24 мая в маленьком иркутском селе Сосновка прошли похороны 40-летнего мобилизованного Виктора Петрова, которого нашли мертвым в части в петле. Его тело в цинковом гробу военкомат запретил матери вскрывать – нет постановления прокуратуры. Нина Николаевна собирается добиваться в Следкоме эксгумации, – она уверена, что сына убили сотрудники военной полиции, которые, утверждает она, несколько дней били Петрова и издевались над ним. После одного из избиений мобилизованному сломали ребра так, что он не мог дышать, а после незаконно госпитализировали в гражданскую больницу. 9 мая его матери сообщили, что Виктор якобы повесился.
Сослуживцы в разговоре с Сибирь.Реалии признаются, что тоже не верят в суицид Петрова, но сказать это публично боятся – им угрожают "отправкой на передок".
"Иначе уведут в наручниках"
– 15 или 16 сентября он поехал в военкомат в Усолье добровольцем записываться. Говорил, загнобят меня, если не поеду, – скоро на ферме (он работал в частном хозяйстве, ухаживал за скотом, а тогда в сентябре копали картошку) работы не будет, как я объясню, что не там [на войне]? "Прячусь за спины, скажут". Те ему выдали перечень документов, какие нужны. А я спрятала его паспорт и военный билет. Он единственный мой сын (у Нины Е. еще двое младших дочерей), кормилец. Дома есть чем заниматься, полно работы – какая война? – вспоминает мать погибшего Нина Ефременко. – А 21-го Витя включает телевизор: "Смотри, мама, чего президент говорит! Если сам не пойду, меня в наручниках заберут". Сел на велосипед и поехал до Олеси, это специалист военно-учетного стола в нашем селе, военкомата-то у нас нет. Она позвонила в комиссариат – те скомандовали: "Выдавай повестку". Она мне потом: "Все, он у тебя теперь военнообязанный, если передумает хоть щас, хоть на полпути – сразу в тюрьму!"
Мать уверяет, что старший сын пошел в армию не из-за денег – семья не нуждалась.
– "Чего буду сидеть", "уведут в наручниках". Ну, повестку дали – пришлось отдать ему и паспорт, и военник. Он двадцать лет назад два года, в 2002–2004-м, отслужил на Сахалине, на острове Кунашир – очень любил то время вспоминать. Но сейчас оказалось совсем не так. "Небо и земля", – говорил он что про учебку, что про армию. Его хоть и мобилизовали, но до Новосибирска сказали своим ходом добираться.
В учебной части Петров провел три месяца – родным говорил, что толком ничего не делают, на стрельбища даже их, артиллеристов, не отправляют, "не готовят к войне", поэтому от безделья все пьют.
– Нас два полка там стоят рядом, 1700 человек. По батальону отправляли каждые 3-4 дня. По 300-400 человек вывозили, потом через неделю возвращают "частично". Сколько полегло точно не знаю. Но как-то был случай, что парнишка – сегодня увезли, а на третий день он побежал обратно и на мине взорвался. Виктор был во взводе обеспечения – он последним должен был выходить, – говорит один из его сослуживцев на условиях анонимности.
С матерью Виктор созванивался по несколько раз на неделе, часто – по видеосвязи, с 22 декабря батальон ни разу не отправили в бой, поэтому она успокоилась.
– Кто ж знал, что опасность от своих шла, что самые ироды рядом с ним служат?! – говорит Нина Николаевна. – 13 апреля мы созвонились, и я заподозрила недоброе – он не мог говорить толком и очень тяжело дышал. Я: "Сынок, сынок, что с тобой?!" Он признался, что в больнице Краснодона, почему-то в гражданской обычной, хотя как мобилизованный должен в военном госпитале лежать. "Мама, у меня ребра сломаны. Все нормально" – и хрипит в трубку. Я как раз была на отдыхе в Сочи, сказала своим: "Мне тут по делам надо отъехать" (даже не знаю, зачем скрыть хотела, сейчас все всего боятся), быстро сориентировалась – до Адлера, потом автобус до Ростова, оттуда до Каменск–Шахтинского автобусом и уже до Краснодона. Получается, две границы прошла – в "ЛНР" проверили и в Донецке проверили. Марш-бросок до этой больнички, он лежал в травматологии – кругом грязь и разруха, просто ужас, мы скот в лучшем помещении держим, – рассказывает мать погибшего. – Там он и признался, что его бьют. Привязывали к потолку на наручниках, палкой резиновой этой ментовской били, шокером били. "Так это свои же? За что они тебя так, сынок?" – "Не знаю. Они [военная полиция] так всех, кого пьяным увидят". В части, говорил, есть клетка, в ней на неделю, бывает, закрывают, сидит под солнцем, голодный. А 9 апреля его заволокли в палатку военной полиции и избили так, что он просто валялся в палатке. И три дня так держали, пока до него не дошли его сослуживцы и не дотащили до "больнички" в части – оттуда военный доктор Павел Николаевич (фамилию не знаю) сам повез в краснодонскую больницу.
