Во вторник, 23 ноября, Мосгорсуд начнёт рассматривать иск московской прокуратуры о ликвидации Правозащитного центра "Мемориал". Еще через день, 25-го, иск Генпрокуратуры о ликвидации "Международного Мемориала" рассмотрит Верховный суд (обе организации российские власти считают иностранными агентами). О том, как расправу властей над "Мемориалом" оценивают потомки репрессированных и главы старейших региональных отделений правозащитной организации – в материале Сибирь.Реалии.
"Родственникам не сообщать, трупы не выдавать"
Сын и внук репрессированных Дмитрий Артемьев сейчас живёт под Красноярском, а ранее детство провёл на Колыме, где познакомились и жили до 1962 года его родители – отбывшие сроки заключённые.
– Батя был сломлен своей магаданской судьбой и молчал. И репрессированный младший брат отца, и мои тётушки, которые сидели "за колоски", – все боялись рассказывать. Я понимал, что отца репрессировали, но подробности узнал только в конце 90-х, когда зашёл на сайт красноярского "Мемориала". Про деда через "Мемориал" узнал в 2018 году – через 81 год после его расстрела. Я категорически против закрытия "Мемориала". Я и все мои близкие родственники подписали петицию в его защиту, – говорит Дмитрий Артемьев. – Деда, Павла Филатовича, арестовали в 1937-м в один день с младшим сыном Иваном – моим дядей, которому тогда было 19 лет. Они жили в деревне Ракитка под Ачинском. Про дядю ещё не всё узнал, известно только, что он был в ссылке на Урале. А деда обвинили в том, что, работая в бондарном цехе, он изготавливал некачественные бочки для масла, и поставили к стенке. В деле деда допросы свидетелей в запечатанном конверте, которые мне сначала не давали, но есть указ президента, рассекречивающий такие документы. Написал заявление, в котором не просил, а требовал ознакомить. Разрешили под подписку, что не стану мстить потомкам. Этих потомков знаю, они живут в Назаровском районе Красноярского края. Тогда действовал приказ: родственникам не сообщать, трупы не выдавать. В Ачинске шесть массовых захоронений расстрелянных. Предполагаю, что деда закопали рядом со взлётной полосой. В 1976 году, когда эту полосу делали, срывали небольшой курган, и бульдозерист обнаружил человеческие останки и обувь.
Деда реабилитировали только в 1967-м. В деле есть протест прокурора: следствие велось с многочисленными нарушениями, не проводились экспертизы бочек, – рассказывает Дмитрий.
Его отец, Герасим Павлович, в 1937 году проходил в Красноярске срочную службу. Демобилизовавшись, устроился на Красноярский вагоноремонтный завод электромонтёром. Через три месяца Герасима, считавшегося сыном раскулаченного и врага народа, арестовали.
– В армии отец строил ангары для самолётов. Его и ещё одиннадцать сослуживцев обвинили в некачественном изготовлении стропил. Изучив материалы дела, пришёл к выводу, что целью было поставить к стенке командира роты и замполита, но по этому делу проходило ещё одиннадцать батиных сослуживцев. Им дали по червонцу – 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Не расстреляли отца потому, что в приказе Ежова №00447 написано: стариков – к стенке, молодежь – на стройки народного хозяйства. В следственной тюрьме отцу предъявили ещё одно обвинение: якобы на заводе он "готовил теракт методом замыкания электрических проводов". На Колыме отец добывал золото, работал бурильщиком. Приобрёл виброболезнь – на пояснице образовался огромный нарост, – говорит Дмитрий Артемьев.
Он уверен, что и дед, и отец дали показания под пытками. Дед оговорил себя ещё и опасаясь за арестованного вместе с ним младшего сына Ивана.
– Отец однажды спросил, сколько капель воды, падающих на темя с высоты одного метра, можно выдержать. Мне было лет шестнадцать. Думал: "Какой странный вопрос, вода же мягкая". Отец сказал, что 600, а если очень хорошее здоровье – 800, потом человек теряет сознание. Тогда не придал этому разговору значения, а недавно узнал, что был такой способ пыток в Красноярской тюрьме.
