В Европе, США и Японии на прилавках книжных магазинов появилась книга "Весна в Сибири" Артема Мозгового. Он родился в Кузбассе, но двенадцать лет назад, будучи 25-летним, покинул страну, поскольку понял, что открытый гомосексуал не сможет спокойно жить в России. Артем отучился в университете в Люксембурге, получил гражданство этой страны, а сейчас вместе с партнером живет в Брюсселе.
"Весна в Сибири" – роман о том, как приходится выживать подростку во враждебном ему окружении. Родившийся в маленьком сибирском городке Алексей Морозов с детства чувствовал себя в нем чужим. Дракам и играм в "Зарницу" он предпочитал литературу и танцы. Друзей у героя не было, и с постоянным буллингом, который тогда назывался просто травлей, ему приходилось справляться в одиночку. Родители после потери работы пытались просто выжить, им было не до душевных травм сына.
Каждый новый год преподносит семье героя очередные испытания – в 90-е мать становится жертвой рэкетиров, родители расстаются. После ряда криминальных событий мальчик вместе с матерью бежит из родного города, но и на новом месте жизнь не складывается.
Осознав себя геем, главный герой сближается с одноклассником, что тянет за собой шлейф очередных неприятностей. В книге поднимается целый пласт проблем современной России: буллинг, беспредел силовиков, бандитизм, коррупция, гомофобия.
О том, почему книга вышла не в России, а за рубежом, чувствует ли он русофобию в Европе, что думает о происходящем на родине и в Украине и чем ему не нравится поведение уехавших на Запад россиян, Артем Мозговой рассказал в интервью Сибирь.Реалии.
"В России нас старательно стирают с листа бумаги, с лица земли..."
– Артем, "Весна в Сибири" – это автобиографический роман?
– Это художественное произведение, основанное на реальных событиях. Я веду дневник с 11 лет не переставая. Перед тем как окончательно покинуть Россию в 2011 году, я разбирал целый сундук этих дневников, не зная, что с ними делать. Забирать – не было возможности, оставлять не хотелось. В итоге я уничтожил их. Когда я более-менее обосновался в Европе, почувствовал, что те пропавшие дневниковые записи мне не дают покоя. У меня появилось желание их переписать, но уже в художественном формате. У каждого из персонажей моего романа есть прототипы, несколько собрались в один образ. Некоторым поменял имена. Слегка сдвинуты временные рамки, поэтому мемуарами книгу точно не назовешь.
Буллинг, с которым сталкивается мой герой, в свое время пережил и я сам. Но не только из-за ориентации. В книге речь идет больше о жестокости обычных жителей обычного провинциального российского города, которые наказывают тех, кто хоть как-то от них отличается. Наказывают за инакомыслие, инакоповедение, за любое отклонение от общепринятой нормы, от этих наших "традиционных ценностей".
Хотя Алексей, мой главный персонаж, не так уж сильно отличается от своих сверстников: он чуть более чувствительный, ранимый... Природа не наградила его физической силой, твердостью, желанием дать кому-нибудь в морду. При этом Алексей учится в школе со спортивным уклоном, в такой учился и я сам, директором был учитель физкультуры. Большинство преподавателей старательно играли роль местечковых диктаторов, которые всех детей (включая девочек) с начальных классов готовили к службе в армии. Эти постоянные марши, построения, так называемые тогда президентские тесты (современные ГТО. – Прим. С.Р.), когда нужно столько-то раз подтянуться или отжаться под гогот одноклассников. У героя, как и у меня самого, все это выливалось в драматические разборки со сверстниками после уроков, насмешки и издевательства.
Книга – это не только история мальчика по имени Алексей Морозов и это не только моя история, это история тысяч других детей со сложным взрослением в постсоветской России.
– Книга написана на английском. А есть ли русскоязычный вариант? Выйдет ли она в России?
– Русского варианта нет. Не все в это верят, полагая, что я ее написал на русском, а потом как-то перевел. "Весна в Сибири" изначально была написана мною на английском языке.
