителей соседних стран, выходцев из Центральной Азии, передавать им передачи. Можно сделать совместные проекты с правительством Киргизии или Узбекистана, которые тоже не заинтересованы, чтобы зэк вернулся радикальным исламистом. Потому что зеку жрать нечего, он пришел в блат-комитет. А в блат-комитете сидит радикальный исламист. И чтобы бедному дехканину выдали чая и сигарет, ему надо прослушать правильное толкование Корана. И мирные дехкане, которые понятия не имели об экстремистских движениях, попадая в такие зеленые зоны, выходят оттуда убежденными экстремистами. Им деваться некуда.
"Исправляет не тюрьма, исправляют люди"
– Колонии, в принципе, – это действительно исправительные учреждения или только одно название?
– Исправить человеческую натуру практически невозможно. В принципе, тюрьма сама по себе еще ни одного человека в мире не исправила. Исправляет не тюрьма, не ограничение свободы, исправляют люди. Когда у тебя есть очень много свободного времени, его есть чем занять. Образованием займи, займи социалкой, займи медициной, займи получением полезных навыков. И желательно, чтобы это делали люди, у которых есть опыт.
В Скандинавии – это Дания, Швеция, Норвегия, ну и плюс примкнувшие к ним Финляндия и Голландия – очень близкие к идеальным пенитенциарные системы. Они тоже считают, что никого не исправляют, но дают возможность занять время. Какой вообще смысл наказания? Чтобы человек, который выходит из тюрьмы, не совершал новых преступлений. Эти двух-, трехкомнатные камеры с игровыми приставками – они для чего? Они что, так безмерно любят своих заключенных? Совсем нет, они любят свое общество. Они хотят, чтобы эти люди, выйдя из тюрьмы, не были ожесточены и не совершали новых преступлений. Они общество защищают, а не вытирают розовые сопли заключенным.
У них концепция состоит в том, что преступление, которое совершает человек, – это, прежде всего ошибка в работе государства и равнодушие общества. Допустим, было насилие в семье. Отец бил мать на глазах у ребенка или никто не вызвал полицию, или не реагировала опека, не видела синяки на теле у ребенка. В школе учителя относились равнодушно. Кто-то продал пиво маленькому мальчику, кто-то продал ему наркотики. И вот мальчик в конце концов устроил ограбление банка. Он забрал миллион долларов и ранил охранника. Получается, двое потерпевших: ограблен банк и пострадал охранник. А в приличном обществе охранник – это прям дорого. Его жизнь, его нога или рука стоит очень и очень дорого.
И вот мы поймали этого паренька, который миллион долларов быстро спустил на проститутку и героин. Сейчас мы посадим его в тюрьму. И что дальше? Он никогда в жизни не отдаст миллион банку и миллион охраннику. Зная, что он должен два миллиона, он никогда не будет работать. А что он будет делать? Понятно, что он вернется туда же. Поэтому государство говорит: блин, недоглядело я за тобой. Я пока посажу тебя в тюрьму, но у нас есть два пострадавших, которые вообще ни в чем не виноваты. Я, государство, само им деньги выплачу. Специальное бюро в Минюсте по работе с потерпевшими выплачивает миллион банку и миллион охраннику. Все. Вопрос закрыт, права потерпевших полностью восстановлены. Государство рассчиталась и таким образом признало свою недоработку в воспитании этого парня.
Но теперь парень должен два миллиона государству. Которое говорит: значит так, парень, давай ты будешь у нас социализироваться. Я сейчас запускаю в тюрьму общество в лице НКО. И там будут врачи, психологи, весь правозащитный фарш. Они будут с тобой заниматься. А твоя задача – исправиться, социализироваться, чтобы ты никогда больше не совершал преступлений, устроился на работу, завел семью и стал бы нормальным членом общества. А пока ты мне должен, будешь работать и выплачивать мне, государству.
И вот парень сидит в тюрьме. Занимается с учителями, врачами. Он выходит. Ему дают ключи от социального жилья. Ему дают работу. Он работает на стройке и обязан, допустим, 20% своей зарплаты отдавать каждый месяц государству. Вокруг него продолжает виться хоровод правозащитников. Они дают ему какие-то кружки, драмтеатры, следят, чтобы он не вернулся к своим прежним дружкам с прежними занятиями. У него к моменту освобождения обычно уже есть план, чем он будет заниматься. Если следующие пять лет он не совершает повторного преступления, государство с него списывает долг. Все, ты свободный человек, пожалуйста, больше не попадай. Но если ты в течение пяти лет совершишь преступление, тебя снова посадят в тюрьму. И так – пока ты не исправишься.