Мемориальцы заняты нужным делом. Эту организацию хотят закрыть, чтобы стереть память о сгинувших в лагерях и убитых. За три ночи в одной только Ачинской тюрьме расстреляли вместе с моим дедом еще 295 человек – у меня есть копия акта. Точнее, как сказано в акте, расстреляли за городом Ачинском 29, 30 октября и 1 ноября 1937 года. Постановление тройки НКВД по Красноярскому краю привели в исполнение начальник Ачинского сектора УНКВД Орлов, лейтенант госбезопасности Королев, оперуполномоченный Михальченков. Мой дед под номером 183, под номером 39 Иосиф Цукунфт – с его внуком я учился в одной школе и дружил. Когда узнал, что власти на "Мемориал" наезжают, сразу подумал: хотят возвращения к старому, – говорит Дмитрий Артемьев.
На снимках, им предоставленных, сразу два Герасима Артемьева – своего сына Дмитрий назвал в честь отца. Герасим-младший запечатлен на одиночном пикете 30 октября, в день памяти жертв политических репрессий у здания Красноярского ФСБ.
– В позапрошлом году я тоже выходил в такой пикет, а сын выходил в прошлом году. Это и дань памяти, и протест против замалчивания репрессий. В нынешнем году Герасим в пикете в день памяти не участвовал – обложили за другие дела. Он экозащитник, борец за свободу. За участие в митингах много раз попадал в кутузку, ему выписывали огромные штрафа – 100 и даже 200 тысяч рублей. Сын говорит, что уже на улицу не может выйти без того, чтобы не попасть под санкции, – объясняет Дмитрий.
"Попробуй нас достань!"
Восстанавливать историю репрессированных родственников Дмитрию Артемьеву помогает председатель красноярского "Мемориала" Алексей Бабий. В базе данных этого "Мемориала" сегодня 206 тысяч имён.
– Сколько людей узнали благодаря нам о своих предках – мы такую статистику не ведём, но только Володя Биргер, основатель, за свою короткую жизнь, за первые десять лет работы Красноярского "Мемориала", помог не только найти сведения о родственниках, но и реабилитироваться нескольким тысячам человек. С тех пор эта работа продолжается, – объясняет Бабий, который с начала 80-х искал сведения о своих репрессированных бабушке и дедушке, расстрелянных в 1937 году по "харбинскому делу", написал о своих изысканиях повесть "Частный детектив" и в "Мемориал" пришёл, чтобы помочь таким же, как он сам.
Фактически красноярский "Мемориал" – первый на территории Сибири. Начал работать 9 марта 1988 года, хотя официально зарегистрирован несколько лет спустя.
– Для нас главное, чтобы работа делалась. Формальности на втором плане. "Международный Мемориал" – горизонтальная структура. Не он нас, а мы, региональные "Мемориалы", его учредили. Москва координирует работу, предлагает региональным участвовать в каких-то сетевых проектах – школьный конкурс или, допустим, фотобанк. Региональный "Мемориал" может либо согласиться, либо нет, – объясняет Алексей Бабий. – Красноярский "Мемориал" зарегистрирован как самостоятельное юрлицо, мы делаем с "Международным Мемориалом" общее дело, но юридически не являемся его отделением. Но, как понимаю, конечная цель – ликвидация всех горизонтальных структур. Дело не закончится уничтожением "Международного Мемориала" и Правозащитного центра. И до нас, региональных "Мемориалов", доберутся. Это ожидаемо. Официальная регистрация, банковский счёт – всё это не так важно. Банковский счёт у нас есть, но деньги там небольшие, и мы их уже и не тратим. Без этого начинали и сейчас сможем обойтись. Официальная регистрация нужна в основном для взаимодействия с госструктурами, но в нынешних условиях, когда на "Мемориал" такой наезд, даже при наличии банковского счёта и печати государственные организации будут опасаться с нами сотрудничать.
Будем продолжать. Сейчас "виртуальных волонтёров", работающих удалённо, в красноярском "Мемориале" больше, чем официальных членов. Работа полностью ведётся в "облаке", копия цифрового архива хранится в таком месте, что силовики не дотянутся. 30–40 человек в разных точках мира – не только в России, но и в Канаде, Германии, даже в Австралии – сидят за своими компьютерами и работают с информацией. Попробуй нас достань! Закрыть сайт красноярского "Мемориала" непросто, но даже если власти попытаются, мы уйдём на домены org или com, которые не принадлежат ни одному государству. Это можно сделать за пять минут, – объясняет Алексей Бабий, программист по образованию.
