В конце осени 1941 года в Норильлаге началась страшная вспышка цинги. В условиях войны о заключенных в СССР думали в самую последнюю очередь. Овощи и фрукты на Север больше не завозили, и дефицит витамина С привел к эпидемии такого размаха, что строить заполярный никелевый комбинат в Норильске стало бы просто некому. Всех спас "враг народа" Григорий Калюский. Он приехал в Советский Союз из Франции строить новую жизнь, но был отправлен в ГУЛАГ за антисоветскую агитацию и шпионаж.
Текст: проект "Окно"
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
В заполярном Норильске всегда приходилось бороться с цингой. Но с началом войны потенциальная угроза переросла в эпидемию. К зиме 1941 года цинга началась косить всех без разбора: и заключенных, и охрану, и вольнонаемных специалистов.
– Шла война, все страна работала на фронт, никому не было дела до каких-то там заключенных в каком-то там Норильлаге, – рассказывает историк репрессий Татьяна Леонова. – В навигацию 1941 года не доставили ни лука, ни чеснока – главные источники витаминов в лагере. Почти прекратился и подвоз свежих овощей. В норильском совхозе было небольшое стадо коров, но молока не хватало даже для грудных детей. В таких условиях эпидемия цинги была вопросом времени.
Из романа "Архипелаг ГУЛАГ" Александра Солженицына:
"Вот после укуса осталась кровь на хлебе – это цинга. Дальше начнут вываливаться зубы, гнить десны, появятся язвы на ногах и будут отпадать ткани целыми кусками, от человека завоняет трупом, сведет ноги от толстых шишек, в стационар таких не кладут, и они ползают на карачках по зоне. – Темнеет лицо, как от загара, шелушится, а всего человека проносит понос – это пеллагра. … Человек слабеет, слабеет, и тем быстрей, чем он крупнее ростом. Он уже так слаб, что не может подняться на вторые нары, что не может перешагнуть через лежащее бревно: надо ногу поднять двумя руками или на четвереньках переползти. Поносом выносит из человека и силы и всякий интерес – к другим людям, к жизни, к самому себе. Он глохнет, глупеет, теряет способность плакать, даже когда его волоком тащат по земле за санями. Его уже не пугает смерть, им овладевает податливое розовое состояние. Он перешел все рубежи, забыл, как зовут его жену и детей, забыл, как звали его самого. … Человек сгнивает заживо".
– От недостатка аскорбиновой кислоты заключенные стали отправляться в могилу сначала десятками, и потом и сотнями. Даже солдаты ВОХР, которых кормили не в пример лучше тех, кого они охраняли, один за другим попадали в лазарет, откуда был один путь – на кладбище. А смертность среди заключенных к середине зимы достигла таких масштабов, что скоро и охранять было бы некого, – говорит Татьяна Леонова. – Лагерное начальство осознавало: Москве не понравится, что в военное время в Норильске бездарно потратили такой полезный ресурс, как человеческие жизни. Кто же будет строить комбинат и выдавать металл? Но никто не знал, что предпринять, пока "французско-бессарабский шпион" Григорий Калюский не предложил простое и эффективное решение проблемы – получать аскорбиновую кислоту из хвои деревьев.
К тому времени Григорий Калюский возглавлял лабораторию санитарно-бактериологического анализа комбината, в которой работали такие же заключенные, как он сам. Еще в 1938 году лаборатория начала изучать местную флору на предмет содержания витамина С. И когда началась цинга, Калюский обратился к руководству комбината, сказав, что знает, как решить проблему. Ему сразу же поставили задачу: в кратчайшие сроки наладить производство противоцинготного средства в объемах, достаточных для 100-тысячного населения Норильска. Местом производства был выбран лагпункт на озере Лама, где было достаточно леса.
