Старший лейтенант российской армии Дмитрий Василец служил в Печенге Мурманской области. В феврале 2022 года его отправили на войну с Украиной, где он был пять месяцев. А потом заявил, что не хочет участвовать в несправедливой войне и не будет убивать людей по моральным и религиозным соображениям. 19 октября 2022 года за отказ выполнять приказ против него возбудили уголовное дело, первое такое с начала войны в Украине.
Старлея осудили на 2,5 года колонии, по апелляции срок сократили на три месяца. Дмитрий отсидел половину и вышел на свободу по УДО. Василец остается в России и консультирует тех, кто тоже хочет сложить оружие и выбирает мир, а не войну.
Текст: "Окно"
– Для многих это слабость – если ты на насилие не можешь ответить насилием. Но я теперь в этом вижу силу. Кто-то хорошо сказал: "Сильный не тот, кто может положить на лопатки одним ударом, а тот, кто одной улыбкой способен поднять с колен" (слова французской киноактрисы Жюльет Бинош. – "Окно"). Сейчас моя задача поднять с колен людей, внутренне, душевно разрушенных. А класть на лопатки – не моя дорога, – говорит Дмитрий.
К буддизму, пацифизму, желанию ненасильственным путём менять мир к лучшему и помогать людям Дмитрий Василец пришёл не сразу. Ему 29 лет. Он родился на Дальнем Востоке. Мать умерла, когда ему было три месяца, он видел ее только на фотографиях. А в 13 лет он потерял и отца. Его с братом забрала к себе старшая сводная сестра.
– Я ей очень благодарен, что она нас не бросила. Когда мать умерла, она стала к нам приходить и нянчилась, занималась с нами. Она нам как вторая мама.
После смерти отца Дмитрий поступил в суворовское училище.
– У меня была апатия, вообще ничего не хотелось. Мне предложили попробовать поступить – я и поступил. Но у меня после смерти отца произошел перелом сознания. Это горе по мне очень сильно ударило, я начал более серьезно относиться к жизни, заниматься саморазвитием, читать, расширять свой кругозор доступными средствами. Суворовское закончил и думаю: куда? Где, кому я нужен? Окончил Высшее военное командное училище. Армия у нас – социальный лифт. Ты будешь сыт, одет, обут, и крыша над головой. А еще в меня вложили уважение к старшим, чувство товарищества и ответственности. Я не жалею о пройденном пути.
Хаос смерти вокруг
В феврале 2022 года Дмитрия отправили на учения.
– Приехали, как обычно, на учения: размещаешься, технику в парк ставишь, на занятия ходишь. Мне как замполиту сказали, что в палатку нужен телевизор, – я купил, поставили. Были подозрения, что такое скопление техники неспроста. И вот через пару дней нас построили, говорят: так и так, будем заходить на Украину, – вспоминает Дмитрий.
По его словам, для военных, в том числе младшего офицерского состава, приказ вторгнуться на территорию соседнего государства оказался полной неожиданностью, верить в это никто не хотел, первое время все действовали в состоянии шока.
– Был хаос. Надо было получить оружие, боеприпасы. Но была команда "не стрелять". Наверное, хотели, как в Крыму: типа берем администрацию Харькова, полицию, СБУ, за нами заходит Росгвардия, устанавливается комендантский час. Я уже потом понял: хотели зайти без стрельбы, дойти до Киева, быстренько, хоп – как пели пропагандисты, за три дня. Зачем нарушать границы суверенного государства, объясняли просто: "Там националисты убивают людей". Даже показывали обращение Путина, но я не смотрел, был в шоковом состоянии.
Вскоре Дмитрия прикомандировали к штабу армии для организации взаимодействия между армией и его бригадой. По его словам, тогда не было времени задуматься, хочет ли он участвовать в боевых действиях, – "просто ты военный, и это твоя обязанность".
