Последнее воскресенье августа – день шахтёра. Этот советский праздник в Кузбассе, где почти не осталось шахт, по-прежнему отмечают с размахом. Звучат официальные речи, прославляющие доблестный труд прошлых лет, но при этом замачивается роль в становлении и развитии угольной отрасли тех, кто оказался в Кузбассе не по своей воле.
"Я бы вас всех пострелял!"
92-летний Иван Вегвец – советский немец, родившийся в Украине. В декабре 1942-го, когда ему шёл пятнадцатый год, Ивана разлучили с сестрой и матерью и отправили работать на шахту в кузбасский Прокопьевск, с тех пор живёт в этом городе.
– "Я тем завидую, кто жизнь провел в бою, кто защищал великую идею. А я, сгубивший молодость свою, воспоминаний даже не имею", – цитирует Иван Альбертович Есенина. – Сибирь – это ссылка. Не было б войны – я бы тут не сидел сейчас.
Но злоключения начались ещё до войны. В 1937-м по 58-й статье арестовали железнодорожника Альберта Вегвеца – отца Ивана. Семья жила в Луганске. На второй день мать понесла в местную тюрьму передачу, но там сказали, что её муж у них не числится. Иван Альбертович уверен, что отца сразу расстреляли. После ареста в доме репрессированного устроили обыск.
– Матрасы переворачивали – пулемёты искали, – шутит Вегвец.
Семья уехала в запорожское село Розенталь, где жила бабушка Ивана по материнской линии.
– Когда началась война, школу закрыли. Власти никакой нет. Все "патриоты" ноги в руки и скорее шкуру свою спасать – оставили людей без надзора. Линия фронта уже рядом. Очень богатый урожай был в 41-м, и всё это пропало. Сады вырубили, копны на полях посжигали. Через деревню каждый день прогоняли табуны государственного скота – гнали в Кустанайскую область. Коровы дойные мычат – вымя полное. Как авианалёт – сбросят бомбу в центр стада, и во все стороны куски мяса летят, – рассказывает Иван Альбертович.
Депортированным дали сутки на сборы. Иван Вегвец хотел взять с собой учебники за седьмой класс, но сотрудник НКВД пнул эту стопку книг: "Не положено!". Школу Иван Альбертович так и не окончил. Советских немцев из окрестных сёл согнали на железнодорожную станцию и закрыли в пустых элеваторах. Начался авианалёт, совсем рядом заработали замаскированные советские зенитки, перепугав запертых женщин и маленьких детей. Потом посадили в открытые вагоны и отправили. Все в копоти от дыма. Начался дождь со снегом, депортированные замёрзли и вымокли. Наконец на какой-то станции пересадили в закрытые теплушки и целый месяц везли в Восточный Казахстан. В деревне Белокаменка рядом с городом Усть-Каменогорском семья жила до конца 1942-го года, четырнадцатилетний Иван трудился в колхозе. Из военкомата пришли повестки. Мать и сестру отправили в Сызрань, а Ивана – в Прокопьевск. После всего, что он пережил, работа под землей уже не страшила, но расставаться с близкими было больно.
– Пятнадцать лет я потом не видел мать и сестру. Пятнадцать! Эти годы вычеркнуты из жизни, – рассказывает Иван Альбертович. – Привезли в Прокопьевск на станцию Усяты. Морозина! Одежды нормальной нет. Повели в баню на прожарку, потом тряпьё своё надели и пешком пошли через обвалы на посёлок Низменный, ныне Северный Маганак. Там когда-то зона была. Четыре вышки по углам. Длинные холодные бараки. Печка – одно название. Топчаны двухярусные. Доски, никаких матрасов, только солома. Так мы жили. Направили нас на производство. Я на шахту "Чёрная Гора" попал – в 42-м принят на работу на подземный транспорт. В 1944-м перевели на шахту имени Молотова, которая потом стала называться Ноградской.
Иван Вегвец работал сцепщиком, потом машинистом электровоза. По его воспоминаниям, в лагере депортированных преобладали несовершеннолетние.
– В шахте мы поначалу – как слепые котята. Не заметишь канаву с грязной водой, полные чуни воды наберёшь, и потом всю смену ноги мокрые, – вспоминает Иван Альбертович.