Из воспоминаний узника Норильлага Ивана Сидорова, работавшего в лагпункте на озере Лама:
"Из Норильска поступило новое распоряжение: решено было нашими руками проделать большую работу на этом побережье озера Лама – построить витаминную установку, котельную, насосную и два больших барака, рубленых или каркасно-засыпных. Вспыхнувшая во всех лагерях Норильска цинга торопила нас. Все работы по строительству необходимо было проделать в зиму 1941–1942 гг., самую тяжелую зиму нашей страны. На Ламе началось бурное строительство – закладывались сразу три дома. … Потом на большой лодке привезли локомобиль (это такой маленький паровозик). Причем в тридцати метрах от берега лодка перевернулась, а локомобиль ушел на дно. Зэки вытаскивали его дня три, вытянули, поставили на постамент, проверили. ... Было понятно, что что-то затевается, но что именно – никто толком не говорил. Будете, говорили, строить "витаминку". А потом катер привез единственного пассажира, заключенного – главного, как нам объяснили специалиста, ради которого вся стройка и затевалась. Это и был Григорий Соломонович Калюский".
"Почти никто из них самостоятельно не передвигался"
Калюский – разумеется, под конвоем – обошел все окрестности Ламы, чтобы найти наиболее подходящее сырье. А потом подготовил чертежи, по которым построили двухэтажную "витаминную фабрику". Калюский нарисовал схему агрегата для выпаривания отвара из лиственничной хвои. Добился, чтобы на Ламе оборудовали самую настоящую лабораторию, и отработал всю технологию производства. Пар на "витаминку" подавался от локомобиля – от двигателя для выработки электричества в полевых условиях. Он и сегодня ржавеет в кустах на берегу озера.
Из воспоминаний Ивана Сидорова:
"Инженер-химик Калюский, надев сакуй (глухая шуба из оленьих шкур мехом наружу) и унты, брел 150 километров по бездорожью, сопровождая аргиши оленей и собачьи упряжки с оборудованием, с одной думкой: как спасти людей, чтобы они были здоровы и помогали фронту. Он сам руководил монтажом установки и процессом получения витамина С".
Изготовление хвойного концентрата было поставлено на широкую ногу. Каждое утро бригада из 20 заключенных отправлялась собирать хвою. Она поступала на "витаминку", где из нее получали экстракт и разливали по бутылкам. Уже весной 1942 года спасительный напиток начал регулярно поставляться в Норильск.
Из воспоминаний Ивана Сидорова:
"Летчики Степан Веребрюсов, Алексей Чемеров на красных самолетах привозили пустую тару и увозили готовую продукцию. В это же время врачи С. Н. Манькин и А. П. Гринберг испытывали настои лиственницы, ели и ольхи в качестве профилактических средств. К нам привозили больных, которых цинга буквально валила с ног. Почти никто из них самостоятельно не передвигался. И вот на наших глазах "первач" – такое шутливое название получил экстракт из лиственницы – через 12–14 дней поднимал их снова на ноги".
– "Витаминка" выпускала густую и тягучую темно-зеленую жидкость, которую стали называть хвойным квасом, – поясняет Татьяна Леонова. – На вкус этот "квас" был совершенно отвратительным – многие заключенные Норильлага потом рассказывали, каким мерзким был этот напиток: после одного глотка на весь день во рту оставался вкус хвои. Даже спустя годы они не могли вспоминать этот "квас" без содрогания. Но зато на ноги он ставил буквально за считаные дни, поэтому у входа в каждую столовую теперь стояли бочки с хвойным квасом. Охрана получила строжайшее распоряжение "не допускать случаев уклонения". Никого не пускали внутрь, пока не выпьет положенные полкружки. Цинга после этого отступила. Начальник Норильлага по матобеспечению Зрянин в марте 1943 года рапортовал: "С ноября месяца 1942 года по личному составу ВОХР не зарегистрировано ни одного случая освобождения от работы по цинге. Количество заболеваний цингой среди заключенных также значительно снизилось".
Проведенные в лаборатории анализы показали, что в хвойном квасе, изготовленном на "витаминке" за год, содержалось 500 кг аскорбиновой кислоты. Если бы аналогичное количество пришлось завозить с "материка", пришлось бы потратить 7 млн рублей. Но дело было даже не в деньгах: аскорбиновую кислоту тогда импортировали, и она была не только дорогим, но и очень дефицитным продуктом. Норильску по нормам ежегодно выделяли не более 0,5 кг. Поэтому хвойный квас был единственным реальным способом спасти людей.