– Мы спали по 2–3 часа в день. Надо докладывать, где двигаются 15 подразделений, обзвонить каждого, сколько "двухсотых" (убитых) и "трехсотых" (раненых), все в суматохе. Ты видишь этот хаос смерти вокруг. Я не мог так просто взять и уйти: там мои подчиненные, друзья мои, офицеры, с которыми я рос. И я не могу сказать, что это плохие люди. Мы не звери. Если бы напали на нас, мы бы действовали так же – и были бы не оккупантами, а защитниками.
Но постепенно Дмитрий понял: то, что происходит вокруг, неправильно.
– Ты по улице идешь и видишь – бабушка выходит, плачет, смотрит в небо и кричит: "Когда же это всё закончится?!" Такое западает в душу: вот, мы якобы пришли кого-то защищать, а тут страдающие люди и разрушения.
В какой-то момент в штаб стали привозить газеты, и Дмитрий узнал про создание "зелёного коридора" для Украины для вывоза зерна.
– Если, типа, Украина наш враг, то какие "зелёные коридоры"? Ты сидишь и не понимаешь: кто-то там торгует, бизнес продвигается, газ идёт по трубе. А нам даже там нельзя называть это "войной". Какая специальная операция? Уже всё, гибнут люди...
А потом у Дмитрия погибли два близких друга.
– У меня была злость, сижу, слезы текут. И ничего не исправишь. Месяца через два у меня прямо пропало стремление выжить. Я уже бронежилет не надевал. На автопилоте действуешь, выгораешь. Я сидел и думал: "Ну давай, что-нибудь прилети сюда, наконец..." И уйти не можешь, и оставаться не можешь. Тебя это изнутри разъедает, ненависть к самому себе.
Дмитрий уже не думал вернуться домой, держала только ответственность за людей. На пятый месяц войны он написал рапорт на отпуск. И больше на войну не вернулся.
Круговорот насилия никогда не кончится
– Я приехал в отпуск, включил телевизор и смотрю, Путин говорит: а мы ещё ничего не начинали. У меня нет слов... Я просто увидел, насколько государству плевать на людей. Что там никаких высоких идей, только рэкет, деньги, власть и ничего больше, – вспоминает Дмитрий.
Потом он поехал к родителям своих погибших друзей.
– Они простые ребята, из обычных семей. Алдар Сыктоев из Улан-Удэ был очень близок мне по духу. Мы с ним снимали в общежитии одну комнату, вместе готовили, помогали друг другу. Когда получили служебные квартиры, все равно общались постоянно. Позвонишь в любое время – он сразу на помощь бежит. Я любил его. Потерять его было очень тяжело.
С Максимом Биланчиком из Читы Дмитрий познакомился в подразделении, куда они приехали служить лейтенантами.
– Он настоящий военный, мог бы внести огромнейший вклад в развитие той же армии. У него было повышенное чувство справедливости, он никогда не унывал. Он, как и я, никогда физическую силу к подчиненным не применял, своим примером показывал, каким должен быть настоящий мужчина. Мог спокойно и с вышестоящими поругаться за дело – сильный духом был человек.
Дмитрий съездил к ним на могилы, поддержал родителей.
Когда навещал семью Алдара в Бурятии, принял там буддизм. И в училище, и в армии, и потом в колонии он много читал Махатму Ганди и Льва Толстого, Евангелие и Ремарка. Но буддизм оказался ближе всего.
– Я через книги вышел на закон причины и следствия, потом узнал, что это закон кармы, вышел на духовных наставников, начал смотреть видео в интернете. На службе не мог полностью реализовать свой потенциал, но все же на занятиях старался говорить о моральных ценностях. Поэтому я уверен, что мои подчиненные не будут участвовать ни в каких зверствах. Уже на войне я понял, что, отвечая насилием на насилие, ты поддерживаешь круговорот насилия, и он никогда не остановится. Потеря отца и близких товарищей сильно на меня повлияла. Философию буддизма я продолжаю изучать, она мне помогает. Я уже абсолютно по-другому смотрю на мир, на людей, и конечно, мне хочется скорейшего мира.