– Надо продержаться пять лет?
– В разных странах по-разному. Сейчас в Скандинавии самый низкий в мире процент рецидива. При этих, как мы считаем, несерьезных уси-пуси условиях содержания почему-то все равно в тюрьму никто не хочет возвращаться. У нас ужасная тюрьма. При этом почему-то все возвращаются (уровень рецидива в преступности в 2021 году был 60%. – СР). Понятное дело, чтобы иметь такую пенитенциарную систему, как в Скандинавии, нужно очень-очень много денег. И например, много нефти и газа, как в Норвегии.
– Не наш случай.
– Что же тогда делать? Наверное, нужно взять пример с Германии. Во-первых, они имеют опыт переделки бывшей советской системы, такой же, как наша. Во-вторых, их тюремная инфраструктура такая же старая, как наша. В Германии очень много старых тюрем – как бывшие питерские Кресты, как Бутырка, как Матросская Тишина. Они с этой старой инфраструктурой как-то справляются. И это не стоит огромных денег.
Мы посмотрели, как они все это делают. Да, действительно, не бином Ньютона, написали, предложили Кудрину: давайте снимем со всех погоны и отдадим ключи от тюрьмы местным властям. Там еще много других подробностей: трудовое законодательство, медицина, но главное – эти две. И не надо специальных людей, которые ходят с ружьем вдоль зоны и ее охраняют. Я спрашиваю в немецких тюрьмах: "Как у вас там выглядят эти все охранники?" Нет никаких охранников. В принципе, сейчас все электронное – заборы, двери, окна. А если у них в тюрьме бунтуют, они просто вызывают полицию. Все это страшно удешевляет и помогает бороться с преступностью. Вообще, от тюремной реформы одни выгоды. Во-первых, это существенная экономия государственных средств. Во-вторых, сразу мгновенный эффект на снижении преступности. И самое главное – ну нельзя жить в 21-м веке с тюрьмой из 19-го! Сделай тюремную реформу, с правами человека будет получше, и ты, Путин, сразу войдешь в пантеон прекрасных людей, которые совершили такую прекрасную реформу. В конце 20-го века везде прошла пенитенциарная реформа. В Португалии была замечательная тюремная реформа, они побороли довольно сильно наркоманию. Во Франции была большая тюремная реформа. Везде уже было, у нас ничего нет. Ну почему же держатся за эту систему?
В 2018 году был первый скандал с пытками в Ярославской области (пострадавший от пыток заключенный Евгений Макаров умер от пневмонии в июле 2022 года. – СР). Собственно, наш сотрудник вынес эти видеозаписи с пытками. Был скандал. И во время этого скандала на трибуну Совета Федерации вышла Валентина Ивановна Матвиенко и заговорила человеческим голосом. И просто зачитала краткую концепцию нашей тюремной реформы. Боже мой, как мы все были в восторге: "Ну, сейчас начнется!" Сейчас будет тюремная реформа. Но вскоре выступил Путин, очень и очень резко. Что наша тюремная система лучшая в мире, не трогайте своими руками. Руки прочь. Я страшно удивилась. Почему? Ну, правда же назрела, перезрела реформа. Дешево, хорошо, приятно. Еще героем будешь. Потом было еще несколько скандалов. Последний раз так Путин выступал перед отставкой Калашникова. И снова Путин сказал, что менять ничего не надо, все очень и очень хорошо.
– То есть "пытают, и хорошо".
– Да, и это был, между прочим, ноябрь 2021 года, за три месяца до войны. Я не могла понять, а чего они так держатся за этот совершенно неподъемный тюремный груз, который давит на всю страну? Ну ладно, там бабки, ладно, экономическая география такова, что ты не знаешь, чем занять жителей Мордовии, которые всю жизнь работали в тюрьмах. Но преступность же! Сразу будет результат по снижению преступности. Да и лавры очень красивые. В ООН будут аплодировать стоя. Я не могла понять, почему так.
