17 августа 2009 года произошла одна из крупнейших в истории России техногенных катастроф. На самой мощной в стране Саяно-Шушенской ГЭС в результате аварии был затоплен машинный зал, разрушены или повреждены все 10 гидроагрегатов. Погибли 75 человек. Материальный ущерб превысил 40 млрд рублей. Назначенные виновными были осуждены, но истинные причины аварии так и остались неназванными.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
Текст: проект "Окно"
"Время в этом уравнении было в знаменателе"
ЧП в машинном зале Саяно-Шушенской ГЭС началось в 8:13 по местному времени. "В результате повреждения гидроагрегата №2 произошел выброс воды из кратера турбины" – так кратко описывается начало катастрофы на сайте СШ ГЭС.
Инженер Ильдар Багаутдинов в этот момент проводил планерку на втором этаже административного корпуса, расположенного метрах в 300 от здания ГЭС. Что происходит, он сначала не понял. Услышав сильный грохот, прежде всего приказал подчиненным покинуть помещение. После этого выскочил на улицу, к проходной, и увидел огромный фонтан воды, бьющий через блок второго агрегата. Решил, что порвало водовод – трубу, по которой вода доставляется к агрегату.
– Что ситуация очень серьезная, было видно сразу, – вспоминает Ильдар Багаутдинов. – Первым делом я позвонил жене: сказал, чтобы бежала сама и остальным передала, что нужно немедленно покинуть здание станции. Потом стал думать, что делать. Понимаете, я к тому времени работал на станции уже 30 лет, с 1979 года. Все гидроэнергетики, с кем мне приходилось говорить, относятся к станции как к живому существу. И я тоже думал только о том, как можно ее спасти, чем помочь. Я не понимал, что делать, на несколько секунд впал в ступор. И тут меня окликнул Евгений Кондратцев – он тогда был заместителем начальника турбинного цеха, сказал, что нужно сбросить затворы. После его слов ступор прошел. Я понял, что нужно немедленно действовать. Мы моментально сели в машину и поехали на верхний бьеф.
Когда вода хлынула в машинный зал, начались короткие замыкания на работающих гидроагрегатах и они вышли из строя. Вся СШ ГЭС оказалась обесточена: не работали центральный пульт управления, приборы автоматики, системы связи…
Проектировщики станции предусмотрели три способа, как опустить аварийно-ремонтные затворы и перекрыть воду, под напором поступавшую на агрегаты. Первый – с помощью ключей из машинного зала, но он уже был залит водой. Второй – за счет автоматической системы управления. Ее смыло потоком воды и сработать она не успела. Оставался последний, третий способ – вручную опустить затворы на гребне плотины.
Путь наверх, до гребня занял 15–20 минут. По дороге Багаутдинов думал лишь о том, как справиться с задачей, которая раньше казалась чисто теоретической. Просчитывал, как взломать железные двери в тоннель, как пройти 350 метров в полной темноте… Но все это были технические проблемы. Самое сложное было – посчитать, как вручную опустить 150-тонные затворы так, чтобы спасти плотину, но избежать гибели людей в машинном зале.
– Я прекрасно понимал, что как только мы сбросим затворы, будет гидроудар, – объясняет Ильдар Багаутдинов. – Понимал и то, что в машинном зале явно затопление, а там люди, свои. Они погибнут, если мы слишком резко откроем вентили. Чтобы сделать гидроудар щадящим, нужно было точно рассчитать, насколько открывать. Штатно затвор опускается гидроприводом за 3 минуты, это слишком быстро. Чем дольше время открытия затвора, тем ниже сила гидроудара. Время в этом уравнении было в знаменателе.
Добравшись до верхнего бьефа, Багаутдинов увидел несколько рабочих, которые успели подняться на гребень по лестницам, проложенным внутри плотины. Сказал им, чтобы брали фонари, фомки и шли следом. Фомками инженер собирался сбивать замки на тяжелых металлических дверях на входе в тоннель. До того, как стать управленцем, он 10 лет отработал старшим мастером на этом участке и знал каждый болтик. Но с тех пор прошло 6 лет, и как оказалось, навесные замки за это время сменили на кодовые. Повезло: из-за того, что станция уже была обесточена, замки не работали и вскрывать их не понадобилось.
