Журналист из подмосковной Балашихи Игорь Яковлев изучает историю страны, восстанавливая судьбы предков. На этом пути его ожидали неприятные сюрпризы: Игорь узнал, что среди его родственников есть не только жертвы сталинских репрессий, но и палач – майор госбезопасности, проводивший этнические чистки в Иркутской области. Однако на этих открытиях он не остановился и решил познакомиться с родственником учительницы, которую его прапрадед отправил в лагерь на 10 лет.
"До самой своей смерти не проронила ни слова"
Восстановлением родословной Игорь Яковлев занимается с 2017 года.
– Я тогда ничего не знал о репрессированных в моей семье. Я был близок с моей прабабушкой по отцовской линии, много с ней говорил, но она никогда до самой своей смерти не проронила ни слова о судьбе своего отца. О том, что он был репрессирован, я узнал случайно: ввел в поиске имя прапрадеда и попал на сайт "Мемориала". Начал раскручивать этот клубок и нашел в госархиве его дело.
Ефрем Афанасьевич Палагин, железнодорожник на станции Волоколамск Московской области, был репрессирован в 1930 году.
– Суд признал его виновным по статьям 58.10 и 58.11 УК РФ (антисоветская агитация и пропаганда; организационная контрреволюционная деятельность) и приговорил к 3 годам высылки в Северный край. Трагизм ситуации был в том, что незадолго до этого прапрадед овдовел. У него было семеро детей, в том числе моя десятилетняя прабабушка. И когда отца сначала посадили в Бутырскую тюрьму на время следствия, а потом выслали, прабабушка, по сути, осталась сиротой.
ОГПУ сколотила целую группу "контрреволюционеров" из железнодорожников и крестьян соседних деревень.
– Всех их записали в эту группу по разным причинам. Моего прапрадеда, например, за то, что он увлекался чтением Библии, говорил о конце света и вроде как намекал, что антихрист – это большевики. Я попытался проследить судьбу его подельников. Удалось выяснить, что как минимум один из них вернулся домой и был повторно репрессирован в 1937 году. Видимо, прапрадед понимал эти риски, поэтому после ссылки решил жить вдали от родных: он не вернулся в Волоколамск, а уехал на родину, в Чувашию. К сожалению, мотивы прапрадеда уже никак не прояснить и ни по каким документам об этом не узнаешь.
15 марта 1940 года Ефрем Палагин скончался от туберкулеза легких.
– Я нашел анкеты, которые заполняли его дочери и сын. В 1937, 1938, 1939 они писали, что их отец умер, называли вымышленные даты его смерти. Их отец был еще жив, а они раньше времени хоронили его, чтобы как-то объяснить, куда он пропал. Не хочется говорить, что они от него отказались… Наверное, у них не было другого выбора, чтобы наладить нормальную жизнь, не потерять работу. Решили не подставляться… Но видеть эти анкеты, конечно, больно. А еще больнее думать о том, какой страшной была эпоха, когда дети должны были отказываться от родителей, а родители – от детей. Если когда-нибудь мои дети спросят меня, что такое сталинизм, я покажу им эти анкеты.
Ефрем Палагин был полностью реабилитирован в 1989 году.
– Дело прапрадеда произвело на меня сильнейшее впечатление. В 1937 году дела штамповали одно за другим: пара допросов, какая-нибудь справка из сельсовета – и все, на тройку, на расстрел. А тогда, в 1930-м, все еще было похоже на полноценное следствие. В деле прапрадеда 416 листов, оно огромное. И показания в нем очень разные: кто-то вел себя достойно, а кто-то оговаривал коллег и соседей. Меня поразило, сколько простых людей – а по этому делу десятки свидетелей, – разрушали жизнь своих ближних по самым разным причинам. И политические причины были далеко не на первом месте, в основном бытовые – сведение счетов, неприязнь и т. д. Я решил, что оцифрую это дело и опубликую его целиком, поскольку оно очень хорошо характеризует эпоху. А еще я решил, что постараюсь восстановить биографии всех его участников: и свидетелей, и следователей.