Бабий вспоминает, что в конце 80-х "Мемориал" в Красноярском крае был практически единственной легальной организацией, где собирались самые разные люди, многие из которых после 1991 года ушли в политику или создали в регионе собственные общественные организации, как, например, местные латыши. Правозащитная работа красноярского "Мемориала" в конце 80-х – начале 90-х касалась, прежде всего, защиты прав потомков репрессированных, сейчас этот "Мемориал" сосредоточен на исследовательско-просветительской деятельности. Костяк, как и в самом начале, – около десяти активистов.
Сегодня красноярский "Мемориал" работает над уже пятнадцатым томом Книги памяти, заканчивает перевод в цифровой формат накопившегося за 30 лет бумажного архива, заносит в базу данных эшелонные списки советских немцев, депортированных в Красноярский край, – это 70 тыс. человек, и 46 тыс. высланных в этот край литовцев – литовские фамилии нужно ещё записать кириллицей.
– И потомки репрессированных по-прежнему обращаются. Недавно обратился человек, семью которого выслали в Красноярский край, а главу семьи в 1937 году расстреляли. Я выслал сведения о его семье. Это был поток 31-го года, когда из Забайкалья очень много крестьян к нам выслали, а потом в 37-м году их уже стали как японских шпионов расстреливать. Репрессии в нашей стране начались не в 37-м и закончились не в 56-м. Начались они в 1918-м с образованием ВЧК и продолжались весь советский период за исключением последних трёх-четырех лет существования СССР. При Хрущёве одних выпускали из лагерей, а других вовсю сажали по всё той же 58-й. При Брежневе сажали и ссылали диссидентов. В наших списках фамилии арестованных в 37-м соседствуют с фамилиями раскулаченных и сосланных в Красноярский край в начале 1930-х и с фамилиями диссидентов и узников совести, отбывавших ссылку в нашем крае в 60–80-е. Сергей Хахаев, ставший впоследствии председателем петербургского "Мемориала", в конце 60-х был приговорён к лагерям и ссылке. В 1972 году месяц провел в тюрьме Красноярска, потом отбывал ссылку в Усть-Абакане, входившем тогда в состав Красноярского края. Красноярец Юрий Худяков – сын "врагов народа", воспитанный в детдоме, – обвинялся в том, что выступил против вторжения СССР в Чехословакию в 1968 году. Направлен на принудительное лечение в психбольницу. Советская власть держалась на репрессиях, которые возродились в начале двухтысячных, и сейчас только нарастают. Государство использует репрессии для решения своих задач, уничтожая любые горизонтальные структуры, которые шевелятся, – говорит Алексей Бабий.
"Удар по самой власти"
Томский "Мемориал" выступил с публичным заявлением, в котором потребовал прекратить преследование "Международного Мемориала" и Правозащитного центра "Мемориал".
– Старейшую общественную организацию страны хотят ликвидировать – это вообще позор, – говорит председатель томского "Мемориала" Василий Ханевич. – Надеюсь, этого всё-таки не произойдёт. Насколько понимаю, если суд примет решение не в пользу "Мемориала", он лишится банковских счетов, лишится возможности издавать печатную продукцию, интернет-сайтов, где размещены базы данных репрессированных, которыми пользуются родственники, зачастую не зная, что эти базы – результат тридцатилетней работы мемориальцев. Правозащитный центр "Мемориал" обвинили в том, что, публикуя списки политзаключённых, он якобы оправдывает терроризм. Но включение фамилии в список вовсе не означает, что "Мемориал" с этим человеком солидарен. В списке – те, кого преследуют по политическим мотивам в нарушение российских законов. На книжной ярмарке в Москве проверяющие подошли к стенду "Международного Мемориала", увидели, что книги без штампов, уведомляющих о статусе иноагента, и только потом предъявили удостоверения. Но эти книги не продавались – перед продажей сотрудники "Мемориала" их бы проштамповали. Кроме того, некоторые изданы до 2016 года, когда "Мемориалу" присвоили статус иноагента. Если "Мемориал" лишат возможности работать – это будет удар по всему обществу и по самой власти, декларирующей важность и незыблемость Конституции, гарантирующей своим гражданам их права и свободы.
Как и у красноярского, у томского "Мемориала" нет статуса иноагента. Но в 1930-е НКВД объявило таковыми предков Василия Ханевича – главы томского "Мемориала" с 2010 года, члена правления "Международного Мемориала" с 2016 года.
