Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм.
29 февраля 2024 года, за день до похорон Алексея Навального, я не смог зажечь свечу в память о нем. Сделать это я пытался в кузбасском Прокопьевске, где тогда жил. Пришёл в одиночестве к странноватому местному памятнику – приблизительной и уменьшенной копии статуи Христа в Рио-де-Жанейро, которую несколько лет назад установили на самой высокой точке города. Принёс черно-белый портрет Навального в рамке, две гвоздики и свечу. Поставил портрет и положил цветы у тропы, которая проходит мимо памятника и ведёт к здешнему храму. Район называется Тырган, что в переводе означает "Гора ветров". Памятник на холме, да ещё и день ветряный. Зажигалка гасла, как ни прятал огонёк в ладони.
Акцию устроил накануне погребения, потому что в тот день должен был выйти на 12-часовую смену в котельной, где отбывал исправительные работы по приговору суда за "военные фейки".
Через несколько часов после акции в мою квартиру пришли полицейские. Показывали запись с камеры видеонаблюдения в магазине: я покупаю те самые гвоздики. Требовали объяснений, от которых я отказался. Потом вызвали повесткой в отдел полиции, где снова ни в чём не признался – не для них же я эту акцию проводил. В отделе полицейский уверял, что никакого нового дела – административного или уголовного – против меня нет, и при этом показывал собранный "компромат" – пачку листов, тянувшую на полтома, где постоянно упоминалась моя фамилия.
А через несколько дней группа, в составе которой были эшник и эфэсбэшник, пришла в квартиру с обыском, объявив, что начата доследованная проверка по новому уголовному делу в связи с моим сотрудничеством с "нежелательной организацией", то есть с Радио Свобода…
После этого обыска мне удалось покинуть Россию. Остался без дома, без возможности видеться с близкими и без техники, изъятой силовиками. По нынешним временам, легко отделался. Других неравнодушных режим жестоко покарал. Три адвоката Навального за решёткой, как и журналистка Антонина Фаворская, освещавшая последние суды Навального и прощание с ним. Григория Михнова-Вайтенко, собравшегося отслужить по нему панихиду, отправили под арест, во время которого у священника случился инсульт. Десятки соратников Навального подверглись уголовным преследованиям, многих продолжают преследовать за донаты ФБК, а счёт тех, кто далек от политики и поплатился только за то, что после его убийства не смог промолчать, идёт, наверное, на тысячи. Далеко не каждый попал в новостные сводки, особенно, если человека "всего лишь" уволили с работы. Рассказываю сейчас о своей акции, чтобы напомнить об этих безымянных. Но есть и ещё одна причина.
После убийства Навального стихийные мемориалы чаще всего появлялись у памятников жертвам сталинских репрессий. В маленьком Прокопьевске, где я жил, такого памятника нет. Решение, где именно устроить мемориал, пришло мне в голову спонтанно, только позже задумался, почему именно там.
Навальный – ломавший стереотипы неконвенциональный политик, самый известный российский оппозиционер и политзэк. Но для меня он в первую очередь символ духовного сопротивления. Я понимаю, что слово "духовность", как и многие другие понятия, в нынешней России давно дискредитировано, но другого не подберу. В финале своей недолгой жизни Навальный был уже не столько политиком, сколько подвижником – в том смысле, в каком подвижничество понимают настоящие христиане. И мне хочется обратить внимание, что такая метаморфоза вовсе не была неизбежной. Примеров, когда лидеры мнений внезапно или постепенно приходили к тому, что чуть ли ни перечёркивало всё хорошее, ими сделанное, предостаточно. Самый яркий для меня – Александр Солженицын, написавший главный антисталинский роман, но в конце жизни поспособствовавший легализации нового авторитарного режима, превратившийся, как сегодня бы сказали, в Путин-ферштеера.
Противоположных примеров в России всегда было гораздо меньше. Навальный же более всего удивлял в последние годы именно удивительной способностью меняться к лучшему, становиться глубже, терпимее и в то же время оставаться совершенно несгибаемым.