Из публикации в газете "Советский Таймыр" от 7 ноября 1944 года:
"Особый способ приготовления витаминного хвойного кваса дал поразительный эффект. Несмотря на крайне ограниченное количество овощей, в Норильске за три последних года нет случаев серьезных цинготных заболеваний. Производство хвойного кваса с 45 000 литров возросло в 1943 году до 1 700 000 литров, а за первое полугодие 1944 года составило 900 тысяч литров".
Заключенный Калюский за спасение стройки и многих тысяч жизней получил награду: ему разрешили передвигаться по территории Норильлага без конвоя. Вряд ли он мог предположить, что будет делать квас из хвои, когда решил переехать в Советский Союз сразу после окончания университета в Страсбурге.
"Не сдохнет, советская власть вырастит и без вас"
Григорий Соломонович Калюский родился 12 сентября 1908 года в семье лавочника, которого еврейские погромы на Украине заставили перебраться в Бессарабию. Калюские обосновались в еврейском местечке Атаки неподалеку от города Сороки. Чтобы младшего сына как можно позже призвали служить в армию, отец убавил ему при регистрации два года – записал 1910 год рождения вместо 1908-го.
После Гражданской войны Бессарабия отошла к Румынии. Все ограничения на образование для евреев, действовавшие в Российской империи, были сняты, и Григорий первым из всей семьи смог поступить в гимназию.
В середине 1920-х годов румынская администрация отбирала самых талантливых выпускников для обучения в престижных университетах Европы. Так в 1927 году Григорий оказался во Франции, став студентом химического факультета университета Сорбонны. В 1928 году он перевелся в университет Страсбурга, где познакомился со своей будущей женой – уроженкой Могилева Фаиной Израилевной Столяр, тоже учившейся на химическом факультете.
В Страсбурге Калюский близко сошелся с коммунистами, стал яростным сторонником социалистических идей и вступил во французскую компартию. Едва получив диплом инженера-химика, он пришел в советское посольство и попросил о советском гражданстве, чтобы строить общество равенства и братства.
В посольстве талантливого инженера, свободно говорящего на четырех языках, приняли с распростертыми объятиями. Никаких бюрократических проволочек не было: потребовалось написать всего два заявления – о вступлении в ВКП(б) и о предоставлении гражданства СССР. Уже через две недели Калюский смог приехать в Советский Союз. Его направили работать на знаменитый Чернореченский химкомбинат им. Калинина в Дзержинске. Там за несколько лет молодой химик сделал блестящую карьеру: начав со сменного мастера, всего через год возглавил заводскую химлабораторию, а еще через год стал заместителем главного инженера, отвечающим за внедрение экспериментальных технологий. Фаина Израилевна работала химиком в главной лаборатории завода.
24 ноября 1934 года у Калюских родился первенец – сын Семен. А 10 сентября 1936 года Григория Соломоновича и Фаину Израилевну арестовали. Калюский отлично владел румынским и французским языками, и обвинения ему предъявили соответствующие: работа на бессарабскую и французскую разведку, плюс вредительство и антисоветская агитация. 26 апреля 1937 года Особым совещанием НКВД СССР Калюский был приговорен по ст. 58 УК РСФСР к 5 годам исправительно-трудовых лагерей.
– Когда за ними пришли, родители спросили, что будет с сыном. Им ответили: "Не сдохнет, cоветская власть вырастит и без вас", – рассказывает Семен Калюский, старший сын Григория Калюского. Семену Григорьевичу уже исполнилось 90 лет, но он до сих пор не на пенсии, работает заведующим отделением материально-технического снабжения Военно-инженерного института Сибирского федерального университета и прекрасно помнит все детали семейной истории.
