5 февраля 1997 года в городе Кульджа Синьцзян-Уйгурского Автономного Района (СУАР) Китая произошло то, что официальной китайской властью называется "Кульджинским инцидентом", а международными правозащитниками – "Кульджинской резнёй". В 1997 году в регионе случились массовые беспорядки и восстания молодежи, в ходе которых погибло от 9 человек (по официальной версии) до нескольких десятков (по версии правозащитников). Их причиной стал запрет Пекина на проведение уйгурами в Кульдже "мэшрепов" — традиционных мужских собраний, на которых мужчины обсуждают насущные социальные и политические вопросы, дают наставления молодёжи, поют песни и танцуют.
Это далеко не первое восстание уйгуров против китайской администрации. В 1864 году на территории современной Кульджи восставшим даже удалось создать свое государство, которое называлось Илийский султанат. Однако уже через 7 лет, в 1871 году, в ходе "Кульджинского похода" генерал-лейтенанта Колпаковского это молодое государственное образование было ликвидировано, а территория занята российским войсками (сейчас это область составляет значительную часть Уйгурского, Райымбекского и Панфиловского районов Алматинской области Казахстана).
Но оккупация продлилась недолго, и уже через десять лет большая часть завоёванной территории была возвращена китайским "хозяевам", за исключением приграничных 23 тысяч кв. км, оставшихся на территории России.
Император Александр II направил письмо послу России в Китае, в котором было сказано: "Вмешательство наше в дела Западного Китая имеет единственной целью оказать содействие китайцам к восстановлению их власти в отторгнутых западных провинциях Империи". Это обещание было выполнено, в ходе которого был подписан Договор об Илийском крае, окончательно установивший границы между Российской и Китайской империями.
Об этом эпизоде российско-китайских отношений известно не так много. Поэтому коллективная монография "Предел империи: Восточный Туркестан, Кульджа, Хунза в орбите политических интересов России" является главным источником по "Кульджинскому вопросу".
Редакция Сибирь.Реалии поговорила с одним из авторов книги, доктором исторических наук Дмитрием Васильевым, который рассказал о том, зачем царская армия вошла на территорию Цинской империи; как генералы Российской империи чуть не захватили весь Северо-Западный Китай и почему русская администрация не захотела закрепляться на новой территории, а решила вернуть её Китаю.
– С самого ли начала из Пекина посылались запросы на военную помощь со стороны Российской империи?
— Я могу однозначно утверждать только, что переговоры по этому вопросу между Пекином и Петербургом шли, и довольно длительное время. Буквально вчера, я смотрел по своим делам документы Министерства иностранных дел от 1871 года и понял, что договоренность о том, что Россия окажет помощь Китаю и выведет свои войска, была изначально. Но само вторжение русских войск, его дата оказалась неожиданной – во всяком случае для российского дипломатического представителя при цинском дворе. Не будем забывать, что информация, долетающая сегодня в миг, сто пятьдесят лет назад шла неделями. Он писал, что узнал только постфактум о том, что произошло.
Но, опять же, эти переговоры велись в контексте, что Россия именно окажет помощь, то есть присоединять к себе эти владения не будет. И Министерство иностранных дел требовало, чтобы никакого намёка на превращение Синьцзяна в российскую территорию не было. Это был категорический императив министерства. Другое дело, что были местные "правители" – тот же туркестанский генерал-губернатор Кауфман. У него была другая точка зрения, но времена переменились.
Дело в том, что он прежде поступал вопреки воле высшего руководства незадолго до этого, в 1868-м, когда присоединил Самарканд. Его уже тогда жестко предупредили. Он имел разговор с императором Александром II, который позволил Кауфману всё-таки присоединить к России эту территорию. Но, судя по всему, потребовал, чтобы больше таких сюжетов не было. Поэтому он вёл себя предельно аккуратно весь поход. В итоге, к огорчению местных военачальников, передача земель обратно Китаю произошла спокойно.
– То есть был конфликт интересов между центральной властью, которой не нужны лишние расширения, и генералами на местах, которым хотелось что-нибудь захватить?