Он, конечно, всегда был бесстрашным, харизматичным, свободным в несвободной стране. Но в последние годы "кейс Навального" из политической сферы переместился в этическую. Возможно, сам Навальный этого не заметил. Продолжение расследований и политической деятельности после отравления, возвращение в Россию, несмотря на все риски – безусловно, подвиг. Но самое, на мой взгляд, главное, что к моменту возвращения в Навальном уже что-то изменилось, и, как я убеждён, он совершал этический, моральный, а не политический, обусловленный прагматическими соображениями, выбор. "Зачем он вернулся?" – такого вопроса для меня просто не существует. Потому что к моменту возвращения несколько сподвижников Навального уже были за решёткой, он понимал, что репрессируют и других, и не мог оставаться в безопасной Германии, предав тех, кто ему поверил. Политик бы мог, нашёл бы сотню разумных доводов. Дескать, в тюрьме я не эффективен. И был бы по-своему прав. Но Навальный был уже больше, чем политик.
Многие годы на обывательский вопрос "Ты чё, за Навального?" я отвечал утвердительно, чтобы отвязались, хотя, строго говоря, навальнистом, фанатом Навального-политика, никогда не был. Но был за него, потому что в путинской России быть против, означало жить по принципу "Не высовывайся! Не сопротивляйся!". При этом я понимал, что Навального-политика есть в чём упрекнуть: антигрузинская риторика в 2008 году, "Крым не бутерброд", некорректные выпады в адрес противников "умного голосования", да мало ли что ещё.
Когда впервые пришёл в кемеровский штаб Навального, кажется, в 2018 году, чтобы сделать интервью с координатором, на стене штаба висел портрет. Навальный на сцене, спиной к объективу, вскинувший вверх сжатую в кулак руку. Внизу восторженная толпа. Подумал: "Не политик, а какая-то рок-звезда". И вот в автобиографии Алексея Навального "Патриот", изданной после его гибели, прочитал, что он сам этой популярности уже и тогда стеснялся. Навальный тех лет казался человеком не сомневающимся, не рефлексирующим. Но, судя по автобиографии, это совсем не так. Навальный пишет, что в детстве был книжным ребёнком, и ему нравится писать тексты, а находиться в кадре, сниматься в ютуб-роликах, ему было некомфортно. Вот один из моих любимых фрагментов автобиографии:
"… я глубоко убеждён, что все лучшие вещи на земле были созданы храбрыми ботаниками. (У меня в кабинете висит фотография Сольвеевского конгресса физиков. Если меня спросят: "Кто твои настоящие герои? " – я скажу: вот эти храбрые ботаники, которые совершили революцию и обеспечили прогресс всего человечества. Они так меня вдохновляют, что я каждому из своих детей повесил в комнату их фотографию)".
И для меня Навальный – это, человек, восхищавшийся вот этими храбрыми ботаниками. Человек, прекрасно понимавший, куда он возвращается и чем это обернется для него. Человек, сказавший тогда – "Я не боюсь и вы не бойтесь", Человек, которого медленно убивали за решеткой и который при этом находил в себе силы шутить, поддерживать тех, кто остался на свободе, писать эту автобиографию.
Я не верующий, не воцерковлённый, но, по моим представлениям, христианство – про радость, любовь и свободу. Всё это есть в последних текстах Навального из тюрьмы. И, что самое невероятное, в них вообще нет уныния, которое, как известно, смертный грех.
Уверен, что тексты Навального, в которых он пишет про опыт своего духовного сопротивления несвободе, продолжат читать, когда дискуссии вокруг "умного голосования" останутся понятны только очень узкому кругу специалистов по общественной мысли первой четверти ХХI века. У Навального есть не только политическое, но и этическое наследие. И оно, мне кажется, важнее наследия политического.
... А свечу у портрета Навального я всё-таки зажёг – 4 июня 2024 года на ереванской акции, приуроченной к его дню рождения.
Андрей Новашов – журналист
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