"Не каждый решился бы рассказывать о таком"
Разыскивая сотрудников ОГПУ, которые сломали жизнь его прапрадеда по отцу, Игорь Яковлев и не подозревал, что среди его родных по материнской линии тоже есть человек, причастный к Большому террору. Он знал, что его прадед Федор Данилович Береза прошел всю Великую Отечественную, был тяжело ранен на фронте. А вот о том, что у прадеда был старший брат Иосиф Данилович, а главное, где этот брат работал, он узнал лишь после того, как начал заниматься семейной генеалогией: искал информацию о прадеде в интернете и в базе НКВД "Мемориала" обнаружил однофамильца с таким же отчеством.
– Никто из моих родных никогда и ничего о нем не рассказывал. Наверное, потому что сама тема – родственник из органов – такая неоднозначная, что многие предпочли бы об этом умолчать. Когда я потом опубликовал в соцсетях информацию о том, кем был брат моего прадеда, мне многие говорили, что далеко не каждый решился бы рассказывать о таком. Честно говоря, не знаю, стал бы я сам говорить об этом публично, если бы это был не двоюродный, а родной прадед.
Основательно покопавшись в архивах, Игорь восстановил основные вехи биографии майора госбезопасности Иосифа Березы и рассказал о них в интервью Радио Свобода. Он был мобилизован в органы НКВД в марте 1933 года и направлен уполномоченным в Иркутск. Через два года получил первое звание – лейтенанта госбезопасности. Работал в третьем отделе иркутского НКВД, курировал кампанию репрессий против этнических корейцев и китайцев.
Какие методы использовали в работе иркутские энкавэдэшники, можно судить по допросам свидетелей по делу арестованного в январе 39-го начальника Иркутского НКВД Бориса Малышева. Его обвинили в том, что он "проводил массовые незаконные аресты честных советских граждан, толкал подчиненный ему аппарат на фальсификацию следственных дел и извращенные методы допросов, вынуждая арестованных давать вымышленные показания".
Свидетели, среди которых был Иосиф Береза, рассказали, что Малышев отдал приказ арестовать всех корейцев и китайцев, "независимо от наличия компрометирующих материалов". Специальная бригада вылавливала их на базарах, на железнодорожных станциях, в китайских колхозах – в одном из них арестовали 60 китайцев из 75.
Чтобы получить признания, арестованных группами по 20–30 человек помещали в так называемые "отстойники" – специально выделенные камеры внутренней тюрьмы, где держали на ногах по 5–8 суток, не давали спать и избивали, пока те не признают себя японскими шпионами. Многие китайцы и корейцы не знали русского языка и подписывали протоколы на русском, вообще не понимая, в чем они признаются. Один следователь допрашивал в сутки 8–10 человек, оформлял на них дела и отправлял на рассмотрение тройки УНКВД по Иркутской области во главе с Малышевым.
В июле 41-го Малышев был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян. Иосиф Береза уцелел.
"Вам не нужно знать такие неприглядные подробности"
– Интересная деталь: в анкете работника НКВД, заполненной в июне 1940 года, Иосиф Данилович указывает, что первый раз женился в 1926 году, развелся через два месяца и с тех пор жену не видел и не помнит ни ее имени, ни фамилии, – продолжает рассказ Игорь Яковлев. – Я думал: как такое возможно? Первая версия – что это было какое-то легкое романтическое увлечение по юности, которое как-то болезненно для него закончилось и он постарался все забыть. Вторая – что он был "ходоком", на что указывают обстоятельства его увольнения из органов, и так относился к женскому полу. И третья версия – что социальное происхождение первой жены Иосифа Даниловича могло его компрометировать. Поэтому он предпочел сказать, что ничего о ней не помнит. Пожалуй, эта версия кажется мне наиболее вероятной, потому что подобных историй тогда было много.