– Я тогда совсем шнурок был, и, конечно, ничего не помню. Знаю только, что меня приютили соседи, бездетная пара. Очень порядочные оказались люди: пять лет продержали у себя, скорее всего, выдавая за своего ребенка. Низкий им поклон, что не побоялись взять к себе сына репрессированного, потому что если бы меня забрали в детдом, то все, конец, мать бы меня никогда не нашла. А так она знала, что я остался у соседей, и в 1942 году, когда у нее закончился срок, настояла, чтобы меня отправили к ней в Казахстан. Как я добирался к матери – не знаю, ведь мне было всего семь лет. Помню только, как меня везли на какой-то подводе… Еще помню, что поселок, где мама отбывала ссылку после освобождения из лагеря, стоял прямо посреди степи, вокруг были дома-мазанки. Там я и пошел в первый класс.
"Отца мы с матерью практически не видели"
Григория Калюского отправили отбывать наказание в Воркуту, а затем этапировали в Норильск по требованию Авраамия Завенягина, возглавлявшего строительство заполярного горно-металлургического комбината. Официально заместителем всесильного Берии Завенягин стал в 1941 году, но еще до этого был наделен колоссальными полномочиями.
– Когда Берия поручил Завенягину построить и запустить ГМК в Норильске, он дал ему добро забирать из лагерей специалистов, связанных с цветной металлургией. Завенягину подготовили список заключенных, которые могли ему пригодиться. Одним из имен в этом списке был мой отец. По распоряжению Завенягина его из Воркуты перетащили через всю Россию и доставили в Норильск, – поясняет Семен Калюский.
Никто и предположить не мог, что появление Калюского станет спасением для всего Норильска, когда начнется эпидемия цинги.
21 марта 1942 года, отбыв пятилетний срок заключения, Калюский был освобожден с поражением в правах. Он не имел ни паспорта, ни прописки, ни права покидать Норильск. Но все же это была свобода, пусть и относительная. И в том же году недавний заключенный спас Норильск во второй раз.
В навигацию 1942 года в Норильск не завезли достаточно серной кислоты.
– Дело в том, что в военные годы серная кислота была стратегическим сырьем, ее завозили самолетами из Великобритании, и директора оборонных предприятий буквально сражались в Москве за дефицитный продукт, – поясняет Татьяна Леонова. – Основная часть импортных поставок шла на производство взрывчатки для фронта и электролита для аккумуляторов танков. Оставшиеся крохи по килограммам распределял лично нарком боеприпасов. А Норильску, чтобы бесперебойно получать никель, нужны были не килограммы – тонны. Без серной кислоты цех электролиза просто не мог работать. Остановить выпуск никеля в разгар войны – за такое полетели бы головы, и руководство комбината прекрасно это понимало.
Из воспоминаний ветерана серно-кислотного производства в Норильске Виктора Фалалеева:
"Руководители комбината А. А. Панюков и В. Б. Шевченко пришли к выводу – серную кислоту нужно производить в Норильске. Как это сделать, когда нет ни оборудования, ни людей, знакомых с химическим производством? Требовались громадные усилия, чтобы в кратчайший срок найти на Таймыре катализаторы, исследовать их и построить серно-кислотное предприятие. На экстренное совещание собрали партийных работников и передовиков производства. Решено было подчинить партийную организацию первоочередной задаче получения своей серной кислоты".
И тогда кто-то вспомнил, что на Ламе есть человек, который однажды уже спас Норильск. За Калюским срочно отправили личный самолет начальника комбината Александра Панюкова. Калюский не подвел: всего за три дня он разработал проекты сразу двух промышленных установок для производства серной кислоты из отходящих газов – для контактного и гидроконтактного способа. Через неделю началось срочное строительство здания под серно-кислотную установку. Работы велись круглосуточно, а ход строительства курировал лично начальник строительного управления комбината Перфилов.
Уже в октябре первые килограммы стратегического сырья были получены, смертельная угроза миновала. В декабре серно-кислотный комплекс был введен в строй. В 1944 году на площадке Никелевого завода заработала первая промышленная серно-кислотная установка. А через год комбинат смог полностью отказаться от привозной кислоты и перейти на собственную.
Все причастные к триумфу лагерные чины получили высокие правительственные награды. Наградили и истинного триумфатора – Григория Калюского, премировали месячным окладом. Но незадолго до этого он уже получил самую главную награду – впервые за долгие годы смог увидеть жену и сына.