Первопроходец
После отпуска Дмитрий решил не возвращаться на войну и уволиться из армии. Он написал рапорт, что по личным причинам отказывается выполнять приказ и участвовать в "специальной военной операции", как в России по-прежнему называют агрессию против Украины.
– Наверное, наверху увидели, что пошел большой отток людей. Многие после первых же дней войны развернулись, приехали к границе и отказались идти дальше, – рассказывает Василец. – Были лагеря для них. Приезжала прокуратура и говорила: вы приедете в ППД (пункт постоянной дислокации) и по НУКу (несоблюдение условий контракта) вас уволят. Тогда это нормальная была процедура. А потом они изменили Уголовный кодекс.
Согласно закону 365-ФЗ, принятому через три дня после объявления "частичной мобилизации", 24 сентября 2022 года, в статью 332 УК добавились конкретизирующие подпункты 2.1 и 2.2. В соответствии с новым законом военный, отказавшийся в условиях вооруженного конфликта или во время ведения боевых действий в них участвовать, наказывается лишением свободы на срок от двух до трех лет.
– Большая часть командиров обрадовались: круто, теперь не надо никого упрашивать, просто вызываешь и говоришь: либо тюрьма, либо на войну. Многие, не успевшие уволиться, под давлением – семьи, дети, страх перед тюрьмой – выезжали в часть. Но к ним уже отношение другое было: ага, сначала отказались, а сейчас едете. И начиналось сумасшествие – теперь искупайте вину кровью.
Дмитрий еще раз написал, что отказывается выполнять приказ. Его вызвали в военно-следственный отдел. Пугали, что осудят на 10–15 лет. Но он сказал, что принял решение, и ему все равно. Тогда его повезли к замполиту флота.
– И он такой: а что случилось? Я говорю: ничего, просто я отказываюсь возвращаться. Он такой: да нет, ты что, там все нормально, вот я тоже сейчас должен на пенсию идти, но командующий меня попросил еще послужить, и я служу. Неужели ты готов на 10 лет сесть? Я говорю: да, готов. Он на комбата моего смотрит: бесполезно с ним общаться, везите его, пусть сажают. Осознав, что у меня будет уголовка, я понял, что первопроходец, и решил: значит, я о себе расскажу, не молча сяду, а поделюсь своей историей. Наверняка есть люди, которые тоже сомневаются, вдруг им это поможет.
Дмитрий стал искать журналистов, которые бы согласились взять у него интервью.
– Когда после выхода первого интервью я начал комментарии читать, я, наверное, дня три просто плакал, люди писали и поддерживали меня даже из Украины. Я видел, что мой рассказ действительно важен, кто-то из матерей писал: "Дима, ты прав, мы тебя поддержим, я своих сыновей не отпущу туда".
Срок он отбывал в колонии в Калмыкии.
– Права там не покачаешь. Если у администрации проблемы с осужденными начинаются, то они выдергивают шнур телевизора из розетки. День-два проходит, и вот уже кто-то бежит к администрации: извините, простите, отдайте. Так у них вопросы решаются.
Работал он там на колбасном и консервном заводах с восьми утра до шести вечера, выходной один, да и в тот норовили выгнать на работу. На консервном заводе разгружал фуры, на колбасном делал самую черную работу – чистил кишки, оболочку для колбасы.
– Никто не хотел этим заниматься. Если меня не было, другой человек через пять минут блевать начинал от этого запаха или убегал. Со временем вольные рабочие стали меня уважать и поддерживать – я не жаловался, не плакал, лямку тянул, и все, думал: пока я тут, хотя бы другим эта работа не достанется.
Тяжелее всего была атмосфера в колонии – отношение начальства к людям как к подневольным и бесправным работникам, невозможность для осужденного ответить на агрессию.
– Работа, конечно, изматывала. Тяжело, но все же терпимо. Я понимал, что надо выстоять, ведь на меня смотрят. Я стал для людей каким-то ориентиром и не мог себе позволить жаловаться и ныть. Какую работу давали, ту и делал, никогда не просил дать полегче.