С началом Великой Отечественной войны Иосиф Береза не ушел на фронт, а стал работать в Особом отделе НКВД Забайкальского военного округа. За "доблестную" службу был награжден орденом Красной Звезды и медалью "За победу над Германией" В июне 1944 года был назначен начальником внутренней тюрьмы УМГБ Иркутской области. Но всего через два года, 8 августа 1946 года, был уволен из органов госбезопасности.
– Несколько лет назад я нашел в областном архиве Иркутской области персональное дело Иосифа Березы 1946 года. Тогда еще не истек срок архивной давности – 75 лет, но я все же обратился в архив, попросил мне его отправить. У меня были на это основания, поскольку я собрал документы, подтверждающие родство с Иосифом Березой. На что сотрудница архива, явно нарушая регламент, ответила, что отказывается выдавать мне это дело и, видимо, от себя написала, что вам не нужно знать такие неприглядные подробности жизни вашего родственника. Мол, пусть все и хранится в архиве, потому что в деле речь про аморалку. Я дождался истечения 75-летнего срока давности и снова сделал запрос в архив. Видимо, на этот раз там был другой исполнитель по моему запросу, и документы мне прислали.
Дело из иркутского архива помогло восстановить события 1946 года. Иосифа Березу обвинили в том, что он имел интимные связи с женщинами-заключенными из хозяйственной обслуги тюрьмы. Кроме того, он устраивал попойки в своем служебном кабинете, используя для этого спирт, выделявшийся для тюремной фотостудии.
После проведения внутреннего расследования Иосифа Березу уволили из органов. Он устроился юристом на железную дорогу, но на этой работе надолго не задержался. Возможно, у него не получилось найти себя на гражданской службе из-за злоупотребления алкоголем.
"Я не чувствую вины, но чувствую ответственность"
Игорь Яковлев создал блог, посвященный родословной своей семьи, где публикует абсолютно все, что ему удается узнать о своих родных. Он решил опубликовать и информацию о следователях, которые вели дело репрессированного прапрадеда по отцовской линии.
– И тогда я подумал: а имею ли я вообще моральное право, сам имея в роду сотрудника органов, причастного к Большому террору, публиковать биографии чьих-то чужих родственников, не обнародовав информацию о своем? Я понял, что это было бы неправильно с моей стороны и решил, что расскажу об Иосифе Березе. Но перед этим мне нужно было поговорить с мамой. Я не мог ничего сделать, не согласовав с ней, ведь это ее девичья фамилия – Береза. Я сказал прямо: "Я считаю важным опубликовать эти материалы, но если ты скажешь "нет", то не стану". Мы с мамой одинаково смотрим на советские репрессии, на нашу историю, но она, конечно, восприняла все это более болезненно, потому что дедушка Федор Данилович был дня нее ближе. А история с Иосифом Даниловичем бросает тень на его брата, человека исключительно достойного. И тем не менее мама свое согласие дала.
Все собранные документы об Иосифе Березе Игорь Яковлев передал в Музей истории ГУЛАГа, разрешив использовать их в научной и экспозиционной работе.
– После этого мне стало как-то легче. Мне это правда помогло. Я часто думаю: что я бы почувствовал, если бы нашел потомков следователей, которые вели дело моих родственников? Думаю, если бы они пытались рассказать о них правду, я бы отнесся к ним с симпатией и одобрением. Но понятно, что я проецирую на себя. Я-то не чувствую за собой никакой вины за Иосифа Березу. Другой вопрос, что я чувствую ответственность. Поэтому я должен пытаться что-то сделать, чтобы исправить… Нет, конечно, исправить нечего нельзя. Но сбалансировать чем-то хорошим, наверное, можно попытаться. Хотя бы сохранять память о жертвах моего двоюродного прадеда – это то малое, что я могу сделать.
"Знали бы вы, что это был за человек"
Игорь пытался отыскать потомков жертв Иосифа Березы через группы русскоязычных корейцев.