Права на публикацию книги в 2020 году у меня купило американское издательство. Когда, до войны еще, я спросил у своих издателей, выйдет ли моя книга в России, они ответили, что они публикуют литературу уже 35 лет и все это время предлагают на международных ярмарках книги своих авторов. И российские издательские дома периодически их книги с удовольствием покупают. Вот только ни разу за 35 лет их деятельности российские издательства не купили ни одной книги, где был хотя бы один герой нетрадиционной ориентации. То есть в Росси нас старательно стирают с листа бумаги, с лица земли...
– Интересна ли Западу история гея из российской провинции? Есть ли уже отзывы на книгу?
– Я не представляю свою книгу как историю гея из российской провинции. Лишь одна глава второй части повествует о любовных отношениях героя с одноклассником. Мальчики не то чтобы показывают специально или "пропагандируют" свою любовь, но, когда их окружают на улицах, загоняют в темный угол подворотни и пытают: "Вы что п****ы? Вы что, вместе?", они отвечают: "Да". Вранье им кажется унизительным – и для их чувства собственного достоинства, и для их отношений.
Соответственно, регулярно происходят столкновения с не принимающим их обществом. Мне, как и Алексею Морозову из моего романа, учитель ОБЖ рассказывал на уроках не о том, что делать во время пожара или землетрясения, а о том, как опасен этот "порок" и как нужно оберегать общество от ЛГБТэшников. Вы можете себе представить, что творилось после подобных уроков...
Относительно отзывов на роман... Книга вышла всего месяц назад. За это время меня пригласили на литературную конференцию в Сиэтле в США. Там в три дня разобрали все мои книги. Две недели назад у меня была презентация в Лондоне в книжном магазине. Читателей было столько, что некоторым пришлось сидеть на полу или стоять в дверях. При этом ни я, ни издатель не вкладывали деньги в рекламу.
У романа уже есть несколько положительных отзывов критиков и других писателей, таких как Стивен Фрай, Оушен Вуонг. Американский писатель Эдмунд Уайт написал, к примеру, что благодаря мне лучше узнал современную Россию. Ему 83 года, для него распад СССР, окончание гонки вооружений, холодной войны – это праздник. И он удивился, что для России 1990-е были очень тяжелым периодом.
Читатели пишут мне и напрямую. Например, человек из американского штата Теннесси поблагодарил за то, что я описал в том числе и его историю. Я удивился, спросил его, что же он нашел общего с историей Алексея? Он указал на все те же переживания по поводу своей непохожести, несоответствия нормам.
– Ваш герой долго терпит, переживает, а потом просто понимает, что единственный выход для него – это бежать из страны. В вашей жизни была ситуация, после которой стало ясно, что надо уезжать?
– Да, в моей жизни была последняя капля. Это попытка проведения гей-парада в Москве, кажется, в мае 2011-го. Пара десятков людей в костюмах (не в купальниках, не в эпатажных нарядах, а в обычной одежде) вышли на улицу столицы с требованиями соблюдения своих гражданских прав, где их встретила компания из скинхедов, представителей РПЦ и полиции. Участников парада избили, не стесняясь камер и журналистов. Я смотрел эти видео на YouTube, сидя в своей комнатке в Кемерове, и просто трясся от горечи, обиды, от слез. Помню, как я обсуждал эту бойню со своими коллегами-журналистами и друзьями, а мне отвечали: "Активисты сами нарвались. Зачем было выходить, провоцировать?!"
На тот момент я уже многократно пережил агрессию в свой адрес. Но после тех страшных видео и подобных реакций близких мне людей продал все, что у меня было: компьютер, камеру... Вырученные деньги потратил на недельный курс в американской школе, зная, что только на таких условиях мне дадут визу. Как только ее получил, тут же улетел – тем же летом, кажется, в июле. В США я продолжал работать на удаленке на наш провинциальный журнал и параллельно искал в Америке работу. Но это оказалось очень сложно. Нужен был страховой номер, без него порой ты не можешь даже отправить резюме. А чтобы его получить – нужно официально трудоустроиться. Замкнутый круг, который приводит людей к нелегальному существованию, которого мне хотелось избежать. К примеру, я прошел собеседование в студию Артемия Лебедева, в их американский офис, но в последний момент даже они у меня спросили вид на жительство или грин-карту. "Ну, когда получите, тогда и приходите на работу", – ответили мне. В общем, остаться в США у меня не вышло. Однако за те три месяца в Нью-Йорке я приобрел множество знакомых среди местных, эмигрантов, туристов.