Нина собиралась жаловаться на избиение сына и заявлять в прокуратуру, но сын ее упросил этого не делать.
– Умолял, говорил, что его "там прибьют", если "донесет". "Сам виноват, пил, меня вообще прибьют!" Я говорила, что выпивка – не повод бить и ломать ребра человеку или в клетке держать. Вопрос к руководству – как туда вообще выпивку проносят, если она запрещена. Он сказал: "Будешь вмешиваться, сделаешь хуже". Каждый день жалею, что послушалась его. Хотя говорят мне, что жалоба моя ничего не изменила бы и сына на тот момент обратно уже не забрать было. Я договорилась с главным врачом, чтобы он его дольше обычно хотя бы продержал. Но 19 апреля его выгнали из больницы, хотя сломанные ребра еще не срослись, – говорит мать.
Об этом Нина узнала, когда уже вернулась в Сосновку, – глава администрации показал ей письмо от командира части, адресованное ему.
– Там написали, что Витя постоянно был пьяным или с похмелья. "Пьет одеколон, жидкости для дезинфекции рук, брагу, растворяет в воде таблетки сухого горючего. Кроме того, Петров оказывает негативное воздействие на сослуживцев, демонстрируя пренебрежение к требованиям командиров", – цитирует мать обращение. – В больнице, по их словам, Витя тоже якобы постоянно пил и из-за этого его 19 апреля выписали, хотя ребра не зажили. Его поселили в палатку военной полиции, где он находился до дня смерти, и, как говорят, его сослуживцы водили под конвоем, запрещая другим солдатам его навещать.
На вопрос о том, почему Петрова водили под конвоем, сослуживцы отвечают, что не знают. По их словам, в части "пьют многие и бьют многих". Командир взвода, Колупаев Андрей Николаевич, по их словам, после возвращения Петрова из больницы пытался забрать его обратно из палатки полиции в палатку батальона.
– В ответ ему Сергович: "У нас договоренность с командиром полка, чтобы он здесь жил". А по какому праву? Я уже после Витиной смерти узнала, что его держали там как животное: например, штаны завяжут вокруг шеи и таскают по палатке. Это нормально – с солдатом своим же так обращаться? Получается, какой-то военный полицай может решить, жить солдату или нет, – возмущается Нина.
"Мы только вчера узнали"
О смерти сына она узнала 9 мая, накрывая праздничный стол.
– Командир дивизии Витин без 20 минут три днем по Иркутску (время каждый раз она называет без запинки и точно, вплоть до минуты) позвонил: "Нина Николаевна, хочу вам сказать, что вчера в 23:30 ваш Виктор повесился". Я окаменела на несколько минут. Он продолжает: "Прости, пожалуйста, не сберег. Ходил, пытался забрать [из палатки военной полиции]. Но не отдали". То есть знал, что они его бьют смертным боем, все знали – и ничего не сделал! – в голос плачет мать. – Я почему рассказываю это все, хотя сына не вернуть? Почему на себя беру? Потому что они всех бьют. Этот лейтенант Александр СергОвич из военной полиции царь и бог там – на плацу все построились, он может и майору, и подполковнику крикнуть: "Эй, ты, ты привез, что я тебе приказывал?!" И ни перед кем за свои зверства не отвечает. Это разве армия?! Это криминал какой-то.