– К сожалению, пока никого найти не удалось. Но все же в одном мне эта переписка помогла: я получил довольно много откликов, комментариев, личных сообщений, – и ни одного негативного. Никто не сказал мне ничего обидного или плохого. Хотя, наверное, я понимаю, что далеко не все потомки репрессированных готовы простить потомков своих палачей. Пусть и отдаленно, но все же схожее чувство однажды испытал и я сам, когда занимался делом своего прапрадеда. На сайте "Мемориала" какой-то пользователь добавил, что на Ваганьковском кладбище похоронен высокопоставленный чекист, который визировал документы по делу Ефрема Пелагина. Я решил сходить на кладбище и сфотографировать памятник на его могиле. А когда нашел, у могилы сидели два пожилых мужчины – пили водку, поминали. Естественно, я не мог подойти и сделать фото при них – что бы я им сказал? Но мне было неприятно, что на могилу этого чекиста приходят родственники и вспоминают его добрым словом. Я вернулся позже, когда они уже ушли, прочитал теплую эпитафию на могильном камне, ухмыльнулся и подумал: "Знали бы вы, что это был за человек". Он ведь не только делом моего прадеда занимался, но еще и депортациями чеченцев и ингушей в годы войны. Так что, наверное, я понимаю, какие чувства могут испытывать потомки репрессированных к потомкам палачей, – говорит Игорь.
Результативнее оказались его поиски в "Мемориале". В картотеке общества хранятся анкеты, которые в конце 1980-х заполняли сами репрессированные или их потомки. Одну из таких анкет заполнила дочь Лидии Федоровны Ескевич – школьной учительницы из Иркутска. Она была осуждена по 58-й статье в июле 1938 года, провела 10 лет в лагерях, в августе 1956 года была реабилитирована и меньше чем через год умерла. Дочь Ескевич указала в анкете имена следователей – Чекурда и Береза.
– Я долго раздумывал, стоит ли писать дочери Лидии Федоровны. Как она отнесется к письму от родственника того, чью фамилию она помнила и спустя 50 лет после ареста матери? Но потом решил, что все же напишу. Если государство не хочет заниматься поиском свидетелей преступлений моего двоюродного прадеда, значит, делать это придется мне. В "Мемориале" мне дали адрес дочери Лидии Федоровны, и я отправил по этому адресу обычное бумажное письмо. Написал, кто я, почему пишу, но никто мне так и не ответил. Может, переехали, а может, не захотели связываться с родственником такого человека, как Иосиф Береза. Что ж, можно понять.
Игорь думал, что уже не найдет никого из потомков Лидии Ескевич. Но однажды на его электронную почту пришло письмо от правнука родного брата Лидии Федоровны. Он искал в интернете информацию о своем прадеде и его жене и наткнулся на сайт Игоря, где был рассказ о деле Ескевич.
– История Лидии Федоровны была известна моей семье, однако она никогда не была темой для праздного обсуждения и, скорее, была табуированной. Вспоминали ее очень редко, – говорит Федор Жуков. – Тем не менее мне о ней рассказали, и фотографии Лидии и ее мужа Африкана в семейном архиве были. Собственно, перебирая старые фотографии, я и узнал о Лидии Федоровне от бабушки. К сожалению, я не застал своего прадедушку, однако, насколько я могу судить, для него история его сестры была темой болезненной. Данный вывод я делаю исходя, в частности, из того, что даже после освобождения сестры и переезда ее дочери в Москву мой прадед не возобновил контакт с ними. Насколько мне известно, они никогда не встречались, хотя возможность встретиться должна была быть, поскольку прадед сам переехал в Подмосковье в начале 50-х. Догадываться о причинах подобного мне сложно, однако я вынужден думать, что это было продиктовано, как минимум, соображениями карьерного свойства. Мне связаться с прямыми потомками Лидии Федоровны не удалось, потому что никто из родственников не знал, где именно в Москве живет ее дочь.
– Федор написал мне очень теплое письмо, поблагодарил за то, что я помог узнать детали судьбы его двоюродной прабабушки, – продолжает рассказ Игорь Яковлев. – Я помог Федору получить дело Ескевич и ее мужа, приговоренного к расстрелу, из архивов Иркутской области и Бурятии. ФСБ прислала дело с купюрами, скрыв фамилии следователей, к тому же не все листы. Тем не менее мы с Федором все равно смогли узнать очень много важных подробностей.