Смены двенадцатичасовые. Десять смен с утра, потом десять в ночь. И никаких выходных. В одну из ночей он, работая уже машинистом, задремал, стоя в открытой кабине, не заметил свисавшее сверху бревно, прогнувшееся от тяжести угля, и серьёзно ободрал лицо. Говорит, ещё бы сантиметр, и остался бы без головы.
О технике безопасности в годы войны не думали. Каждый второй день объявляли повышенную добычу, привлекая к работе на шахтах занятых в других отраслях.
– Угольный пласт залегает вертикально, и нередко вообще не ставили никаких креплений. Делали забур. Взрывник заряжал шпуры. Взрыв – и уголь сыпется прямо туда, в люк… Много погибало. Все молодые. Жалко, конечно. Все надеялись на что-то. У каждого своя судьба. Девок много погибло, – рассказывает Иван Вегвец.
В конце 42-го депортированные немки жили в том же прокопьевском лагере, только в других бараках.
– Питание по карточкам. Организм молодой, всё время голодные ходили. Одежда – только спец грубый. После смены глаза промыл, и надеваешь на себя этот грязный спец. Девки из этих штанов шили себе юбки. И когда на свидание бегали, нашивали на чуни голяшки из транспортерной ленты. Ещё кремом эти чуни намажут – и, вроде как, сапоги, – вспоминает Иван Альбертович.
В 1942-м и 43-м годах депортированные выходили из лагеря только на работу. В 1944-м стало посвободнее, но за пределы города отлучаться запрещалось. И каждый день отмечались.
– В комендатуре был главный и был помощник. Фамилий сейчас уже не вспомню. Помощник – фронтовик, замечательный мужик. Он понимал нашего брата, сочувствовал. А начальник – "патриот". Орал: "Я бы вас всех пострелял!".
И всё-таки жизнь продолжалась. На танцплощадке Иван Альбертович познакомился со своей будущей женой – поволжской немкой Эллой Виттенбек. Её семья оказалась в Прокопьевске ещё в 30-х – выслали как раскулаченных. Младшие сёстры Эллы умерли. Отца уже в Кузбассе чуть не посадили по политической статье, он скончался накануне войны. Элла отработала на шахте 11 лет. В начале 40-х трудилась на шахте им. Молотова откатчицей.
– Грузила на основном квершлаге вагонетки. Лопатой. Бери больше – кидай дальше. Эта работа тяжелее, чем у машиниста, – объясняет Иван Вегвец.
"Да зачем мне Германия? "
Рядом с домом, где сегодня живёт Иван Вегвец, в 40-е было отделение лагеря военнопленных, но Иван Альбертович даже не пытался с ними заговорить. Как совершенно другую нацию воспринимала немецких пленных и поволжская немка Лидия Ивлева (в девичестве Ильц), хотя её отец выполнял функции переводчика, и после войны даже приводил военнопленных домой.
В 1942 году депортированную семью Ильц тоже разлучили. Отца – до войны он был председателем сельсовета – отправили в Кузбасс, а мать и дочь привезли в село Аникино Колосовского района Омской области.
– Хоть и деревня, а своего огорода не было. Мы голодали, питались всякой падалью. Когда я немножко подросла, стали вместе с мамой кофты вязать – мама один рукав, я другой - и этим чуть-чуть зарабатывали. А кто бы нам что дал? Поселили нас в заброшенном и очень холодном доме на краю села, потом в землянку переселили – там теплее, – вспоминает Лидия Ивлева.
После войны воссоединились в Прокопьевске. Отец – Егор Ильц – сначала трудился по рабочей специальности в шахте (Лидия Егоровна не знает, кем именно), но получил травму и после войны, оставаясь на шахте им. Ворошилова, не мог выполнять тяжёлую работу. Как вспоминает Лидия Егоровна, в 1948-м году, когда ей исполнилось семнадцать, отец за руку привёл её на эту шахту. До войны она окончила пять классов, была почти отличницей. В 1942-м учиться стало негде. В Прокопьевске поступила в обычную школу, но стеснялась своего возраста, к тому же алгебру и геометрию не понимала. Вернувшихся к учёбе после перерыва, педагоги переводили из класса в класс даже при отсутствии знаний, но Лидии так получать аттестат самолюбие не позволяло. Пошла в шахту, где проработала больше тридцати лет. Сначала устроилась в хозцех. Потом работала под землей – закладчицей: засыпала щебнем выработанные участки.