Фаина Израилевна сразу же отправилась к мужу, как только узнала, что он жив и на свободе. "Когда я потом задавал матери вопрос, как она смогла отыскать отца в закрытом Норильске, она ничего не ответила", – говорит Семен Калюский.
Долгий путь к отцу, которого он не знал, запомнился маленькому Семену постоянным чувством голода и холода. Ехали долго – сначала в товарном вагоне, потом в трюме колесного парохода.
– Когда мы с мамой приехали в Норильск в октябре 1942 года, собственно города-то еще и не было. На самой окраине стояла пара очень страшных деревянных домов, в одном из которых и жил отец. В его однокомнатной квартирке не было вообще ничего, кроме стола и лежанки. А самого отца мы с матерью практически не видели. Они тогда как раз запускали серно-кислотное производство, и батя целыми сутками пропадал на работе. Маму я за это время уже признал, потому что другой больше не было. А отца я совсем не помнил, мне ведь не было и двух лет, когда его арестовали, и мне было очень жалко, что я сутками его не видел.
"А как они заботились друг о друге…"
В 1944 году на свет появился второй сын Калюских – Вячеслав. Жизнь семьи понемногу налаживалась.
– Хотя шла война, нас поставили на обеспечение продуктами на уровне руководства Норильлага. Магазин был неподалеку от нашего дома, но мама не ходила туда, а звонила. Заказывала продукты на неделю, и в определенный час подъезжала подвода и привозила все по списку. Заказывать можно было буквально все, что угодно, без ограничений, – вспоминает Семен Калюский. – Люди в Ленинграде с голоду умирали, а у нас были любые американские продукты. Помню, шоколада было столько, что под кроватью родителей стоял фибровый чемодан, набитый огромными круглыми шоколадками. Когда родителей не было дома, я, маленький шкодник, залезал в этот чемодан и вынимал по одной штучке. И это в годы войны!
Калюский руководил работой серно-кислотного цеха, не допустив ни одного срыва поставок. Он регулярно получал благодарности от руководства комбината за внедрение рацпредложений. За заслуги перед комбинатом ему выделили двухкомнатную квартиру с центральным отоплением в новом двухэтажном доме на 8 квартир. А в мае 1945 года пришли награды и из Москвы – орден "Знак Почета" и медаль "За доблестный и самоотверженный труд в тылу". В представлении к наградам отмечалось: "Награжден за блестящее выполнение важного правительственного задания". Правда, о каком именно задании идет речь, – о "витаминке" или серно-кислотной установке, – в документе не уточнялось.
Из воспоминаний норильчанина Николая Бычкова:
"Поселились мы в двухэтажном деревянном доме коридорной системы с комнатами 9 м² по Заводской ул., № 24, рядом с Управлением лагерями. … На втором этаже размещалась семья начальника сернокислотного цеха Григория Соломоновича Калюского, где росли двое мальчишек. Семен учился классом ниже меня, но это не мешало нам дружить. Второй сын Калюских Слава впоследствии стал выдающимся ученым. Он был деканом двух факультетов Красноярского политехнического института, но, к сожалению, Слава рано ушел из жизни. С семьей Калюских очень интересно было общаться. Фаина Израилевна вместе с мужем окончила Сорбонну во Франции. Супруги испытали все ужасы сталинских тюрем и лагерей. В Норильске их семья сумела объединиться – они вырастили трех замечательных сыновей. Они остались в моей памяти людьми высочайшей культуры и образованности. В быту были очень скромными, и при этом очень гостеприимными. А как они заботились друг о друге..."
В 1947 году Калюские получили телеграмму от незнакомых людей с "материка", из далекого Фрунзе. Прочитав ее, Григорий Соломонович потребовал, чтобы жена немедленно собиралась в путь. Сам он покидать Норильск права не имел.
– Чтобы понять, почему отец заставил мать срочно вылететь во Фрунзе, нужно знать, что у него был старший брат Борис, – поясняет Семен Калюский. – Как и отец, он добровольно приехал в Советский Союз по идейным соображениям – строить социализм.
До ареста авиационный инженер Борис Калюский работал в ЦАГИ, в конструкторском бюро Туполева.