По рассказам сослуживцев Петрова, после его смерти в первой половине мая в часть приехала "московская следственная группа" расследовать его смерть. Но все закончилось ничем.
– Парни сначала в мае, когда приехали этим московские следователи, все 30 человек из палатки Витиной сказали: "Мы не верим в его суицид", готовы дать показания, как 9 мая нашли Витю на земле, а рядом с ним Серговича, уходили ночью – он тоже с ним рядом был. Сейчас их запугали так, что они даже имя свое назвать боятся. "Нас на передок тогда отправят и дождутся смерти" – вот так их запугали, – говорит Нина. – Рассказывали, как парень у них повесился, наш, с Усть-Кута. Второй вены резал. Замполит той же части застрелил сержанта Стаса, тоже наш земляк, деревня Култук. И ничего ему за это!
Сегодня мать мобилизованного после резонанса впервые вызвали на опрос в Следственный комитет.
– Два месяца прошло, а они знаете что мне говорят? "Мы только вчера узнали, из СМИ". Конечно, я не верю – парней же допрашивали в мае. Все они знали, но скрывают, – говорит Нина.
Юрист матери погибшего Яков Ионцев тоже не верит в версию самоубийства.
– Есть факт смерти Петрова, при этом нет признаков самоубийства: непосредственно перед смертью он строил планы, обустраивался на месте службы, заказывал через мать снаряжение. Про предсмертную записку, о которой рапортовала военная полиция, нам тоже ничего не известно, скорее всего, ее просто нет. А это был не подросток с подвижной психикой и даже не 18-летний призывник, впервые в жизни оказавшийся в стрессовой ситуации, оторванный от дома, – это был взрослый 40-летний мужик, который вряд ли мог принять такое решение под влиянием минутного настроения, – говорит Ионцев. – Версия об инсценировке суицида согласуется с информацией о совершении в отношении него противоправных действий военной полицией.
Юрист также просит обратить внимание на даты: первая новость о смерти Петрова была опубликована 22 июня. Следствие впервые объявило о доследственной проверке 28 июня.
– Это означает, что только сейчас, спустя почти два месяца с события, следствие провело первоначальное проверочное мероприятие. Но! Поручение из луганского следствия в иркутское направлено вчера, а сегодня оно уже исполнено. То есть есть основания полагать, что что-то в Луганске изменилось и следствие резко активизировалось, кто-то им ускорение придал, – объясняет юрист. – Приведет ли это к возбуждению дела и его надлежащему расследованию – вопрос открытый.
В СК Нине тоже сказали, что для возбуждения уголовного дела "пока не видят причин".
– Не верю я в эту справедливость уже. Кто уходит туда [на войну], стараюсь отговорить. На Сахалин сына отправляла в армию – знала, что парень вернется. А тут война, даже до войны-то не дошел – земляки своего прикончили! – говорит Нина. – Нечего там нашим мальчикам делать, если такое отношение.
Похороны мать помнит "как в тумане", но говорит, что сына узнала "в окошечко в гробу".
– Это точно был он, но даже через стеклышко это было видно, какой толстый слой тонального крема на его лице. Что они там замазывали, мне в тот день так и не удалось узнать – гроб запаяли и сказали, что открыть может только прокуратура, а она разрешения не давала. Я выла там, ревела – оттащили. Сейчас я более-менее пришла в себя и меня было бы им не оторвать, тогда была слабость ужасная, – вспоминает Нина. – Но я добьюсь своего – жизнь положу, а сына из-под земли достану и заставлю их нормально расследовать. В Следкоме мне сказали, что эксгумация только по постановлению, а выдадут его или нет, заведут дело или нет - неизвестно.
"Пил муж очень сильно, когда вернулся"
Соседи Виктора отзываются о нем хорошо, хотя и признают, что "выпивал".
– По характеру Виктор был не скандальный человек. Общительный. Помогал матери по хозяйству. Иногда подрабатывал у фермера. То, что выпивал, это да. Ну нет, в нашем селе не все пьют. Но это разве причина вообще так поступать с живым человеком? У меня осенью сын ушел по призыву – так я ночей не сплю, страшно, ужас. Срочники же и у границы стоят. И вот с таким отношением командования – очень сильно страшно, что свои же прикончат, – говорит жительница Сосновки Елена. – Реву каждый день. Он еще в распределительном центре, а к нему уже приходили – предлагали подписать контракт! Сказала ему строго-настрого: "Не смей что-то подписывать. И читай любую бумагу, что попросят подписывать".