Один хороший человек тогда мне рассказал, что легально остаться в Америке шансов у меня почти нет, а вот в Люксембурге есть бесплатный университет, который платит стипендии талантливым студентам и, если я смогу поступить туда, у меня будет возможность легально переехать в Европу. Про Люксембург я до этого и не слышал, но ради того, чтобы не возвращаться в Россию, подал документы, поступил. Учился на факультете английской лингвистики старательно, чтобы мне платили стипендию. Как одному из ста лучших студентов университета, мне выплачивали какую-то сумасшедшую стипендию в три тысячи евро в семестр. При этом я продолжал работать дистанционно редактором в русском журнале, где мне платили 400 евро в месяц за бесконечные статьи про липосакцию, эпиляции и депиляции. Так продолжалось, пока не был аннексирован Крым. Тогда я разорвал последние отношения с Россией.
Спустя еще шесть лет я выучил люксембургский язык, прошел интеграционные курсы, курсы по истории и культуре герцогства, сдал экзамены, наконец-то мне дали гражданство. С тех пор я – европейский подданный.
В Люксембурге я принял участие в конкурсе молодых писателей, в котором занял первое место со своим рассказом "Меж двух огней". На полученные за победу в конкурсе деньги (около полутора тысяч евро, кажется) я и отправился в первый раз в писательский ретрит (подобие пансионата, арт-резиденции) в деревне Лабастид-Эспарбайранк на юге Франции в надежде, что там-то мне удастся встретить настоящих писателей, выспросить у них, как же публикуются на Западе книги. Тогда я уже написал "Весну в Сибири", но мне было совершенно непонятно, что дальше делать с этим текстом, как и где его публиковать.
Когда две недели моего пребывания в пансионате истекли, я честно признался его хозяевам, что больше денег к ним туда приехать у меня не будет, но если им вдруг понадобится работник, я готов за еду и комнату работать каждое лето. Так я и начал работать кем-то вроде завхоза: встречал гостей, готовил ужины, делал уборку в комнатах. В итоге повстречался с сотнями талантливых людей творческих профессий со всего мира, в том числе с австралийским писателем Джоном Кланчи и его супругой редактором Бриджид Баллард.
Бриджид, как сейчас помню, как-то попросила прочитать, что же я там такое пописываю уже который год, а потом, прочитав первую главу "Весны в Сибири", выбежала из дома ко мне навстречу со словами "Это восхитительно! Восхитительно!". В общем, они прониклись текстом и сказали, что будут мне помогать. Вместе мы долго редактировали мою рукопись, потому что все-таки английский – не мой родной язык. В отличие от Владимира Набокова, английских гувернанток у меня не было. Я и писателей-то вживую не встречал до отъезда из России! Более того, мои новые друзья нашли мне мецената в далекой Австралии – человека, увлеченного литературой, который, не зная меня, переводил мне деньги для того, чтобы я перестал работать официантом и спокойно писал. Этот период продолжался еще несколько лет. Сейчас с моим партнером мы живем вместе в Брюсселе. Это тот самый "хороший человек" из Нью-Йорка, который рассказал мне про люксембургский университет. Сам он родом из Румынии. Вот такая интересная у нас география отношений.
– В России из каждого утюга говорят о том, как в Европе притесняют русских. Вы это замечаете?
– Нет, нисколько. Среди моих друзей англичане, бельгийцы, французы, американцы, итальянцы, перуанцы, мексиканцы, румыны... Мои соседи – японцы, испанцы, немцы. Вам, наверное, в это будет сложно поверить, но ни разу никто тут ко мне не проявил негативного отношения как к русскому. Европейцы русских, как правило, жалеют, считают, что русские люди обмануты своим собственным правительством, что они живут словно под гнетом, в страхе и молчаливом подчинении.