И когда появился Пригожин (Евгений Пригожин, глава ЧВК "Вагнер", набирал зэков на войну в Украину, потом с 23 на 24 июня организовал вооруженный марш на Москву, но развернул своих наемников. Спустя два месяца погиб в авиакатастрофе под Тверской областью. – СР), я подумала: сука, какой гениальный!.. В плохом смысле слова. Он черный гений, он создавал резервуар бесконечного пополнения наемников. Бесконечного. Потому что русская тюрьма – одно из самых страшных мест на земле. И оттуда сломя голову уйдут все куда угодно, хоть на войну, лишь бы только уйти из тюрьмы. Так и случилось. Более того, там огромный был эффект еще и психологический. Пока Пригожин собирает зэков на войну, особо не трогают "ваших гражданских мальчиков". Пригожин стал забирать заключенных в июне, а мобилизация была объявлена только в конце сентября, когда у них там были вовсю уже были терки с Министерством обороны.
А еще Путин пошел ровно по сталинскому пути. Это утилизация лишнего, ненужного населения. Мы-то с вами сейчас говорили, как же их исправить, как же их научить, нужны ли нам маляры или штукатуры. А зачем? Их же можно просто уничтожить. И все. И не будет никакого роста преступности. Война – это утилизация. Мы говорим: "Ах, мясные штурмы. Никто их не бережет". Конечно, не бережет, они должны быть утилизированы. И вот эти вот 22 или 25 тысяч заключенных, которых освободил Пригожин и которые оказались в России, они же не должны были вернуться. Они вернулись, только потому что "Вагнер" увел из Бахмута отряды своих головорезов. Если бы не поссорился с Шойгу, он продолжал бы воевать, и они давно бы все полегли. Никто не предполагал, что хоть кто-то из них вернется.
То, с какой легкостью, без всяких легитимных оснований, Пригожин забирал их из тюрем, как легко Путин подписывает эти секретные указы о помиловании, говорит о том, что они продумали это все сильно заранее. По крайней мере, Путин знал, что есть резервуар, которого не жалко. Не надо никакой тюремной реформой заниматься, их просто всех убьют. И они с удовольствием пойдут убиваться, вприпрыжку, потому что в тюрьме шваброй насилуют. А на войне – нет.
– Получается, что Путин изначально готовился воевать? Потому что никто не мешал заняться этой тюремной реформой в его первый, вполне вегетарианский, срок правления.
– Вообще ничто не мешало. И во второй срок, и в 2018 году не мешало уж точно ничего. Матвиенко – она же не девочка, она очень опытный политик, интриган. И она с проектом реформы пошла как с подарком: "А я знаю, а я знаю, как это все изменить". И вдруг он на нее наорал фактически.
– Эта вербовка в колониях показала совершенно отвратительное отношение к людям как к материальному ресурсу. А почему сами зэки это проглотили?
– Наоборот! От заключенных я ни разу не слышала, чтобы кого-то из них интересовали деньги. Это интересует их семьи или вольных наемников. У зэков сначала был главный стимул – обретение свободы и возможность начать жизнь с чистого листа, помилования, оставить за собой где 20 лет, где 10 лет, то есть вернуть себе жизнь. Это русская рулетка с очень высокими ставками. Но самое-то главное – я слышала сотни раз один и тот же аргумент, против которого вообще не попрешь никак: "Я там нужен". Вот он сидит и рассказывает мне, что я выйду через два года, и что? Дома нет и не будет. Семьи нет и не будет. Работы нет и не будет. Я в первый год либо сопьюсь, либо героин. Либо попаду снова в тюрьму. Вот это я больше не хочу, хочу этот круг разорвать. Я не нужен никому на свободе. Нет же ни пробации, ни ресоциализации, и не было никогда в России. Бывший заключенный изначально никому не нужен. А тут вербовщики: здесь ты никто, а там нам нужны механики бронемашин. Это ложно понятое чувство семьи и боевого братства, мужского братства, чувство локтя. Они никогда в жизни не слышали, что нужны. И они за это готовы жизнь отдать.
– Вы рассказывали о том, что воры в законе поддержали спецоперацию и разрешили зэкам идти на войну. То есть криминал и власти оказались заодно. Как это повлияет в целом на общество?
– А это констатация уже свершившегося. У нас во время правления Путина полностью исчезли черные (власть у криминалитета) и красные (власть у охраны) зоны. Этого понятия на самом деле больше нет. Как сейчас происходит в зонах. У начальства есть несколько способов заработка. Во-первых, начальник зоны контролирует промышленное производство, это его бизнес. Раньше мы говорили, что советская экономика построена руками заключенных, и там по-прежнему рабский труд. Только уже не на народное хозяйство, а в карман нескольким людям – начальник зоны, его замы, прокуратура по надзору. Другой способ заработка – УДО, торговля условно-досрочным освобождением. Это поощрения, они тоже продаются.