На шахте имени Ворошилова и после войны использовали конную тягу.
– Уголь лошади уже не возили, только людей. У меня однажды фонарь разрядился. Иду, держась за стену. И вдруг откуда-то мужчина вышел со светом, и я увидела прямо перед собой лошадь, которую не заметила в темноте. Думаю: "Господи! Лошадь!". И с рельсов ушла, – рассказывает Лидия Егоровна.
Через несколько лет почти всех женщин вывели на поверхность. Переквалифицировалась в бункеровщицы, но и эта профессия не из лёгких. Лидия Егоровна всего метр пятьдесят ростом, но управлялась с отбойным молотком, который весит 19 кг. Её дочь Любовь приходила посмотреть, даже поупражнялась разбивать угольные глыбы отбойником.
– Мне 12 лет было. Разбила несколько кусков – у меня потом три дня руки тряслись. Там бункер и два скипа – один идёт вверх, другой вниз. И надо успевать разбивать комки, которые высыпаются в этот бункер. Звоночек был, чтобы застоповать скип, если высыпается слишком много, но грохот такой, что этот звоночек не слышно. Очень страшно работать. Там травмировались часто, и мама травмировалась несколько раз, вся в синяках после работы приходила. У неё постоянно руки болели, и она носила на запястьях красные шерстяные верёвочки – помогает. Я тоже потом бункеровщицей устроиться хотела, но по комплекции не прошла – слишком лёгкая. Устроилась в ламповую, – рассказывает Любовь Воронкова.
Семья Ильц получила квартиру в бараке. Улица, на которой он располагался, по злой иронии носила имя организации, руководившей депортацией немцев – улица НКВД. Потом переименовали, но старая табличка с четырьмя буквами ещё долго висела на углу дома. В этом бараке Лидия Егоровна прожила полвека. Только когда барак совсем обветшал, и его снесли, семья получила новую квартиру. Говорит, что привыкла много работать, что многие жили в таких условиях. Не обижается на советскую власть и совсем не понимает поволжских немцев, уехавших на ПМЖ в Германию.
– Да зачем мне Германия? Я и здесь хорошо живу.
"Крапива – это шикарно"
Кузбасский краевед Эльдар Темиров – потомок раскулаченных татар, высланных из Башкирии в 1931 году.
– У меня в семье нет участников войны. Раскулаченных, как правило, на фронт не брали, считали их ненадежным элементом. Раскулачивание – процесс простой. "24 часа на сборы. Берите самое необходимое и отправляйтесь". – "Куда? Почему? Зачем?". – "Вы враги народа, вы кулаки". Я общался с родственниками многих раскулаченных башкир и татар, оказавшихся в Прокопьевске. Никакими кулаками эти репрессированные не были. Не было у них фабрик, заводов, пароходов. Бабушка рассказывала, что их привезли сюда, в Прокопьевск, в октябре или в ноябре. Они вырыли землянки и перезимовали. В этих землянках жили, в том числе, старики и маленькие дети. Тем, кто проявил себя на производстве, на шахтах, дали возможность построить дома. Но многие жили в землянках и два, и три года. В середине 50-х раскулаченным и их детям разрешили вернуться, но процентов 70 остались, потому что Поволжье в послевоенные годы голодало – об этом они знали от своих родственников, – объясняет Эльдар.
Раскулаченные татары и башкиры, как и позже депортированные немцы, регулярно отмечались в комендатуре. Эльдар не уверен, что мусульман, высланных в Кузбасс, заставляли работать на шахтах, но в Прокопьевске другую работу трудно найти.
– Кому за 50 или за 60 шли в грузчики или на скотные дворы, а кто покрепче – в шахты. Как мне рассказывали, их определяли на самые опасные работы, не жалели. "Завалит – и ничего страшного", – рассуждали примерно так. Это потом уже они отучились, заслужили уважение и почёт, выбились в начальники участков. В 70-е на шахтах появились татарские участки: татары – и бригадир, и все члены бригады. Кого раскулачивали, ссылали? Тех, кто умел работать. И в шахтах раскулаченные и их дети проявили себя с лучшей стороны.
По словам Эльдара, в 1947 – 1952 годах в Кузбасс и, в частности, в Прокопьевск, пришла вторая волна татар, и тоже не добровольно.