Пройдя по тоннелю к затворам, Багаутдинов расставил людей по местам и распорядился, чтобы все вентили они открывали как можно медленнее, буквально на один-два поворота. Как только начинал опускаться один затвор – сразу бежали к следующему.
К 8:45 все 10 затворов были опущены, вода перестала поступать на агрегаты, еще больше разрушая машинный зал и убивая людей. Позже эксперты, расследовавшие ход аварии, придут к выводу, что сброс затворов занял минимально возможное время для безаварийного проведения подобной операции – всего 25 минут. Это предотвратило не только дальнейшее разрушение машинного зала, но и повреждение стоящей ниже по течению Енисея Майнской ГЭС.
Но как только сброс воды на гидроагрегаты был перекрыт, сразу же возникла другая, не менее серьезная проблема.
– Любой специалист понимает: если ты закрываешь транзит воды через агрегаты, то нужно открыть затворы внешнего водосброса, чтобы спустить воду, иначе она начнет переливаться через плотину, – объясняет Ильдар Багаутдинов. – Водохранилище уже было на пределе – отметка была 537,11 м, а высшая – 539 м. То есть еще три метра – и начался бы перелив. Мы потеряли бы не только станцию, но и плотину.
На такой случай на СШ ГЭС был установлен специальный кран, с помощью которого можно было поднять затворы и запустить холостой водосброс. Но вот беда: этот кран был электрическим – никто и подумать не мог, что электростанция когда-нибудь окажется обесточенной. Чтобы запустить кран, пришлось привезти передвижной дизель-генератор, что отняло драгоценное время. Поднять все затворы удалось лишь к 12:45. Ильдар Багаутдинов на месте рассчитал, насколько они должны быть открыты, чтобы вниз не поступало слишком много воды, но и водохранилище не переполнялось. Если бы не он, масштаб аварии был бы другим.
– Все работы мы закончили только часам к 14, – вспоминает Ильдар Багаутдинов. – Сверху был виден развал трех агрегатов. А когда я спустился с плотины вниз и обвел взглядом всю станцию, честно признаюсь, у меня потекли слезы… Картина была ужасная.
"Меня спасло как раз то, что я не умела плавать"
Что происходило в то страшное утро внутри машинного зала СШ ГЭС, могут рассказать только те, кому посчастливилось выжить. Одна из немногих счастливчиков – машинист вспомогательного оборудования Валентина Гулина. В момент аварии она находилась в оперативном помещении под шестым агрегатом, закрытым на ремонт. Когда раздался сначала странный свист, а потом страшный грохот, она не поняла, что произошла катастрофа. Никто из тех, кто был рядом, даже запаниковать не успел. Лишь когда в машинный зал с огромной скоростью хлынула вода, стало очевидно: беда. Все схватились за телефоны, чтобы попытаться выяснить, что происходит, но связь пропала, а электричество отключилось.
– Сначала мы все бросились к выходу, на навстречу уже шел огромный поток воды. Мы побежали назад. Конечно, мы надеялись, что затворы каким-то чудесным образом упадут и перекроют воду, но она все шла и шла. Тогда ребята решили, что единственный выход – это разбить витринные окна, – вспоминает Валентина Гулина. – Схватили стулья, начали бить по стеклам. Кое-как разбили, но сильно при этом порезались. Ребята стали выпрыгивать в окна, а я плавать не умею, мне прыгать смысла не было. Рядом стояла Марина Рау, маляр, которая как раз пришла на смену. Я ей кричала, чтобы тоже прыгала в окно, а она махала руками, кричала, что боится. Больше я ее не видела.