Потом, огромные махинации во всех зонах: все ремонты делаются за счет семей заключенных или самих заключенных, стройматериалы покупают там бесконечно, бесконечно покупают холодильники, телевизоры. Они всегда остаются в зоне. Но на это же выделяется бюджет. Мне очень нравится схема в Новосибирской области, несколько лет назад мы смотрели госзакупки: они закупали рассаду помидор в августе, а в сентябре собирали урожай. Или прекрасная совершенно схема есть с мороженой рыбой: одна зона покупает мороженую рыбу с головой, перепродает в другую зону, где у рыбы отрубают голову, передает в третью зону, где отрубают хвост и так далее. Количество рыбы уменьшается, а килограмм рыбы все время дорожает, потому что в нее все время вкладывается какой-то труд. А самое главное, что никакой рыбы изначально не было. Или, например, производство металлической посуды в зонах. Вы видели металлическую посуду в продаже, чтобы люди покупали металлические миски себе? Естественно, нет. Потому что в одной зоне изготавливают металлическую посуду и продают в другие зоны, потому что заключенные едят из металлической посуды и сами все это производят. А сколько стоит эта миска, сто рублей или пятьсот рублей, мы с вами понятия не имеем. Все это междусобойчик такой, совершенно замечательный. И самое главное – трудовые нарушения, когда они на одну ставку, на 20 тысяч рублей, устраивают работать десять человек. И работает на самом деле, один, и получает две тысячи рублей в месяц. Вот и живи на них как хочешь. И это, конечно, это рабский труд.
Стало быть, что даже если нет никаких пыток, ты будешь жаловаться. Ты будешь в прокуратуру писать, своим адвокатам рассказывать, родственникам рассказывать, будут проверки приезжать. Понятно, что проверка обычно своя. А если нет? А если ты не договоришься, то тебя оттуда снимут и посадят. А если с проверкой договорился, ты им половину отдашь. Зачем тогда работать? В чем тогда твой интерес? Твой интерес в том, чтобы никто не жаловался. А там полторы тысячи человек, пойди каждому рот закрой. Не закроешь. И ты идешь в блаткомитет. Берешь бутылку, приходишь к смотрящему или к ворам. Говоришь: дорогой пахан, можешь сделать так, чтобы никто не жаловался? Конечно, могу. Кто будет жаловаться – моментально швабры или заточку в бок. А я тебе за это мобильные телефоны, наркотики. Ваш общак будет в целости и сохранности, карточные игры можете устраивать. А может, давай вместе бизнес замутим? Например, служба безопасности Сбербанка вас беспокоит. То есть происходит абсолютно взаимовыгодное сотрудничество криминалитета и власти. Но ведь посмотрите, на свободе же то же самое – Пригожин и Путин или Шакро Молодой и Следственный комитет. Недаром же Пригожин все время говорил: "Путин. Дай мне власть, я обеспечу порядок". Он же знает, что должен делать блаткомитет: мочить жалобщиков, то есть протестующих.
Кстати сказать, Шакро Молодой (неоднократно судимый "вор в законе" Захарий Калашов считается лидером преступного мира. – СР) долго молчал. Он же сейчас главный вор, наследник Деда Хасана. Все мелкие воры были против войны. Он долго молчал, больше чем полгода. А потом мы увидели, как начали выпускать всех, кто был связан с Молодым. И Шакро Молодой после этого взял и сделал свой воровской прогон, что война – это очень хорошо.
"У нас воры становятся сами властью"
– То, что сейчас появляется много политзэков, как-то влияет на атмосферу внутри зоны?
– Непонятно. Пока же мало кто доехал до колоний, потому что следствие и суд идет примерно год. Но в принципе, отношение к политическим изменилось, я бы сказала, в лучшую сторону. До 2014 года отношение к политическим зэкам вообще было очень хорошим. Не так, чтобы их на руках носили, но с пониманием, их не трогали. В 2014 году началась "русская весна", и она почему-то зашла и зэкам, а главное, тюремщикам. Вся эта эйфория привела к тому, что украинцам и политзаключенным стало очень плохо. Потому что они рушили этот самый вожделенный прекрасный русский мир.