– Был такой термин и тогда. Два моих деда и два прадеда расстреляны как иностранные агенты в ходе польской операции. Их обвинили в шпионаже в пользу иностранного государства – Польши. В Белостоке – деревне польских переселенцев в Томской области – в одну ночь арестовали 88 человек, всех мужчин, и через три месяца расстреляли в Колпашевской тюрьме. Такие же репрессии были в отношении латышей, литовцев, финнов, корейцев, греков, румын и других народов. Я с детства знал, что мои деды, как бабушка говорила, "взяты по линии НКВД". Но за что, почему – никто не мог сказать. Я был тогда далёк по образованию и образу мыслей от этой темы. Преподавал политэкономию в инженерно-строительном институте, был замсекретаря комсомольской организации института, вступил в КПСС. Но эта семейная история привела меня в "Мемориал" в 1988 году, – объясняет Ханевич.
По его словам, с самого начала работы "Мемориала" деятельность этой организации пытались контролировать.
– Томский "Мемориал" зарегистрирован раньше, чем всероссийский, регистрации которого всячески препятствовали. Учредительная конференция томского "Мемориала" состоялась 10 декабря 1988 года, в первый совет вошли очень разные люди – студенты и диссиденты, сотрудники КГБ и даже секретарь обкома КПСС. "Мемориалы" возникали по всей стране, и властям хотелось курировать это движение. Первый председатель томского "Мемориала" Лев Пичурин – профессор математики, сын партработника, репрессированного по кировскому делу. Он был вхож в кабинеты КГБ, обкома и облисполкома. До недавнего времени Лев Пичурин был депутатом облдумы, по-прежнему остается знаменем местного отделения КПРФ, – рассказывает Ханевич. – Через несколько месяцев после регистрации томского "Мемориала" произошёл раскол из-за вопроса: писать или не писать заявление в адрес народных депутатов СССР и Генпрокуратуры с требованием привлечь к уголовной ответственности за вандализм виновных в размыве в мае 1979 года захоронения в Колпашевском яре? Часть томских мемориальцев поддержала заявление, провластно настроенные были категорически против – ответственность за случившееся в 1979-м несли в том числе и сотрудники КГБ, и Егор Лигачев, занимавший в конце 70-х должность первого секретаря Томского обкома и впоследствии ставший вторым человеком в партии после Горбачева. В том давнем споре томские демократы победили, а провластно настроенные вышли из состава томского "Мемориала".
Томский "Мемориал" не только помогал потомкам репрессированных получить положенные компенсации, но и создал правозащитную секцию, возглавленную Николаем Кандыбой и выросшую в Центр прав человека, ее участники входили в состав Общественно-наблюдательной комиссии, члены которой имели право доступа в закрытые учреждения – прежде всего ФСИН. Пять лет назад томский "Мемориал" лишился статуса юрлица и, как говорит Василий Ханевич, по сути утратил возможность заниматься правозащитой.
Сохранилось исследовательско-просветительское направление. Василий Ханевич подчёркивает, что все проекты – "Свеча памяти", "Возвращение имён", "Последний адрес", исследовательские экспедиции по Томской области – партнёрские и что он не настаивает на приоритете "Мемориала" – лишь бы дело делалось.
В Томске по инициативе местного "Мемориала" в 1989 году создан первый в стране музей, посвящённый жертвам сталинского террора. Сайт этого музея – это и сайт томского "Мемориала", на котором размещены не только списки репрессированных и исследовательские статьи, но также фото- и видеоматериалы и сотни аудиоинтервью с репрессированными и их потомками. Василий Ханевич был в числе учредителей музея и много лет его возглавлял, но в последние два года он уже не руководитель, а только сотрудник музея. Ханевич связывает это понижение со своей деятельностью в "Мемориале". Музей входит в состав областного краеведческого, является государственным учреждением и, как уверен Ханевич, продолжит работу независимо от решений, которые вынесут суды по "Международному Мемориалу" и Правозащитному центру "Мемориал".