– Бориса Соломоновича арестовали в 1933 году, обвинили в шпионаже и приговорили к расстрелу в 1934 году, когда ему было всего 28 лет. До сих пор никто не знает, где захоронено его тело, – говорит Семен Калюский. – После того как Бориса Соломоновича расстреляли, его жена уехала из Москвы во Фрунзе. Через несколько лет она познакомилась с каким-то чеченцем и родила от него мальчика. Назвала Эльбертом, дала свою фамилию – Савчицкий, а потом умерла. Какие-то ее знакомые отыскали моих родителей и сообщили им, что ребенок остался сиротой. Этот мальчик не был нам родней ни по какой линии, но отец потребовал, чтобы моя мама немедленно полетела за ним во Фрунзе и оформила документы на усыновление. Так у меня появился второй брат Элик.
Конец относительно благополучной жизни пришел в 1950 году. Бессменному руководителю серно-кислотного цеха пришлось искать новую работу и заново пытаться обустроиться на новом месте.
– Не знаю, чья это была инициатива, но в 1950 году всех бывших заключенных выгнали из Норильска. Им было запрещено жить в городах, – рассказывает Семен Калюский. – Отец смог временно пристроиться в поселке, где было всего домов 15. Ни учиться, ни жить там было негде, поэтому мама отдала Элика в Речное училище в Красноярске – окончив его, он стал капитаном парохода. А мы с мамой и братом Славой уехали к ее родственникам в Молдавию. Там, в городе Сороки, жили мамины брат и сестра. Я пошел учиться в девятый класс местной школы, и только потом, когда годы спустя прочитал автобиографию отца, узнал, что это та самая школа, которую когда-то окончил мой отец. В аттестате у меня были одни пятерки, даже по молдавскому языку, но золотой медали мне все равно не дали: сыну "врага народа" не положено. Пришлось поступать в институт на общих основаниях. Когда я брал билет и начинал отвечать, все члены приемной комиссии задавали один и тот же вопрос: "Молодой человек, почему вы не получили золотую медаль?" А я ничего не мог им ответить…
Все время, пока семья жила в Молдавии, Григорий Калюский искал работу – бывшего заключенного никуда не брали, несмотря на университетское образование. С огромным трудом удалось устроиться инженером на соляной промысел в небольшом хакасском поселке Сульфат.
– Батя был идеальным инженером, колоссальным организатором, но в семейной жизни он был просто нулевой, – улыбается Семен Калюский. – Он был совершенно неприспособленным для жизни человеком, вся семья всегда висела на плечах матери, она ее тянула. Все переезды, все хозяйство – всё было на ней. Ей памятник нерукотворный надо было ставить. И когда мать узнала, что батя нашел работу, то сразу же с братом Славкой улетела к нему. Понимала, что отцу без нее никак. А меня оставила в Сороках, чтобы я окончил десятый класс.
"Обрубили человека"
9 февраля 1956 года Григория Соломоновича и Фаину Израилевну реабилитировали. Дело в их отношении было прекращено за отсутствием состава преступления.
– Батю после этого тут же нашли, – рассказывает Семен Калюский. – В Норильске снова случился аврал: с тех пор, как в сороковые годы батя запустил серно-кислотное производство, комбинат разросся. Раньше медный и никелевый заводы были на одной территории, и серно-кислотный цех обеспечивал и никелевое производство, и медное. А когда построили новый медный завод, нужно было запустить и новый серно-кислотный цех, без него производство остановилось бы. Батя уже был реабилитирован, просто погрузить его на пароход и отправить в Норильск по этапу больше было нельзя, пришлось уговаривать. Он подписал контракт на три года, и они с мамой и братом Славой поехали в Норильск, где батя запустил еще один серно-кислотный цех.
Семен Калюский в это время учился в политехническом институте в Томске. На четвертом курсе он женился на сокурснице, и к концу пятого курса молодая пара уже ждала ребенка. Жить вчерашним студентам было негде, поэтому они приехали рожать к родителям в Норильск. 8 сентября 1957 года на свет появилась дочка Наталья.