"Кажется, что ты среди людей, ан нет, есть еще рядом и звери"
– 17 мая – Международный день борьбы с гомофобией. А как насчет гомофобии в западных странах? Насколько я понимаю, целиком изжить ее пока не получилось нигде…
– За всю мою жизнь издевательские гомофобные выходки, угрозы и оскорбления я испытывал исключительно со стороны россиян. Можете верить или нет. Редкие случаи, когда я сталкивался с дискриминацией в других странах, исходили от русскоязычных. Например, в моей любимой Венеции в баре на меня как-то напали молодые русские мужчины со словами, что сейчас будут меня втаптывать в пол, потому что "я какой-то х*ров гермафродит". Их оттаскивали от меня прохожие американцы. Или в мой день рождения там же как-то мы вышли с моим партнером из театра, держась за руку и, спускаясь по лестнице, услышали от проходящей мимо русской пары – "п*****ы, горите в аду!". Когда подобное происходило в родном Кемерове (а это происходило еженедельно, если не ежедневно), то я был готов к этому, привычен. Но в свободном обществе тебя это совершенно выбивает из колеи: тебе кажется, что ты среди людей, ан нет, есть еще рядом и звери...
Знаете, как-то я смотрел программу про усыновленных западными семьями российских детей. И вот Дмитрия Маркова, русского фотографа и журналиста, в одной немецкой семье перед началом съемок герои попросили не произносить русских слов при ребенке, потому что он их пугается. Меня этот момент очень задел. Потому что у меня точно такая же реакция. Когда я слышу русскую речь на улице, у меня по телу проходит судорога. Первая реакция – паника, нужно отойти в сторону. Потом уже я себя успокаиваю, говорю сам себе, что не все ведь такие.
Когда hatecrime, агрессия на почве ненависти, случается в либерально-демократических странах, это вызывает национальную реакцию, про это пишут во всех газетах. Вся Англия будет обсуждать, если одного человека избили из-за цвета кожи или ориентации. В развитых странах закон на стороне каждого гражданина, он защищает гражданские права. В России же ненависть друг к другу вышла на уровень законодательно-регламентированной нормы.
– Недавно в России приняли очередной закон "о запрете ЛГБТ-пропаганды". На твой взгляд, зачем это властям?
– Им необходим внутренний враг, на которого можно повесить проблемы. Враг помогает объединить общество в стаю. Этим врагом может стать кто угодно: ЛГБТ-представители, иноагенты, какие-то там западные неонацисты... Несколько дней назад я ходил в музей истории нацизма в Берлине. Там я узнал, что у Гитлера совершенно не было никакой программы, ему не о чем было вещать с трибуны немецким рабочим, униженным после провала в Первой мировой. Кого обвинить за свое удручающее существование? Себя винить как-то сложно. А вот еврея! Когда нашли врага, которого можно было обвинить во всем, Германия сплотилась вокруг Гитлера. Эта история мне очень напоминает современную Россию.
– А почему сами российские ЛГБТ терпят притеснения, дискриминацию, не протестуют?
– Встречный вопрос, почему в России люди, которые против войны, не протестуют? Хорошо, поначалу пытались протестовать. Вот и ЛГБТ пытались. Например, в 2011-м пытались... Это закончилось кровавым мордобоем. Больше не пытаются. Подавляющее большинство представителей ЛГБТ в России – латентные, скрытные. Порой, потому что они сами себя стыдятся, считают это ненормальным и позорным. Боятся, что семья от них отвернется (что действительно происходит в большинстве случаев в России). Боятся, что друзья их не поддержат.
Вы, наверное, уже забыли... А я помню, как в Волгограде в 2013 году 23-летний парень совершил каминг-аут перед своими друзьями. Признался своим друзьям, что ему не нравятся девушки в интимном плане. В том же дворе тем же вечером друзья избили этого парня. Потом изнасиловали. Утрамбовали несколько пивных бутылок в задний проход. Их друг скончался на месте. Но друзьям показалось этого мало. Голову своего приятеля они разбили булыжником, а тело – подожгли. Во дворе, где все окна выходят на сцену линчевания. Виновные не были наказаны. Это не стало громкой новостью. Его имя забыто, кажется, всеми. Кроме его родителей, наверное. Да и те, думаю, стыдятся истинных причин такого страшного убийства.