– Иски готовились уже давно. Во время второго путинского срока произошёл определенный перелом. Мы взаимодействовали с одним главой района, который на этом посту содействовал увековечиванию памяти репрессированных, но, перейдя на работу в обладминистрацию, стал тише воды, ниже травы. Бабушка другого областного начальника – депортированная немка, оставившая дневники. Просили у него эти мемуары для публикации, но он отказал. Совсем недавно к нам в музей приезжал из другого города потомок репрессированных, фамилию его предков я часто встречал в архивных документах. Мы обменялись информацией, записали с ним аудиоинтервью, но размещать его на сайте гость запретил, сославшись на то, что он человек публичный. Люди видят, как ведут себя власти по отношению к исторической памяти, и подстраиваются, – говорит Ханевич.
Преподаватель Тамара Мещерякова участвует в акциях томского "Мемориала" десять лет. Выпускница истфака, о репрессиях она узнала задолго до перестройки.
– Я переживаю, что с закрытием "Мемориала" многие сведения и артефакты, свидетельствующие об истории ГУЛАГа, снова станут недоступны. Забвение может привести к повторению пройденного. Говорить "Ах, как было хорошо при советской власти!"– это сегодняшний тренд. Ставятся памятники Сталину. Многие однокурсники, с которыми училась на истфаке, вдруг его полюбили. Трагедия в том, что я не знаю, как с этим бороться, – признаётся Тамара.
В сталинские годы в колесо репрессий попал её будущий свёкор Фридрих Штраус. В 41-м просился добровольцем на фронт, но из-за национальности его отправили в Челяблаг строить Челябинский металлургический завод.
– Рассказывал про голод и непосильный труд, от которых многие погибали. До войны Фридрих Адамович жил в Москве, проводил радио в Средней Азии – у него было высшее радиотехническое образование. После освобождения запретили работать по прежней специальности, пришлось снова учиться. Для многих жертв сталинского беззакония и после 1956 года репрессии продолжались. Кому-то, как моему свекру, не разрешали вернуться к прежней профессии. Сына или дочь могли не принять в вуз как ребёнка "врага народа".
В этом году на традиционном чтении имён погибших познакомилась с женщиной, которая из Томска уезжала учиться в Казахстан. В родном городе её дважды не приняли в мединститут. Много лет спустя она общалась с бывшим экзаменатором, который рассказал: "На твоих документах стояла карандашная пометка "враг народа", вот поэтому ты и "не проходила по конкурсу" дважды". Это было в 60-е годы. Мой будущий муж именно по этой причине уехал поступать из Челябинска в Томск. Фридрих Адамович советовал ему перестраховываться, вступить в комсомол и в партию и не критиковать советскую власть. В вуз приняли, но КГБ все-таки достал моего мужа. Напомнили, что он сын репрессированного, и заставили сотрудничать под угрозой отчисления. Когда мы познакомились, этот эпизод его биографии уже подходил к концу. Он очень переживал. Вспоминать эту историю больно, и она поломала что-то в душе мужа. В последние годы его жизни я это чувствовала и понимала. Думала, надо ли об этом рассказывать, и решила, что надо, – говорит Тамара Мещерякова.
"Человек – ничто, а государство – всё"
В списке сегодняшних политрепрессированных, наличие которого вменяют в вину Правозащитному центру "Мемориал", немало сибиряков. Абаканского журналиста Михаила Афанасьева "Мемориал" признал политзаключённым в 2014 году, когда против него возбудили уголовное дело "за клевету" после публикации обращения родственников пострадавших на Саяно-Шушенской ГЭС.
Впервые об Афанасьеве "Мемориал" написал ещё в 2004 году – тогда против него пытались возбудить уголовное дело из-за конфликта с местными чиновниками, которых Михаил обвинял в браконьерстве. Он почти одновременно попал в камеру и стал лауреатом премии имени Андрея Сахарова "За журналистику как поступок".
– На меня к тому моменту было уже пять уголовных дел. До того доконали, что на нервной почве стала ступня подворачиваться. Не мог нормально ходить, лёг в больницу. Туда меня и пришли арестовывать оперативники и следователь, перекрыли все выходы. До сих пор стыдно за их шариковско-швондерское мышление, оставшееся со сталинских времён. Они не вытравили это из себя, так что репрессии продолжаются.
В юности впервые услышал про "Мемориал", когда началась перестройка, пошла волна свободы. И осталось в сознании, что известных и уважаемых правозащитных организаций много, но репрессированных, политзаключённых защищает в первую очередь "Мемориал". И "Мемориал" – часть моей жизни, потому что я тоже занимаюсь увековечиванием памяти жертв сталинского террора. В своё время хакасский "Мемориал" сделал очень много, но в последние годы работа почти не ведётся. В 90-е на берегу Абакана на месте расстрелов установили закладной камень, с тем чтобы позже поставить памятник, но этого до сих пор не сделано. Даже сам камень заброшен, и мы периодически приводим его в порядок, хотим открыть рядом сквер.