– Конечно, но вы поймите, что и в центре не было единодушия, там постоянно велись споры. Но Министерству иностранных дел, к примеру, это было совсем не нужно, ведь на дворе 1871-й год – Россия решает вопрос с флотом на Чёрном море и "Парижским миром". Нужно эти статьи, угнетающие страну, денонсировать, а для этого нужно иметь хорошие отношения с великим державами. Осложнять их смысла нет. А на кого можно было надавить в Европе, захватив Кульджу? С Китаем же Россия стремилась поддерживать хорошие отношения, несмотря на более ранние пограничные конфликты.
Но у России и Китая было, скажем так, взаимопонимание, и это вполне устраивало МИД. Министерство финансов же понимало, что в стране идут великие буржуазные реформы, которые стоят денег. И денег на содержание российской администрации в Синьцзяне, на ее создание, на ее финансирование, на ее развертывание, на систему здравоохранения и образования, пусть даже примитивные, в стране нет. Я думаю, что Петербург этот марш на Кульджу и ее оккупацию воспринимал как реверанс в сторону Пекина.
– В книге вы приводите "Записку о значении мусульманского восстания в Западном Китае" генерал-майора Владимира Полторацкого, где он говорит, что если Якуб-бек, лидер Йеттишара, захватит еще и Илийский край, то это будет огромное исламское государство, которое может поставить под вопрос проект российской Центральной Азии – разве это не повод вторгнуться?
– Я не думаю, что эта "исламская угроза", о которой говорил Полторацкий, была существенной. Это вообще, мне кажется, выражаясь современным языком, фейк. Пишут, что русские пришли сюда, в Центральную Азию как в чужой регион и они ничего не понимали. Но как ничего не понимали? У них был прекрасный многовековой опыт общения с мусульманским миром в пределах своего государства. И эта "мусульманская угроза" – это, может быть, то, что мы сегодня пытаемся перенести туда, экстраполировать на прошлое. Тогда, я думаю, этого не было. Почему Полторацкий говорит о исламском факторе? Потому что восстание, начавшееся как этническое, стало приобретать религиозный контекст. Я не слишком глубоко это знаю и не могу точно сказать, был ли на самом деле религиозный контекст важнее, чем этнический.
Он присутствовал, но не думаю, что он создавал серьёзную угрозу для Российской империи. Проблема была в первую очередь финансовая. В том, что Россия – почему мы и назвали книгу "Пределы империи" – уже дошла до своих "естественных границ", о которых М. Венюков (военный географ Российской империи. – СР) писал и другие военные деятели. Ведь не только с Китаем Россия пытается выстроить гармоничные отношения в этой части света, но и с Ираном. Полторацкий был лицом заинтересованным. Военачальники всегда хотят побед, хотят расширить территорию России, на века себя прославить. Это не только тогдашний российский генералитет, а любой. У них такая профессиональная деформация.
– Вы можете объяснить причину столь быстрого и лёгкого захвата Илийского султаната?
– Я думаю, что мусульмане в Синьцзяне видели в русских некоторую перспективу новой жизни. Перспективу слияния с мусульманским близкородственным миром Центральной Азии. Можно говорить, что модель российского присутствия в Центральной Азии – она не была противна окружающим народам. Ведь мы знаем, что и добровольное переселение шло в Россию с территории Кульджинского района, как он назывался в период российской оккупации.
То есть, грубо говоря, шли более "свои", чем цинская власть. Я не занимаюсь историей Китая и не могу сказать, как там было в Китайской империи с религиозным вопросом. Россия же была многоконфессиональным государством. Да, с главной религией, но остальные авраамических религии (и другие традиционные верования) тоже существовали и как-то вписывались в государственный механизм. Поэтому сильного сопротивления я по документам не вижу. Было обидно и неожиданно, когда потом, в конце этой истории, русские оставляли Кульджу Китаю.
– Интересно сравнить этот Туркестанский поход российской армии с Кавказской войной, в ходе которой было много всего: и тактика "выжженой земли", и резня местного населения, – почему здесь всё прошло мирно?
– Сложно сравнивать эти сюжеты, однако если попытаться: в Илийском крае в России многие видели, во всяком случае, удобную страну для проживания, а на Кавказе несколько иная ситуация, потому что и, скажем так, цивилизационные характеристики разные.