Молодой человек в России, прочитав эту или другую похожую историю в интернете, засомневается, а стоит ли ему рассказывать друзьям, родителям или кому-либо еще о том, что на самом деле он – не такой, как все... В России нет истории борьбы за свои права, нет примеров. Я когда-то надеялся, что мы постепенно вылезем из этой ямы, начнем друг друга уважать, ценить и относиться друг к другу по-человечески. Но потом потерял эту надежду.
Почти все мои друзья-ЛГБТ уже покинули Россию. Последние уехали во время мобилизации. Мне очень жалко людей, которые сейчас остаются в России, у которых нет лазеек и возможности, чтобы уехать. Жалко особенно тех, кто рождается с гендерным несоответствием: вот эти, так называемые женоподобные мальчики, девочки, которые не играют в куклы, – ведь мы рождаемся такими. Неужели за это нужно наказывать? Разве что в зверином царстве. Хотя звери друг друга не пытают, не издеваются ради удовольствия.
Показатель суицидов среди представителей ЛГБТ выше, чем у остальных социальных групп. Потому что, как правило, этих людей никто не поддержит, не поймет, не примет: ни друзья, ни родители, ни теперь уже медиа или интернет. У подрастающего поколения не будет вообще никаких примеров, что можно быть успешным, талантливым и при этом выходить за рамки так называемой сексуальной "нормы".
Никакая пропаганда не способна заставить мужчину взять и разлюбить женщин, а девушку вдруг как-то там приучить к однополой любви. Уже давно доказано, что независимо от географии и политики примерно 10% любого общества – сексуальные меньшинства. Они могут прятаться, для видимости выходить замуж или жениться, рожать детей, но они будут глубоко несчастны, сделав такой выбор, и зачастую кончат жизнь самоубийством.
– А как твоя семья отнеслась к твоему каминг-ауту?
– В нашей семье самой безопасной темой для разговоров всегда была политика. (Смеется.) Что касается личной жизни – здесь все сложнее. Родителям, конечно, было сложно принять то, что их ребенок отличается от большинства сверстников. Думаю, что им просто было за меня страшно. Я же старался быть с ними всегда честным, открытым. Ну, какие отношения можно построить на лжи? Мы долго учились принимать друг друга. Сейчас, кажется, научились мирно сосуществовать. Хотя и на расстоянии.
"То, что вы сейчас с нами делаете, – страшнее Сталинграда!"
– Вернемся к книге. Она написана задолго до войны в Украине, а как будто уже после, очень уж явственно проступает в сюжете милитаристский угар. Как это получилось?
– События в романе происходят с 1985 по 2005 год. Военные сборы школьников, культ российской армии и войны – это все действительно было в те годы и есть сейчас. И сегодняшние события в Украине являются логическим продолжением того, что описано в книге. По сути – да, в ней есть объяснение военному вторжению, агрессии и жестокости, которыми теперь уже россияне прославились на весь мир.
С начала войны я крайне удивляюсь либеральным россиянам: политологам, экспертам, представителям медиа и искусства. У них у всех одна и та же реакция – шок, никто не может поверить в происходящее. Ну неужели только для меня война не стала сюрпризом? Я ожидал этой войны, я был полностью к ней готов, я был уверен, что так оно и будет. Еще в ноябре 2021 года начал писать посты в социальных сетях о том, что будет война. Неужели я, простой мальчик из сибирской провинции, познал и понял свой народ лучше всех этих московских аналитиков?