Уходить через разбитые окна вода не успевала, поднималась все выше и выше. Пытаясь спастись, коллеги Валентины, которые не решились выпрыгнуть в окно, начали ставить один стол на другой и взбираться наверх – туда, где еще был воздух. Она последовала их примеру, но намокшая спецодежда тянула вниз.
– На мне же еще и рация была, и связка ключей, и ботинки… Я решила, что не буду ни за кого цепляться, не стану ни для кого обузой. Я была абсолютно уверена, что не выживу, поэтому просто шагнула со стола и как камень ушла под воду, – признается Валентина Гулина. – Я уже почти утонула, когда у меня мелькнула мысль о том, сколько же проблем будет у мужа: ему ведь мои похороны организовывать. Тогда я стала как-то барахтаться, всплыла, увидела прямо над собой "кобру" (так на станции называли конструкцию из нескольких соединенных осветительных ламп. – Прим. "Окно") и вцепилась в нее обеими руками.
К тому моменту Валентина уже наглоталась воды вперемешку с машинным маслом. "Кобра" не выдержала веса человека, отвалилась и лишь чудом удалось ухватиться за проплывающую мимо доску.
– Там плыло все – и столы, и шкафы, и двери, и оборудование. Поток воды был такой сильный, что сносил буквально все на своем пути, – рассказывает Валентина Гулина. – И тут я увидела голову какого-то мужчины, который тоже пытался удержаться над водой. Я приняла его за одного из наших ребят. Кричу ему: "Андрей! Андрей!" А он мне в ответ головой машет, что он не Андрей. Спрашиваю: "А как тебя зовут?" Говорит: "Олег". Я в ответ: "Олег, помоги, я плавать не умею, тону. Сил больше не осталось". Нас обоих сносило, но вода вроде начала подниматься уже не так резко, больших воронок больше не было. Олег мне крикнул, чтоб я плыла к трубам маслоохладителя.
Валентина смогла доплыть до труб, но ухватиться за них не получалось – руки были в масле, соскальзывали. Она уже пошла ко дну, когда почувствовала, как чьи-то сильные руки поднимают ее наверх, к трубам. Намертво ухватившись за них, Валентина и Олег дождались, пока постепенно начала спадать вода: сработали затворы, которые вручную опустил Ильдар Багаутдинов.
Все это время бригадир одной из подрядных организаций Олег Мельничук – его фамилию и должность Валентина узнает уже после аварии – держал незнакомую женщину за руку, пытался успокоить. Отдал ей свою куртку, чтобы смогла согреться после ледяной воды температурой всего 4 градуса. А когда появилась возможность спуститься вниз, первым спрыгнул на пол и помог спуститься Валентине. Она лучше знала станцию и смогла провести своего спасителя через груды раздавленного водой оборудования в машинный зал. Там их и обнаружила поисковая группа.
Валентину пришлось срочно госпитализировать: от пережитого стресса резко упало давление, дошло до остановки сердца. Выздоровление заняло несколько месяцев.
Возвращаться на станцию не хотелось, но пришлось: следователи настойчиво просили на месте показать, как и что происходило. Пройти через это Валентине помог муж – он сопровождал жену на каждую встречу и ждал, пока она вернется, у проходной. Он тоже работал на станции, но ему повезло: когда произошла катастрофа, он был в отпуске.
На момент аварии Валентине было 53 года, до пенсии оставалось совсем немного. Пересилив себя, она вернулась на работу. Но и сейчас, спустя 15 лет, не может спокойно, без слез, вспоминать тот день.
– Сначала я все время думала: почему так случилось, что я выжила, а ребята из нашей вахты погибли? Они ведь все молодые были, сильные, а я и возраста предпенсионного, и плавать не умею. Я долго об этом думала и пришла к выводу: меня спасло как раз то, что я не умею плавать. Я уходила под воду, а они держались на поверхности и их снесло тем страшным потоком, той волной. А что они могли сделать? Они же не знали, как нужно действовать. Никто тогда не знал, как правильно себя вести в этом аду. Никаких тренировок у нас не было, к этой катастрофе нас не готовили, потому что никто и подумать не мог, что такое может случиться.