Свободного времени было мало, но Дмитрий использовал его по максимуму – читал, общался с людьми, старался поддерживать их. Один "рукастый" осужденный смастерил ему в уголке стол, повесил лампу. В колонии-поселении преступников с тяжелыми статьями не было, серьезных конфликтов и криминальных разборок тоже. За отказ от участия в войне его никто не осуждал.
– Были те, кто пытался задавить, заткнуть: мол, кому ты перечишь, у них деньги, власть, а у тебя ничего, раздавят как букашку. А кто-то, наоборот, поддерживал. Был один парень, который меня послушал и говорит: "Я тебя где-то видел! А, точно, офигеть, что я тебя встретил! Ты красавчик, я посмотрел твое видео и тоже ни за какие деньги не пошел бы убивать людей".
С самого начала ему приходили письма с воли – писали практически ему одному. Администрация была не в восторге.
– В какой-то момент бешеный поток писем пошел, – вспоминает Дмитрий. – Однажды прислали политическую газету – прочесть, естественно, не дали. И какая-то трагедия жесткая началась из-за нее – кто-то из Москвы позвонил и напугал их. Один замначальника ко мне приезжал, такой потерянный, даже жалко его стало. Он говорит: да нас всех уволят вместе с тобой. В итоге я написал заявление, что с газетой не ознакомлен. У них какой-то документооборот был из-за нее, какие-то протоколы собирали, может, даже расследование проводили. Я говорю: если вам так лучше – ну не привозите мне письма. Я их тоже понимаю, это люди системы. Я сам в этой системе вырос, знаю, каково это, когда сверху на тебя давят. Там было немало человечных сотрудников, которым я даже благодарен, хорошие люди есть везде.
У Дмитрия было три поощрения за работу, взыскания отсутствовали, его поддерживала администрация. Но по УДО он смог выйти только со второй попытки. На суде стали придираться к мелким формальностям, заседание перенесли на неделю. После этого судья отключил видеозапись и посоветовал отозвать ходатайство об УДО и подать снова, когда пройдет не треть, а половина срока. Дмитрий понял, что сложности возникли из-за его общения с журналистами.
Его товарищи с колбасного завода расстроились даже больше, чем он сам.
– Там все за меня молились: Дима, давай, мы за тебя, вот кто-кто, а ты по-любому должен освободиться. Они, кажется, больше меня расстроились, что у меня не получилось. Начали меня жалеть, обнимать, типа, ну, ничего страшного, подождем еще чуть-чуть.
Через пять месяцев он снова подал на УДО, и судья спросил его о причинах отказа выполнять приказ отправляться на фронт.
– Я ответил: ваша честь, по убеждению, по своей совести я не могу убить человека. А судья такой: в смысле? Как это, ни одного? Я про себя думаю: что за вопрос, типа одного можно, а остальных не буду – так, что ли? В мирное время нельзя убивать, а тут иди и что хочешь делай, коси всех? Вслух я ответил: да, ваша честь, ни одного.
После этого судья спросил, на что же Дмитрий рассчитывал, будучи военным: что всегда будет мир?
– Я говорю, ваша честь, я не думал, что всегда будет мир. Я же был на этой войне, и тот опыт, который я там получил, то, что я увидел, изменило мое мировоззрение. Если я увижу на улице двух дерущихся людей, я не встану ни на чью сторону – я, как нормальный, адекватный человек, буду их разнимать.
Прокурор задавал Дмитрию провокационные вопросы, а потом заявил, что считает его "психически неустойчивым".
– И вдруг судья спрашивает: на каком основании вы выносите данное суждение? Прокурор слегка потерялся и сказал, что на основании характеристики осужденного. Судья спросил представителя администрации, как он меня характеризует. И тот говорит: ваша честь, у него четыре поощрения, взысканий нет, мы только за, чтобы он вышел на свободу. И судья такой прокурору: ну что вы скажете? Прокурор говорит: "У меня нет слов".
Судья постановил освободить Дмитрия Васильца по УДО.