С началом войны пришло понимание, что тут что-то не так. Во-первых, начальники лишились всех своих заработков, с промки забирают на войну, УДО только через войну. Во-вторых, приехал какой-то лысый хрен с горы и забирает у начальника колонии зэков вообще без какой-то бумажки. Ни расписки тебе, ничего. Да еще и унижает, потому что Пригожин терпеть не мог, по своей трудной биографии, всех тюремщиков. Он их выгонял из кабинетов, унижал, как мог и главное – прилюдно, при заключенных. Понятно, что тюремщики начали внимательно смотреть на политзаключенных, которые тоже были против этого. У них внезапно совпали интересы. Поэтому сейчас есть, конечно, эксцессы, но я бы сказала, что они единичны.
– Зона – зеркальное отражение общества, а в обществе мы так или иначе ждем революции, потому что противоречия накапливаются до невозможности, и все это однажды должно взорваться. Можно ли то же сказать про зону?
– Там революции бывают, бывают бунты. Но пока тихо. Последний всплеск активности был как раз связан с выступлением Пригожина из Ростова в Москву, когда взбунтовалась ростовская зона. Зоны по пути следования "Вагнера" в Москву очень были взволнованы: сейчас придут и освободят, заберут к себе. А потом все пожали плечами, успокоились. Другое дело, что на зону влияет все, что происходит на свободе. А сейчас на свободе мы видим букет внесенных законопроектов, который связан с зэками. Это и мобилизация заключенных, это и воинский учет на зонах. Посмотрим, как эти законы, которые внесены в Госдуму, повлияют на зону. Но пока в зоне тихо.
– Насколько реалистично теперь было бы реформирование системы ФСИН по вашей схеме?
– Ноль процентов, конечно. Совершенно понятно, что на реформирование пенитенциарной системы нужна, прежде всего, политическая воля. Вот ее-то как раз не будет.
– А в случае смены власти?
– Тогда сто процентов. Любая власть будет заниматься реформами исправительной системы. Любая – крокодил, не крокодил – любая будет этим заниматься.
– Позволит ли провести реформу нынешняя тесная спайка воров и тюремщиков?
– Они подстроятся к новым условиям. Преступный мир есть в любой стране, криминальная элита есть везде. И я тут вынуждена, к сожалению, процитировать Глеба Жеглова: "Сила государства зависит не от количества воров, а от того, как оно с ними справляется". Италия что, криминальная страна? Нет, она не криминальная страна. Нормальная европейская страна. Там есть Каморра, сицилийская мафия, калабрийская мафия, они занимаются каким-то транзитом наркотиков, контрабандой. Прошло то время, когда мафия влияла на политику. В Норвегии есть преступность? Конечно, есть. И в Швеции есть преступность, наркотики можно купить. Пистолет, наверное, можно купить. Наверное, там пытаются торговать людьми. Но это не влияет ни на политику, ни на общество. А у нас влияет. У нас, более того, воры становятся сами властью, как Путин.
– Но журналисты и общество о связях Путина с криминалом узнали только в последние годы…
– Не знаю, как журналисты об этом должны были узнавать. Но ведь для большинства людей маргинальных, которые любят Путина, он же свой. Он говорит на тюремном языке. У нас же страна тюремной культуры. У нас же сидел каждый человек с большой русской биографией – Пушкин, Достоевский, Чернышевский. Чехов не сидел, но он понимал, что тюрьма нужна, поэтому сам поехал на Сахалин. Дальше просто плеяда – Ленин, Сталин, Дзержинский. Дальше пошли 1930-е: художники, поэты. Бродский, нобелевский лауреат, сидел. Солженицын, выдающийся диссидент, сидел. Синявский и Даниэль, Галансков, Сахаров – пожалуйста, ссылка. Потом небольшое затишье. И сейчас опять. Не случайно же Анна Ахматова при аресте Бродского сказала: "Какую биографию делают нашему рыжему". По-прежнему не выходит хорошей русской биографии без тюрьмы. Вот, скажите, пожалуйста: Владимирский централ, ветер какой?
– Северный.
– Понимаете, любая воспитательница детского сада, библиотекарша с легкостью продолжит все эти строчки. А что мы поем за столом пьяненькие? "Да что ж ты, фрайер, сдал назад". Мы все это воспринимаем как большую часть русской культуры. Истории про невинных в тюрьме всегда были и будут, и невинные в тюрьме были и будут как следствие судебных ошибок. По политике всегда были ошибки, тоже во всех странах это есть. Главное – возможность исправить судебные ошибки и, собственно, злокозненность этих судебных ошибок.
А в России тюрьма – это скрепа. Мы по-прежнему тюрьмоцентричная страна, у нас все держится вокруг тюрем. Часто это градообразующий фактор, это трудовые династии, все на свете. И не сидел – не мужик, русская пословица.