– Заходит в Татарстане в деревню агитатор: "У меня план: собрать с вашей деревни столько-то человек". Он убеждал: "Вы поедете учиться и поднимать промышленность нашей страны". В некоторые колхозы таких агитаторов не пускали, потому что самим колхозам нужны рабочие руки. Направляли сюда 16-17-летних пацанов, уже на месте они учились три месяца в ФЗО – и шли на шахты. Направляли массово, и также массово они погибали, потому что чему можно научить за три месяца? К тому же многие плохо говорили по-русски. Они трудились за зарплату, но всё равно это подневольный труд. Здесь, в Кузбассе, условия были тяжёлые. В общежитии – как в казарме. Если они сбегали, их ловили. Кого-то судили, кого-то просто привозили назад. На родину вернуться не давали. Это потом уже, в 60-е – 70-е годы, зарплата стала повыше и снабжение получше, многие решили остаться. Помогали деревенским родственникам. На шахтах зарплаты были в несколько раз выше, чем у селян. Отправляясь на родину в отпуск, брали чемоданы вещей: одежда, сладости, даже крупы. В деревнях со снабжением было плохо.
Калачёвка, Чёрная Гора – народные названия районов Прокопьевска, где в 30-е годы селились татары. Улица Татарская. Добротный дом с полумесяцем на крыше. Хозяина зовут Раис Мужбатуллин. Сын работавшей в 40-е в забое шахты "Чёрная гора" Лябиби Мужбатуллиной – ударницы, упомянутой практически во всех книгах, прославляющих кузбасских шахтёров. Правда, в этих книгах не сказано, что Лябибя приехала в Прокопьевск хоть и добровольно, но не от хорошей жизни.
– Она родилась в Томской области. Там голод был. А здесь – шахты, обещали работу, – рассказывает Раис.
Сестра Лябиби приехала в шахтёрский город раньше и вышла замуж за раскулаченного.
– Муж моей тётки, дедушка моей жены – их сослали сюда в 30-е годы из Нижегородской области. Рыли землю, накидывали брёвна и в землянке жили – буквально в 50 мерах от нашего нынешнего дома. Выдали им по кружке пшена, от которого изжога началась. Варили лебеду. Крапива – это уже шикарно считалось. Картошку чистили так, чтобы в кожуре глазки оставались, эту кожуру потом сажали. Их не взяли на фронт как раскулаченных. В годы войны работали забойщиками на шахте "Чёрная гора". Полные кавалеры ордена шахтёркой славы. В Прокопьевске шахты держались на татарах. Дедушек и бабушек моих соседей сюда эшелонами везли из Казани, из Уфы и отправляли работать на шахты. В 30-е годы в Прокопьевске было крайне мало коренных жителей. Город строили и промышленность создавали те, кого сюда сослали, – говорит Мужбатуллин.
Раис – младший из троих братьев, родился в 1958 году. Вспоминает, что до того, как он пошёл в шестой класс, семья ютилась в "засыпушке". Стены в таких домах – тонкий деревянный каркас, внутрь которого насыпалась зола. Так жила семья ударницы Лябиби, о которой уже в те годы писали в газетах, что уж говорить о рядовых горняках.
"Только место на нарах"
В этом же районе Прокопьевска родился Рашит Бикметов – доктор исторических наук, автор монографии "Под конвоем в шахту: спецконтингент в угольной промышленности Кузбасса". Сегодня он живёт и работает в Кемерове. Угольная отрасль Кузбасса в 30-е – 50-е годы развивалась экстенсивными методами, требующими дешёвой или даже дармовой рабсилы. К такому выводу приходишь, читая его книгу.
– В конце 20-х годов появилась идея создать огромный урало-кузнецкий комплекс. Уральская руда и кузбасский уголь. Организаторы сделали ставку на вольнонаёмных. Рассчитывали, что голод в Поволжье на рубеже 20-х – 30-х годов подтолкнёт людей вербоваться на промышленные стройки, и многие действительно в Кузбасс поехали. Но не был решён вопрос ни с питанием, ни с жильём, ни с медпомощью. Да ещё таёжная мошка заедала, гнус. Многие не выдерживали. Приходил эшелон – две сотни рабочих, и через месяц от него оставалась половина, а то и четверть. Расчет на местные ресурсы тоже провалился. Сибирское крестьянство могло участвовать в работах только зимой. Учитывая наш климат, какое может быть строительство в это время года? Шорцы (коренной малочисленный народ Кузбасса – прим. С.Р.), как только начинался сезон охоты, всё бросали и занимались этим промыслом. К 1932 году к строительству промышленных объектов планировали привлечь 234,5 тыс. человек, но набрали чуть больше половины от этого числа. Где взять остальных? Принимается решение использовать принудительный труд, – рассказывает Рашит Бикметов.