"Рассчитывать можно только на самого себя"
Что происходило в тот страшный понедельник в Абакане – ближайшем крупном городе ниже по течению Енисея? Сотрудник рекламного агентства Денис Горячев проснулся в 8 утра и собирался на работу, когда внезапно выключился свет. Он решил, что электричество пропало только в его доме, обзвонил друзей и выяснил, что света нет во всем Абакане. Не работали даже лифты и светофоры. Электричество появилось лишь минут через 40, но с перебоями.
Полное отключение города с населением в 200 тысяч человек показалось Денису странным, но мало ли что бывает. Он сел в машину и поехал на работу. По дороге включил радио, и здесь обнаружилась еще одна странность: вместо новостей, которые обычно шли в начале каждого часа, была только бодрая музыка, перемежающаяся рекламой.
Добравшись до работы, Денис впервые услышал о том, что случилась авария на Саяно-Шушенской ГЭС. Коллеги были в панике, говорили, что плотину прорвало и сейчас весь город затопит.
– Я во всякие слухи не верю, всегда стараюсь ориентироваться на официальную информацию. Поэтому я стал переключать каналы, искать новости, где расскажут, что на самом деле происходит. Реальных причин для паники я не видел, пока где-то в 11 утра мне не позвонила однокурсница. Она родом из Шушенского, но переехала в Новую Зеландию, – рассказывает Денис. – В Шушенском – а это всего 75 км от ГЭС – у нее остались родственники. Они не отвечали, поэтому однокурсница решила позвонить мне. Спросила, как мы вообще там, все ли живы? Оказалось, что в Новой Зеландии, за тысячи километров от нас, уже знали об аварии, сообщали, что произошла крупная катастрофа, есть опасность затопления, – а мы еще ни сном, ни духом, хотя от Абакана до ГЭС всего 120 км.
Паника нарастала. Все пытались выяснить, что происходит, но дозвониться до друзей и знакомых получалось с трудом: то ли из-за перегрузки сетей, то ли из-за отключения электричества связь работала с перебоями. Телефоны государственных служб не отвечали. Единственный номер, по которому примерно к 13:00 удалось дозвониться Денису, – это служба поддержки МТС, где обычный оператор подтвердила: "Да, произошла крупная авария". Никаких сообщений по новостным каналам по-прежнему не было.
– Мы с коллегами знали, что время затопления Абакана после прорыва ГЭС – 3 часа. Подсчитали, что нас затопит этаж по четвертый, если не выше, и решили, что нужно бежать. Я прыгнул в машину и поехал домой. Весь город уже был в пробках. Никто ничего не понимал, но все, видимо, решили, как мы, что нужно бежать. Я заехал за женой, забрал ее с работы, мы кое-как, по пробкам добрались до дома и побросали в багажник вещи и продукты на первое время – ну, там, соль, спички, крупы, спальник и так далее, – рассказывает Денис. – Все соседи тоже грузились и бежали. Мы хотели заправиться, но большинство заправок не работали. Мы нашли единственную работающую, но там люди дрались в очереди за бензином. Я не преувеличиваю, именно дрались. Из-за того, что не было никаких новостей, полный вакуум информации, люди стали неадекватными и агрессивными. Заехали в магазин купить хлеба – там тоже драки в зале, все сметают подчистую, как перед войной.
Денис с женой решили, что нужно ехать в сторону Черногорска, где есть высокие сопки. Все горы по дороге уже были забиты машинами. Вскоре Денис остановился, чтобы пообедать и попытаться все же понять, что происходит.
– Было около 15:00, когда по радио выступил мэр Абакана Булакин, подтвердил, что на Саяно-Шушенской ГЭС "небольшие проблемы", и призвал всех не паниковать. То есть с момента аварии прошло почти 7 часов, когда мы впервые услышали от властей хоть какую-то информацию. Учитывая, что время затопления Абакана 3 часа, мы уже 4 часа как должны были быть под водой. Оперативность просто сказочная. Я уж не говорю о том, что не было никакой организованной эвакуации. Не было и просто попыток навести порядок на улицах города, чтобы все смогли спокойно уехать сами.