Новый, 2022 год я встречал с семьей в Кемерове. Приехал на пару недель повидать родных. И для меня тот Новый год стал соизмерим с 1999-м, когда Ельцин нам преподнес подарок в виде ВВП. 31 декабря 2021-го по традиции перед выступлением президента по телевизору показывали "Новогодний огонек". Но закончился он нетрадиционно: мы не увидели Пугачеву или Киркорова, не услышали песен про мир, дружбу и любовь. Нет. Последним перед Путиным пел Расторгуев: "Комбат-батяня, батяня-комбат". Для меня это было настолько очевидным предвестником неизбежной катастрофы... Никто из семьи не поверил тогда, что действительно будет война. Многие друзья тогда говорили, что это американская пропаганда нагнетает обстановку.
А я все никак не могу понять, неужели ни Чечня, ни "Курск", ни Беслан, ни "Норд-Ост", ни Немцов, ни Навальный, ни Политковская не показали нам, на что способна наша власть? Это уже не невинное неведение... На мой взгляд, это нежелание видеть очевидное. Это общероссийский самообман. Жизнь иллюзией культурного демократического общества, которым мы себя старательно воображали все эти годы. Просто врали сами себе. Отказывались видеть очевидное, а потому и не могли встать на защиту униженных. Как писал Джеймс Болдуин: "Их невинность – это их преступление".
Для меня не могли стать новостью жестокость и зверское отношение к другим людям. Ни Буча, ни события в других городах Украины не стали для меня шоком. Наверное, потому что эту жестокость я терпел на себе с детства. Просто теперь эта зверская жестокость россиян вылилась на другой народ.
– У тебя сразу возникла определённая позиция относительно этой войны?
– Моментально. Я сразу занял сторону Украины и открыто об этом заявил. Я участвую во всех акциях и протестах, которые проходят в Европе. Я хожу с украинским флагом на груди, в прямом смысле, в виде значка. На последнем протесте я в первом ряду нес желто-синий флаг. Я пишу об этом. С начала войны я записываю истории украинских беженцев, которых встречаю на своем пути. Уже начал искать издателя для этой моей книги с рабочим названием "Дневники русского волонтера".
В начале войны я работал с Красным Крестом, ежедневно ходил на шестичасовые смены в центр для беженцев и на вокзал. Тогда больше двух тысяч украинских эмигрантов приезжали в Брюссель каждый божий день. Более двух тысяч в день! Естественно, среди них были и такие, кто негативно реагировал на то, что я – русский.
Как-то из тысячи изможденных войной и дорогой людей ко мне подошла женщина из Харькова, поглядела на меня, на бейдж с моим именем. "Вас зовут Артем? И говорите вы на русском без акцента?" – сказала она, а потом добавила, смотря мне в глаза: "То, что вы сейчас с нами делаете, – это страшнее Сталинграда!"
Потом, когда поток сократился, я перестал сотрудничать с Красным Крестом, но и сегодня продолжаю поддерживать семьи, с которыми тогда познакомился. Помогаю им решать административные вопросы, помогаю с переводами документов, вожу их по больницам и так далее.
Вот сегодня я возил семью Ковганко, которая бежала из Бучи, в Гаагу. Вместе мы ходили в Международный уголовный суд. Со Светланой Ковганко я познакомился там же, в центре для беженцев, в первые дни войны. Она была в таком ужасно подавленном состоянии, что я нарушил правила и дал ей свой личный телефон. С тех пор мы на связи ежедневно. Светлана сбежала из Бучи, когда вошли русские. По профессии она учитель математики, работала в киевском университете. Ее 80-летние родители отказались бежать из родного дома и остались в Буче. Они выжили во время русского нашествия благодаря тому, что спустились в подвал своего дома и прятались там две недели, пока у них над головами ходили военные. Вдумайтесь только! Это ведь кошмар куда страшнее фильмов Тарантино! Ее родителей потом все-таки удалось вывезти из Бучи. Теперь они все мои соседи. Я с ними прошел и больницы, и администрации. Кажется, они меня принимают за своего внука, зовут на все семейные праздники. И вот у меня уже оказывается тут есть своя семья – семья из Бучи.
– А какое у вас впечатление от русских эмигрантов новой волны?
– У большинства европейцев сегодня есть одна претензия к бегущим в Европу русским: они недостаточно выражают свою антивоенную позицию. Не поддерживают Украину. Не выражают своего мнения, даже когда они за пределами России.