– В любом человеке есть внутренний свет. Это был тот же самый судья, и он выполнил свое обещание. И по идее, если бы я "исправился", я должен был сказать: давайте я подпишу контракт и вернусь на "СВО". Но я этого не сделал.
Лучше не отсвечивать
Пять месяцев на войне и последующее заключение не прошли бесследно. Сейчас Дмитрий восстанавливается и физически, и эмоционально. Он записался на онлайн-курсы по философии буддизма, думает, что дальше делать.
У него больше нет ни прежней работы, ни жилья. Он даже не забрал свою кошку, которую вырастил вместе с погибшим другом Алдаром.
– Ее мать обычная русская кошка, а отец – сфинкс. Я помню, как Алдар ее привез: я сел в машину, слышу "мяу-мяу", открываю коробку – а там мышка какая-то, с морщинкой, страшная, с мышиным хвостиком. Уши – огромные лопухи, локаторы. Я думаю, офигеть, что это за чудовище непонятное? Потом присмотрелся – нормальный котенок, понравилась. И начали мы с Алдаром, как два папки, лелеять ее, целовать, обнимать, кормить. Встречала с работы, всегда рядом была, если что-то делаешь, настоящий член семьи.
Перед колонией Дмитрий пристроил кошку к "маме Оле".
– Она мне постоянно шлет видео и фотографии с кошкой, все у нее хорошо. Она берет ее с собой на дачу. Говорит, что девочка с характером – всех местных котов распугала. Сейчас я ее пока не могу забрать – сам в подвешенном состоянии.
Друзья, близкие и знакомые боятся за Дмитрия и советуют "не отсвечивать".
– У каждого своя жизнь, и вообще нормальные люди уезжают за границу и занимаются собой, ты никого не спасешь, говорят они мне. А я уверен, что даже мои старые интервью и статьи в газетах многим помогли решение принять. И я не могу просто сидеть, пока этот кошмар продолжается, и делать вид, что все нормально.
Дмитрий уже выступал в Комитете солдатских матерей и в Движении сознательных отказчиков от военной службы и ведет переписку с теми, кто нуждается в его советах. Последствия войны и для России, и для Украины он оценивает как катастрофические.
– Сейчас каждый день войны уносит тысячи жизней, а ведь это самое ценное, что у нас есть. По телеку показывают, как украинцы тысячами гибнут. А у нас что, все бессмертные?! Да вы съездите на любое кладбище! Я когда в Улан-Удэ приехал на могилу Алдара, направо смотрю – везде флаги, везде лежат военные. А налево половина кладбища – ямы, ямы, ямы... для новых погибших.
Дмитрий понимает, что не может прекратить войну, и для себя лично видит путь ненасильственного сопротивления. Только через просвещение, образование, через работу с людьми можно что-то изменить, считает он.
– Да, это очень сложно – ответить добром на зло, подставить левую щеку, когда бьют в правую. Но все же люди способны на прощение и сострадание – как Иисус Христос. Как те украинцы, которые мне писали слова поддержки – получается, они меня простили. Хотя могли заклеймить: ты оккупант, умри и все. Но они писали: "Дима, мы хотим жить, наши города бомбят, но мы держимся, и ты держись". Или даже: "Бросай все, приезжай к нам, мы тебя спасем". Насколько наш мир изменчив: вот я был врагом, а тут я уже не враг, они видят во мне близкого по духу человека. Как бы ты в прошлом ни поступал неправильно, ты можешь сделать сложный выбор и уйти с темной стороны. Я хотел бы попросить прощения у людей из Украины за все то горе, что мы принесли им, за всех погибших и пострадавших.
На фоне войны в Украине российские власти ужесточили ответственность за самовольное оставление части, дезертирство, неисполнение приказа командира, а также по ряду других статей. С начала полномасштабной войны против Украины более 10 тысяч российских военных предстали перед судом за самовольный отказ от службы. В ряде случаев военным выносят условные сроки, чтобы потом вернуть на фронт.