"Имеем право знать не только фамилии жертв"
– Уже после того, как я узнал о своем репрессированном прапрадеде, после того, как восстановил биографию Иосифа Березы, мы обнаружили репрессированных в семье моей супруги – ее прапрадеда и его старшего брата. Об этом в ее семье тоже никто ничего не знал. Меня поражает, что это была за чудовищная система, если семейная память была вот так стерта... Мы запросили их дело в Псковском управлении ФСБ – и нам, как и Федору Жукову, прислали сканы с фамилиями следователей, заклеенными бумажками.
Яковлевы подали административный иск в ФСБ с требованием предоставить полный доступ к архивным и полностью рассекреченным следственным делам псковских крестьян братьев Бельченковых, одного из которых расстреляли в 1938 году, а второго на 10 лет отправили в лагерь, где он погиб.
– В ФСБ нам ответили, что они заклеили фамилии чекистов, потому что мы захотим сводить счеты с их потомками. Месть – самое распространенное объяснение, почему из архивных следственных дел вымарывают фамилии чекистов. Но ведь и я сам такой же родственник человека из органов! И я убедился, что никто не собирается мне мстить. Нормальных людей интересует не месть, а правда и память. Я считаю: если есть имя жертвы, то должно быть и имя палача. Хотя, пожалуй, палач – наверное, слишком пафосно звучит, просто следователя НКВД, который занимался этим делом. А поскольку государство реабилитировало этих людей, оно таким образом признало, что не было никаких оснований вести следствие. И то, что человек это следствие вел, – это тоже часть истории. Мы имеем право знать не только фамилии жертв. Вся правда о Большом терроре должна быть раскрыта, а фамилии его организаторов и участников – неотъемлемая часть этой правды. К тому же, если те, кто сегодня стремится принять участие в репрессиях, будут знать, что их имена со временем будут раскрыты, может, это кого-то остановит.
Яковлевы проиграли псковскому УФСБ первую инстанцию в Кунцевском суде, апелляционную инстанцию в Мосгорсуде, кассационную инстанцию во Втором кассационном суде общей юрисдикции, но все равно не сдавались и собирались дойти до ЕСПЧ.
– К сожалению, не успели. Дело в том, что Максим Оленичев – юрист, который нам помогал, – был признан иноагентом и эмигрировал. Коммуникация с ним стала довольно сложной, а без его квалифицированной помощи, конечно, очень тяжело. Сейчас Максим вовлечен в большое количество процессов по политическим репрессиям, но уже не времен Большого террора, а тех, что творятся сейчас. И у меня просто язык не поворачивается просить его заниматься еще и архивным делом. Хотя мне, конечно, очень хочется довести все до логического завершения, потому что пока судебные разбирательства закончилось довольно неприятным для нас с супругой образом: мы остались еще и денег должны ФСБ за транспортные расходы и гостиницу. Невозможно воспринимать это решение суда иначе как штраф за желание узнать правду. Государство сначала убило братьев Бельченковых, потом скрыло фамилии тех, кто их арестовал, допрашивал и судил, а теперь хочет получить деньги от их потомков только за то, что они не проглотили абсурдные отписки и имели наглость защищать свои права в суде. И, конечно, этот "штраф" – попытка напугать всех, кто захочет последовать нашему примеру и будет судиться с ФСБ за доступ к делам. Этим штрафом они говорят: "Хотите правды? Не получите. А еще и заплатите за то, что нас побеспокоили".
"37-й год мы проживаем заново"
У Игоря пока нет детей, но, если будут, он обязательно расскажет им всю непростую историю их семьи.
