21 июня Виктору Цою исполнилось бы 60 лет.
Новость о повторном всероссийском прокате фильма "Асса" вызвала в соцсетях ироничные вопросы: "А Цоя оттуда не вырежут?" Желание чиновников от культуры "поднять бюджет" за счет культового фильма объяснимо, но резкий контраст его финального гимна с нынешней ситуацией в России слишком очевиден. Когда людей сажают за антивоенные плакаты, требование "Перемен!" звучит вызывающим "экстремизмом". Группа "Кино" остается популярной даже у тех, кто родился после гибели ее лидера, но никак не вписывается в неоимперскую идеологию. Неслучайно, что в последние годы граффити с Цоем закрашивают даже в его родном городе.
Мне кажутся нелепыми иногда возникающие сетевые споры о том, "кем стал бы Цой при Путине"? Роскошно отмечал свой 60-летний юбилей, обласканный властями за поддержку "спецоперации", или попал бы под новейшие запреты концертов, подобно БГ и Шевчуку? У меня более радикальная точка зрения на этот счет – как у меломана перестроечной эпохи, который следил на развитием творчества Цоя "в реальном времени": от игривого панка до космических гимнов. Вопрос о "Цое при Путине" не имеет смысла, потому что если бы группа "Кино" продолжала петь все 1990-е годы, никакого "Путина" как политического феномена попросту бы не возникло, у свободного общества исчезла бы потребность в диктаторе. Эта культовая группа невероятно пробуждала и освобождала сознание, причем сразу у нескольких поколений. И если бы цоевский мессидж внезапно не прервался, вряд ли бы принимавшие его с воодушевлением пошли бы "под пастушью свирель дружным стадом на бойню" (оставшаяся в черновике песня "Атаман", 1990).
Эту катастрофу сразу почувствовал и режиссер "Ассы" Сергей Соловьев. Узнав о гибели Цоя, он мрачно предрек: "Теперь всё пойдет к чертовой матери!" В 2000 году в статье "Откуда взялась печаль" театральный критик Павел Руднев заметил: "В поздних его песнях заметна оторопь после побед перестройки, он рано стал говорить о чувстве опасности, обретенном нами только после его смерти, уже в ельцинскую эпоху, и до сей поры не отпускающем". А еще через 10 лет художник Руслан Мигранов провел проницательную историческую параллель: "Смерть Цоя так точно – словно недостающий камушек в яркой мозаике – вписывается в череду других преждевременных смертей русских поэтов, что кажется неизбежной закономерностью, а не очередной трагической случайностью… Как это ни печально, но Цою попросту не было места в новой действительности. Когда пошлость и лицемерие стали почти официальной идеологией страны, а телевизор превратился в рассадник мракобесия – что было делать герою-романтику среди всего этого? Сложно представить себе постаревшего Виктора, поющего в компании фальшивых героев нашего времени".
Можно добавить и еще аргументов о принципиальной "невписываемости" Цоя в ту реальность, которая наблюдается в России сегодня. В одном из поздних интервью он заявил: "Я считаю, что человек живет на планете, а не в государстве". Но для россиян путинской эпохи такое мировоззрение неприемлемо, пропаганда сегодня ставит государство гораздо выше человека. Поэтому сторонники "русского мира" вряд ли признают Цоя "своим" – несмотря на яркие "былинные" образы многих композиций – для имперских идеологов этот автор выглядит подозрительно "нерусским". Неудивительны и конспирологические шедевры вроде утверждений известного депутата Фёдорова о том, что песни группе "Кино" сочиняли в ЦРУ.
Хотя Цой никогда напрямую не пел о политике, он – может быть, именно благодаря этому – сумел лучше многих уловить и выразить "дух времени". Перестроечный СССР в финале пытался трансформироваться в небывалую еще на планете глобально открытую демократическую конфедерацию. Но… "мы ждали лета – пришла зима". Это будущее отменили, а вместо него стали "возрождать Россию" из прошлого, где всё те же "разбитые корыта", "до дыр зацелованный флаг" и больше нет никакого "места для шага вперед". Возможно, предчувствие этой "сказки с несчастливым концом" сделало поздние песни Цоя трагическим пророчеством, которое еще не было понятно современникам. Зато сегодня новое поколение слышит: "Моя страна превратилась в ГУЛАГ".
Но интересно, что цоевская "глобальность" вполне вошла в резонанс с освободительными движениями на постсоветском пространстве. Конечно, в различных республиках с момента его гибели появилось много своих музыкантов и новых стилей, но одним из главных гимнов киевского Майдана и белорусских протестов стала всё та же неустаревающая песня "Перемен!". А вопросительную "Кукушку" сегодня переводят на карельский, башкирский и другие языки…
К юбилею культового музыканта российская пропаганда наверняка попытается встроить его наследие в свой милитаристский угар, ссылаясь на частую воинско-героическую тематику его песен. Но "в этом мотиве есть какая-то фальшь"... "Последний герой" Цоя вел метафизическую войну за свободу личности от "тесных одежд" старой эпохи, а нынешняя война вновь погружает в тяжелые сны об империи. Хотя какие у нее "герои"? Они скорее похожи на бандитов из фильма "Игла". Новейший украинский закон о запрете российской музыки может показаться спорным, но примечательно, что Цоя он никак не касается, поскольку он так и не успел в 1991 году стать гражданином России.
Может быть, неслучайно первая песня последнего, "Чёрного альбома" группы "Кино" начинается со слов "Я выключаю телевизор…" Если россияне последуют этому примеру, у них появится шанс задуматься и победить войну в себе, а убитая свобода "родится вновь и придет уже навсегда".
Вадим Штепа – главный редактор журнала "Регион.Эксперт"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