При этом у Елены три месяца назад муж, профессиональный военный, второй раз ушел "на СВО".
– Пока в учебке сидит. Он в том году на 2 месяца уходил, еще до мобилизации, поэтому смог вернуться. А сейчас на 2 года, и уже не отвертишься, – говорит Елена. – Очень и очень страшно, говорит, из 400 человек осталось 170. Он служил в "Барс-19" (добровольческий отряд. – Прим С.Р.). Так за второй месяц ему только половина зарплаты пришла. Пришел в августе он контуженый, но в выплатах ему отказали. Потому что справку в госпитале не взял, и все – не смогли доказать, что положена выплата за контузию. У него средней степени была – шум и свист в ушах, головная боль, заикался. Зачем пошел? Сильно профвоенных не спрашивают сейчас. Еще он сказал: "Чтобы мои дети и внуки жили спокойно", а потом признался: "И тянет туда опять". Когда взорвали школу с людьми (в июле 2022 года в Донбассе шли бои за Лисичанск – последний крупный город Луганской области, остающийся под контролем Украины; по словам Сергея Гайдая, на тот момент главы обладминистрации, российские военные штурмовали нефтеперерабатывающий завод и одновременно пытались окружить украинских военных, атакуя с юга и запада: город находится под постоянным обстрелом), они слышали, как дети кричали и плакали, но ничего сделать не могли – приказа не было. Он сильно об этом не говорит, только когда пьяный. А пил он очень сильно, когда вернулся.
"Не пригодится уже моя посылка"
В ночь с 28 на 29 июня батальон Петрова должны были вывезти из-под Краснодона, говорит его мать.
– Ночью дрон упал с бомбой и радиопередатчиком. В 3:20 ночи, прямо на палатку с военными – шесть человек увезли в госпиталь Ростова. Из-за этого всю часть вывозят в разные стороны – часть под Кременную, часть – кого куда. Дожил бы Витя, может, и жив бы остался, - считают его сослуживцы.
9 мая Петрову как раз должен был передать посылку от матери
– Из Мальты (село в Усольском районе Иркутской области. – Прим. С.Р.) парень вернулся из отпуска, они в соседних палатках жили. А ему: "Нет Вити больше", – говорит Нина. – А я ему гостинцы собрала как раз: 8 мая вечером в 18:20 по Иркутску он с другом звонил мне по видеосвязи, попросил перекинуть на его ВТБшную карту 15 тысяч рублей (с его сберовской там не снимешь нигде), чтобы купить экипировку. Я ему сказала, что через земляка передам сумку. Он все причитал, чтобы тонкое демисезонное белье брала: "Мам, ты мне все время как на зиму толстое белье отправляешь. А тут тюльпаны цветут, тут жара! Потоньше отправляй, пожалуйста, демисезонное, на броник", – Нина опять начинает плакать. – Вы простите, пожалуйста. Я как вспомню, что ни к чему все эти посылочки больше. Я ему и лекарства туда положила: он же дышать не мог, хрипит, там дождь, слякоть, суглинок, поверх травм еще и простыл. "Мам, ты купи мне "Доктор МОМ", пожалуйста". Я купила, еще антибиотиков положила, чтобы не кашлял.
В апреле почему-то на его старую заблокированную карту пришла зарплата, – говорит мать Виктора. – Хотя до этого 5 месяцев приходила исправно – на новую карту. Он зарплату получал на две карты "папа-мама", вторую оставил мне. Тут же 10-го числа переводил мне все до копейки, себе 300–400 рублей оставит. А я уже перекидывала Паше на его ВТБ: он мог в город выйти, и банкоматы его карты там есть. То на генератор они скидывались по 10 тысяч рублей, то на бензин. То на печеньки, на чай надо. А потом – на лекарства. На этот раз – на бронежилет просил. 9 мая, обещала, к вечеру все пришлю – в праздник же не пойдет в город. И уже не пришлось.