– У меня уже есть племянники. Старшая дочь сестры уже ходит в школу, в третий класс. Недавно, читая очередные новости о новых учебниках истории, по которым ей предстоит учиться, я подумал: может, мне написать для нее и для ее брата если не учебник истории, то какую-то книгу? Рассказать об истории страны через призму семейной истории? Ведь в судьбе наших общих предков отразились все ключевые события – революция, коллективизация, репрессии. Я могу на их примере показать, что сделали с православным духовенством – в нашем роду были и священники. Рассказать про войну… Тут тоже, к сожалению, наша семья пережила многое. В общем, через призму моих генеалогических изысканий я мог бы рассказать обо всех ключевых процессах, и так или иначе это сделаю. Не знаю, смогу ли написать книгу, посмотрим. Но говорить об этом я точно буду и со своими детьми. А пока делюсь своими находками с сестрой. Всегда ей говорю: "Покажи дочке. Расскажи, как можешь, так, чтобы она поняла. Она девочка умная. Пусть она все это знает и имеет в виду". Мне кажется, ребенку очень трудно понять, что такое был Большой террор или Великая Отечественная война. Цифры потерь – сотни тысяч, миллионы – слишком велики, чтобы их представить. Поэтому осмыслять такие события, как мне кажется, лучше всего через историю собственной семьи. Через истории, которые я нахожу в архивах, все совершенно по-другому воспринимается – более выпукло, более по-человечески понятно.
Игоря потрясло первое дело, которое он увидел, и потрясает каждое следующее дело, которое через него проходит – и его родственников, и чужих людей, связанных с его родственниками.
– Мне кажется, все эти истории, мои поиски – они что-то бесповоротно во мне изменили. Не знаю, есть ли в этом какой-то надлом, надрыв, но теперь тема репрессий всегда присутствует в моей жизни, в моих мыслях. Мой изначально генеалогический телеграм-канал фактически превратился в канал о репрессиях, потому что у меня есть ощущение, что это самое значительное, самое важное, что произошло с нашей страной в XX веке. Даже не Великая Отечественная война, а именно репрессии. Потому что война – особенно такая, как та, с настоящими фашистами, – она все-таки черно-белая. Там был враг и нужно было от него защищаться. А с репрессиями все гораздо сложнее и драматичнее. И дело даже не в репрессивной природе сталинского и советского государства, а в том, как оно разлагало семьи, как меняло отношения между людьми, как оно привносило эгоистичный страх и понуждало к отказу от своих близких, как стирало память. Вот это чудовищно.
Игорь уверен: если бы с историей репрессий был знаком каждый человек в современной России, многое в новейшей истории страны пошло бы иначе.
– Наверное, эту травму никогда уже не изжить окончательно, но, если бы о репрессиях продолжали говорить, то, пожалуй, говоря словами психологов, это привело бы к проработке травмы. Незаживающая рана зарубцевалась бы. Да, казалось бы, была прививка правды в конце 80 – начале 90-х годов, когда "Мемориал" был действительно массовым народным движением, когда истории репрессированных публиковали огромными тиражами. Мама моя рассказывала, как ее потрясали эти публикации, когда они только начали тогда появляться. К сожалению, это не помогло, мы оказались там, где оказались, – в чем-то очень похожем на события тех лет. Думаю, что просто не хватило времени. Очень быстро все было свернуто, а потом вообще к власти пришел выходец из тех самых структур.
И сегодня репрессивные практики тех лет снова появились в нашей жизни, они восстали из пепла, как птица Феникс. Все эти многочисленные доносы, вся эта риторика о "врагах народа", аресты и репрессии за то же самое, какие-то безумные сталинские сроки... 37-й год мы проживаем заново. Конечно, пока все не так тотально, не так массово, но это не имеет значения для людей, которые оказываются сегодня в пенитенциарной системе, не слишком изменившейся с тех времен. Для каждой конкретной жертвы современных репрессий нет большой разницы, какой сейчас год на дворе – 1937-й или 2023-й. А главное, наша жизнь – она сейчас, у нас нет десятилетий и столетий, чтобы растить английский газон, выпалывать сорняки по одному. Хочется, чтобы дети, племянники уже жили иначе. Да и самим хочется пожить без всего этого. Наверное, я нетерпелив, но действительно очень хочется. И вот ради этого я и продолжаю заниматься генеалогией, продолжаю публиковать мои находки.