– Батя – он на производстве жесткий был руководитель, а дома мог весь день родных целовать. Когда узнал, что у него родилась внучка, то был просто без ума от радости. Он и пел, и плясал, чего там только не было. Это было что-то, – вспоминает Семен Калюский. – Но, наверное, бате все-таки тяжело было оставаться в Норильске, поэтому продлять контракт он не стал. В 1959 году они уехали оттуда уже навсегда. За эти три года, что он работал по контракту, бате удалось заработать деньги, на которые они с мамой потом построили кооперативную квартиру. На материке простой смертный никогда бы за 3 года на квартиру не заработал, а батя заработал, да еще и машину купил – "Москвич". Правда, мама не разрешала отцу на ней ездить. Он один раз где-то влетел в бордюр, и она ему больше не доверяла. Говорила: "Старый хрыч, не води машину, пусть Сема водит". А "старому хрычу" тогда едва пятьдесят исполнилось… Представляю, как бы мама меня называла, если бы была жива, ведь мне сейчас уже 90…
Вернувшись на "материк", Калюский сделал просто нереальную для бывшего заключенного карьеру. Когда Хрущев решил заменить отраслевую систему управления региональной и создать совнархозы, Калюский был назначен начальником производственного отдела Красноярского совнархоза. А когда совнархозы расформировали, стал заместителем директора по науке в красноярском институте СибцветметНИИпроект.
– В 1960 году батя переманил нас с женой переехать из Томска в Красноярск. Он хотел, чтобы мы с братом всегда были рядом с ним, – поясняет Семен Калюский. – Мне дали квартиру в новом доме, и мы впервые прожили несколько лет совсем рядом с родителями, в одном дворе. И вот тогда мы впервые смогли сойтись с отцом поближе. Но о том, что он пережил в лагере, батя все равно ничего не рассказывал – тем более нам, детям. Помню, когда у нас в доме появился первый приемник, мы с братом ночью попытались поймать "Голос Америки". Когда батя это увидел, то вышел из себя. Я на всю жизнь запомнил его реакцию: "Сын, ты что делаешь? Побойся Бога!" Поэтому при нем мы старались ничего такого не слушать, просто включали музыку. Батя очень боялся, что кто-то что-то нашепчет, заложит. Он был настолько запуган репрессиями, что всего боялся. К сожалению, он вырос на страхе. Обрубили человека, да еще и родного брата расстреляли… Что тут сказать…
Но и на этот раз Калюским недолго удалось пожить вместе, всей семьей.
– В 1967 году под давлением матери родители уехали в Кишинев, к сестре отца, купили там большую кооперативную квартиру. Но не сошлись характерами с родней и перебрались в Рязань, к норильским друзьям. Однако в рязанской глуши отцу не понравилось, ему там негде было развернуться, поэтому родители снова переехали – на этот раз в Москву, где им дали комнату в коммуналке. Отец устроился на работу в Министерство цветной металлургии. В начале семидесятых они вступили в кооператив, построили квартиру. В этой квартире отец и умер 5 марта 1976 года. Ушел очень неожиданно: скончался от рака всего за три месяца. Наверное, сказались годы в лагере. А мама прожила одна еще больше тридцати лет. Умерла через полгода после того, как ей исполнилось 99.
Семен Григорьевич никогда не спрашивал мать, жалели ли они с отцом о переезде в Советский Союз. Сам он считает, что, несмотря ни на что, это было верным решением:
– Если бы родители остались во Франции, они, скорее всего, погибли бы в годы Холокоста. И меня бы, конечно, тоже не было. Решение переехать в конечном счете защитило родителей – они остались живы. Да, дорого заплатили, но человек скотина такая – он все терпит. Что делать, такова жизнь. А кто не заплатил, те давно уже истлели… Кому повезло, а кому нет – все это очень условно. Такова, значит, была наша судьба, попали мы в такие годы… Судьба страны не может не коснуться людей, которые в ней живут… Зато благодаря тому, что родители в свое время уехали из Европы, у меня сейчас есть два внука. Надеюсь, у них появятся дети. Надо, чтобы фамилия Калюский продолжилась.