Когда здесь проходят митинги иранских эмигрантов против иранского режима, то на улицы выходит до 10 тысяч иранцев. Но с русскими мы этого не замечаем. На последнем митинге в поддержку Украины в Брюсселе было около пяти тысяч человек, из них в русской группе нас было меньше сотни. Соответственно, у европейцев возникают вопросы... У нас тут есть популярный мем: нарисованы два окошка и две очереди к ним. Толпа россиян стоит в окно за визой в Европу, и один русский человек – на антивоенную демонстрацию. Если они уехали по политическим соображениям, почему не говорят об этом? Почему не помогают сбежавшим от войны украинцам?
Даже либерально настроенные российские граждане, так называемые хорошие, сейчас заняты больше тем, чтобы жалеть себя, помогать своим. Мы же должны сейчас уяснить одно: жертвы не мы. Не наше время требовать помощи, защиты. Наш долг сейчас делать все во благо Украины. Ведь наша власть от нашего имени и нашими же руками убивает, насилует, грабит, стирает с лица земли целые города. Повторяю, жертвы сейчас – не мы.
Я, конечно, очень рад, что некоторые россияне смогли уехать. Но каждый раз меня мучает вопрос при встрече: а будет ли лично мне комфортнее жить с большим количеством русских людей вокруг?! Готовы ли эти люди принимать правила того общества, в которое они так стремятся попасть? Готовы ли они здесь быть толерантными и открытыми всем вне зависимости от цвета кожи и далее по списку? Или они все-таки приехали со своим, так сказать, багажом? Тот факт, что они не выходят на митинги в поддержку Украины, усиливает мой страх, что в этом самом русском багаже что-то давно сгнило и плохо пахнет.
– А вы знаете, как сейчас живут в России? Вам это интересно?
– Я очень много читаю, поэтому, думаю, хорошо осведомлен. В Сибири живут все мои родные. Конечно, я поддерживаю с ними отношения. Есть и несколько друзей, которые пока остаются в России и с кем я продолжаю активное общение.
До войны я периодически приезжал домой, чтобы повидаться с семьей. Но радости мне это доставляло немного. Года четыре назад в центре Кемерова, например, во время такого моего визита меня поймала банда парней и на глазах у всех, в крупном торговом центре города, начала надо мной издеваться. Помню, как я умолял охранника сделать хоть что-то, а он лишь разводил руками, отходя в сторону. Это отбивает всякое желание навещать родной край. Последний раз я успел приехать прямо перед началом войны. Больше поездок я не планирую.
– Сегодня многие россияне из страха перед мобилизацией или не желая иметь ничего общего с этим государством, вынуждены покидать страну. А кто-то пока еще остается и пытается отстаивать свою точку. Что вы можете посоветовать тем и другим, как это пережить и не сломаться?
– Читайте книги, друзья. Ведь там уже давно все написано про ваши горести, и как пережить этот непростой период. Давно написано и об эмигрантском опыте русских людей, и о жизни под гнетущим режимом. Мне лично всегда помогали книги о жизненном пути Анны Ахматовой, воспоминания Надежды Мандельштам, эмигрантские дневники вроде мемуаров Феликса Юсупова, "Память, говори" Владимира Набокова... Там есть чему поучиться. У Ахматовой, например, нужно учиться способности не обозлиться на всех и вся, а выстоять с гордо поднятой головой. У Юсупова и прочих эмигрантов можно учиться умению адаптироваться, таланту налаживать контакт с самыми разными людьми. У Набокова – способности видеть шире, видеть картину всего мира, и так искать свой угол в нем.
– Действие книги "Весна в Сибири" заканчивается в начале нулевых. Герой прощается с родней и обещает, что будет писать. Означает ли это, что будет вторая часть?
– Вторая часть была написана вместе с первой 10 лет назад. Рабочее название – "Шепот звезд". Это история эмигранта, который пытается устроиться на чужбине. Но когда она выйдет, пока не знаю. Это зависит от издателей. И еще больше – от звезд.