30 октября переправлялись на остров Поповский, которые стал называться Расстрельным, – это ещё одно место, где массово истребляли людей в 30-е годы. В 2017 году нашли заваленный вход в подземный туннель, который вёл с берега реки Абакан во внутренний двор НКВД. Вероятно, по этому туннелю водили арестованных, тайно доставленных к берегу на катере.
Мы знаем, что расстреливали и в каком-то фруктовом саду. Ищем, где в Абакане мог находиться этот сад. Какое бы решение суды ни приняли по искам к "Мемориалу", мы всё равно продолжим работу – это долг совести. Но если иски удовлетворят, исследователям будет гораздо сложнее распространять информацию.
Надежда Низовкина из Улан-Удэ определяет себя как радикальную оппозиционерку. "Мемориал" признал Надежду и её соратницу Татьяну Стецуру политзаключёнными в начале 2011 года. Они в этот момент находились в СИЗО и новость узнали через несколько дней из газет, которые были в передаче от единомышленников. Стецуру и Низовкину "эшники" задержали, когда 31 декабря 2010 года активистки направлялись на очередную акцию "Стратегии 31", организаторами которой являлись. Их обвинили по ч. 1 экстремистской ст. 282 УК РФ за распространённые ранее листовки, содержащие критику силовиков.
Низовкина критикует "Мемориал" за "умеренность". По её словам, многим активистам, которые являются политзаключенными, "Мемориал" присвоить соответствующий статус не решается.
– Сейчас уже и умеренные организации запрещают. Преследование "Мемориала" – это удар по правозащитному сектору, свободе слова, по всему некоммерческому. Благодаря "Мемориалу" сложилась такая правовая конструкция, как "жертва политических репрессий". Боюсь, что после запрещения "Мемориала" такая категория исчезнет из правового поля, потомки репрессированных лишатся выплат и льгот. Возможно, государство перестанет признавать сам факт политических репрессий в сталинские годы и сделает окончательный шаг к оправданию сталинизма, – говорит Низовкина.
По её словам, в Бурятии только отдельные краеведы занимаются темой репрессий, о сталинском терроре в регионе известно недостаточно, особенно о репрессиях в отношении коренного населения. "Мемориала" в Улан-Удэ никогда не было.
В каждый региональный "Мемориал" обращаются люди не только из других частей России, но и из других стран. Председатель красноярского Алексей Бабий помогает в поисках информации Асе Гефтер – бывшей москвичке, двадцать лет назад эмигрировавшей в Европу и сегодня живущей преимущественно в Италии.
– Мою семью репрессии затронули по касательной. Со стороны отца в Москве в 1937 году расстреляли Давида Блюменфельда, брата прабабушки. Его жену сослали в АЛЖИР (Акмолинский лагерь жён изменников Родины. – Прим. С.Р.), а сына отправили в детдом, откуда весной 1941 прабабушка его вызволила и вытащила к себе в Крым, где их обоих расстреляли уже нацисты, – рассказывает Гефтер. – Алексей Бабий помог мне в Красноярске с делом Изи Эренберга, кузена папиной мамы. Изя Львович заведовал отделом иностранной информации в редакции газеты "Красноярский рабочий". 30 декабря 1937 года его арестовали по обвинению в шпионаже и через три недели расстреляли.
Мой отец – Валентин Гефтер – в "Мемориале" с 1990-х, мой дед – Михаил Гефтер (первый Президент российского Научно-просветительного центра "Холокост". – Прим. С.Р.). Моя позиция очевидна. На постсоветском пространстве, на мой взгляд, террор продолжает оставаться инструментом управления страной, и отрицание этого – самая большая трагедия российского общества.
Арсений Рогинский – один из основателей "Мемориала", ушедший четыре года назад, в фильме "Право на память" говорил, что в России массовое сознание отторгает память о тоталитарном прошлом, что для обывателя власть сакральна, что для него человек – ничто, а государство – всё. Эти слова важно услышать накануне рассмотрения исков к "Мемориалу", – сказала Ася Гефтер.