В Синьцзяне были более монолитные этнические общности, а на Кавказе были многочисленные локальные этнические группы, которые не были готовы к существованию в пределах некоего чужого государства. Синьцзян же уже существовал в рамках большого государства, и теперь просто менялось одно правительство (и система управления) на другое. На Северном Кавказе такого не было, там этнические общности были локализованы – их было много, и они прекрасно существовали в этом своем разобщённом мире. Разобщённого мира в Синьцзяне не было.
– А если говорить про Центральную Азию? Вы как историк можете сравнить отношение уйгуров к Российской империи и, например, соседних казахов и узбеков?
– Чем население более оседлое, тем оно более готово к компромиссам – так бы я сказал. Но дело не только в этом, а в том, что Российская империя шла в Центральную Азию с проектом, условно говоря, большой русской нации. Для империи было важно, чтобы все ее подданные в конце концов стали россиянами – не важно, чтобы они говорили на русском языке, не важно, чтобы они исповедовали христианство, а важно, чтобы они чувствовали себя, скажем так, спокойно, чтобы они были лояльны власти. И власть активно шла на компромиссы: мы знаем много примеров, когда даже волостные начальники, в общем-то, российские чиновники из коренного населения, не знали русский язык, а при этом были представителями российской власти.
Модели взаимодействия с местным населением в каждом из регионов Центральной Азии были разными. Хотя была одна общая идея, что в далеком будущем мы распространим на эти территории все русские правила, все русские законы, и тогда каждый казах, каждый узбек, каждый туркмен будет равным в правах и обязанностях перед государством русскому крестьянину.
Таков был лейтмотив у государства. Поэтому не было больших проблем с российской властью у уйгуров. Может быть, только с расселением по российской территории были проблемы. Но администрация, кстати, беспокоилась об этом. Сначала их, конечно, хотели включить уже в какие-то имеющиеся социумы. Но затем как-то всё пришло к тому, что выходцы из Синьцзяна жили обособленно в своих вновь созданных каких-то локациях и за ними был установлен государственный контроль.
То есть государство и местные власти следили, чтобы этот период адаптации к новым условиям, выражаясь современным языком, прошел бы с наименьшими потерями, наиболее безболезненно, чтобы не возник голод, чтобы люди, если они идут в города, получали работу и так далее. Нет, это не миф, чтобы что-то оправдать. Ведь России нужна была стабильность, спокойствие. Превратить этот регион из убыточного в приносящий прибыль. А для этого нужно беспокоиться о подданных, создавать условия для здравоохранения, пребывания, образования и так далее. И страна это делала из таких корыстных побуждений, но как и в любом государстве.
– Как вы можете резюмировать данную историю: для чего она была в конечном итоге нужна России?
– Я убеждён, что это все нужно было для укрепления отношений с Китаем. В условиях так называемой "Большой игры" России не нужны были по соседству в этом регионе горячие точки. Наоборот, делать какие-то шаги навстречу пограничным своим соседям империя считала нормой и даже благом. Синьцзян, я уверен, не нужен был России так же, как ей многое, что не нужно было. А тут получилось так, что можно и "потрафить" военным, раздать награды и так далее, а после заручиться лояльностью соседа – это большое дело.
История с Кульджой – это демонстрация успеха российской дипломатии. Потому что Петербург понимал, нужно как-то привлекать на свою сторону соседей всегда. Империя всегда хотела привлечь, в первую очередь. Завоевать – это уже потом. Это уже когда не получается привлечь, и это есть в документах. Когда о той же Хиве (Бухаре) идет речь – писали, что нам главное Хиву (Бухару) успокоить, чтобы не исходило от нее угрозы России. И не надо её завоевывать.
Поэтому и с Китаем то же самое: не надо нам иметь врага рядом, под боком, а нужно иметь партнера, с которым можно торговать. Не будем забывать, что торговля с Востоком была одной из приоритетных идей центральной российской администрации. Поэтому я считаю, что это такой дипломатический успех. Это одно из достижений российской дипломатии, когда фактически дипломатическим путем удалось снять напряженность в регионе и поддержать эти добрососедские отношения с Китаем в то время, когда другие европейские государства проводили несколько иную политику в отношении Китая.