По его словам, самая многочисленная категория спецконтингента – раскулаченные и сосланные в Сибирь в 30-е годы. Не только татары и башкиры, но и представители других национальностей. Собственно "кулаки". Дети "кулаков", которые, достигнув призывного возраста, мобилизовывались на опасные производства, в частности, на кузбасские шахты. "Подкулачники" (этот ярлык могли приклеить любому бедняку и сослать в Сибирь).
В монографии Бикметов приводит такие статистические данные. Спецпереселенцев (главным образом, раскулаченных) в Кузбасс в июле-августе 1931 года только из Башкирии прибыло 5 тыс. семей. Из них 2 тыс. направлены на Анжерские копи, а 3 тыс. – на строящиеся шахты Прокопьевского рудника.
За 1930 – 32 годы из разных районов СССР в Кузбасс направлено 61 тыс. спецпереселенцев, большинство из них трудилось в угольной и металлургической отраслях. В сентябре 1933 года комбинату "Кузбассуголь" передано 41,5 тыс. трудопоселенцев (так с 1933 года стали называть спецпереселенцев), что составило до 40 процентов всех занятых в угольной промышленности региона. На некоторых участках удельный вес трудопоселенцев превышал 65 процентов.
Эшелоны со ссыльными шли через Омск, где специальная комиссия их сортировала.
– Для Кузбасса отбирали семьи, где было хотя бы два взрослых работоспособных человека. Они направлялись на строительство КМК (Кузнецкий металлургический комбинат) или строительство шахт. Таким семьям в каком-то смысле повезло – у них был шанс выжить. Остальных отправляли в Томскую область, в Нарымский край. Вспомните Назинскую трагедию, когда людей просто на остров высадили. Там же каннибализм начался. Это был способ от ненужных избавиться, - уверен Бикметов.
Самая бесправная категория спецконтнгента – заключённые, труд которых широко использовался на шахтах с 30-х годов. В монографии Рашит Бикметов пишет что, по данным отдела топливной промышленности ГУЛАГа НКВД СССР, в угольной отрасли Кузбасса на начало 1939 года числилось 52 тыс. заключённых.
– У них ни семьи, ни домашнего хозяйства, только место на нарах в бараке.
Рашит Бикметов говорит, что шахтёров-заключённых было особенно много на шахтах "Тырганские уклоны" в Прокопьевске – 42 процента, "Байдаевской" в Новокузнецке (в те годы Сталинск) – 46 процентов, а также "Северной" в Кемерове.
Во время работы заключенных охранял конвой. Участки, где они трудились, были зарешечены. Шахтёры-заключённые поднимались и спускались в шахту в другое время, чем остальные горняки.
Участкам шахт, где хозяйствовал Сиблаг, требовались горные инженеры, квалифицированных кадры. Чтобы решить эту проблему, в 1936 году по сфабрикованному дело в одну ночь арестовали почти в полном составе руководство прокопьевской шахты им. Сталина (позже переименована в "Коксовую"). Так Сиблаг "вербовал" специалистов.
Фёдора Устюгова осудили по другому делу и направили начальником участка на "Байдаевскую". 16 февраля 1944 здесь произошёл взрыв метана, унёсший жизни не менее 120 человек, в том числе шахтёров-заключённых. Охрана отказалась спасать зэков без письменного приказа. Расконвоированный Устюгов принёс такой приказ.
– Он поднялся на поверхность и снова спустился в этот ад. Только после этого зэков вывели. А на других участках они погибли. Никто даже не считал, сколько именно, – рассказывает Рашит Бикметов.
По словам Бикметова, в 1940-е так же легко относились к гибели и голодной смерти депортированных немцев, работавших на кузбасских шахтах. Нередко их хоронили как безродных в общих могилах.