Так и не услышав никаких подробностей, к вечеру Денис с женой решили поехать домой. Рассудили, что если бы плотину прорвало, то город давно бы затопило, а раз вода не пришла, значит, все нормально, можно возвращаться. На подъезде к Абакану, на горе Самохвал увидели множество огней – многие горожане боялись возвращаться в свои дома и на всякий случай решили переночевать в безопасности.
– Через пару месяцев после аварии я встретил своего знакомого, который работает в МЧС. Он рассказал, что сотовую связь отрубили специально, чтобы не распространялись слухи и паника. Нормально, да? А о том, что от информационного вакуума еще больше паники будет, кто-то подумал? У меня брат в Саяногорске живет, это еще ближе к ГЭС, всего 40 км. Так там тоже жуткая паника была. Никто не знал, что на самом деле происходит, все сами спасались, как могли. Только после обеда, когда весь город уже на ушах стоял, по улицам начали ездить машины МВД и в громкоговоритель всех успокаивать, – вспоминает Денис. – С тех пор, как эта авария на ГЭС случилась, я точно знаю: при ЧС госслужбы ничего не сделают, толку от них нет. Никто никакой эвакуации в первые часы или даже дни организовывать не будет. Рассчитывать можно только на самого себя, никто не поможет.
"Бабы новых нарожают"
Для тех, кто 17 августа потерял на СШ ГЭС близких людей, самое страшное началось после аварии. Одной из 75 жертв катастрофы стал 33-летний Максим Жолоб. Родители в последний раз услышали голос сына, когда он позвонил и сказал, что нужно бежать. Больше на связь он не выходил. Найти его тело удалось лишь в конце сентября.
– Нашего Максимку похоронили на сороковой день после аварии, – рассказал Николай Жолоб, отец Максима. – Его и маляра Марину Рау нашли последними. Отдали нам не тело, а "фрагменты". Генетическая экспертиза подтвердила, что это Максим, – их и похоронили. Вот так нам детей фрагментами и выдавали: какие-то вскоре после аварии, какие-то через несколько месяцев, мы их подхоранивали… Когда погибших находили, со стороны Следкома их принимала молодая девушка, Малышева Лена. Я у следователей спрашиваю: "Вы зачем девчонку-то на такое дело поставили?" Они говорят: "У женщин психика более гибкая, а мужик и свихнуться может".
Жена Максима Жолоба Юлия тоже работала на станции, но успела спастись. Ей одной пришлось воспитывать двух маленьких дочек.
Валентина Гарнцева потеряла в аварии 34-летнюю дочь Инну, работавшую на станции штукатуром-маляром. Без матери 17 августа остались трое маленьких детей.
– Я переживала: что это Инна не звонит, она такая ответственная, по три раза на дню позвонит, про детей спросит. А сын пришел и говорит: "Мама, она нам больше никогда не позвонит". Я на улицу вышла, чтобы дети не видели, что со мной творится. А там крики, плач. Инну и еще несколько первых погибших уже вынесли… Старшие все это видели и поняли. А маленькому не сразу сказали. Инна снимала квартиру рядом с нами, на одной лестничной площадке. И он первое время рвался туда: "Мама, мама". Потом сказали, что мама на облачке и видит его, если он будет плохо себя вести, расстроится. Он понял и немного успокоился. Старшие же долго переживали, слово "мама" не могли слышать. Я просила, чтобы ни в школе, ни в детском саду им не давали читать стихи про маму, – рассказала Валентина Гарнцева. – Меня внуки спасли. Если бы не они, я бы с ума сошла. А так мне некогда: сварить, покормить, уроки выучить. Так и день пройдет. А муж не смог этого пережить – пять лет назад умер. Он решил, что виноват в смерти дочери. Это же он ее устроил на ГЭС, все же по блату было раньше. Сам ушел на пенсию, а ее на свое место…
Компания "РусГидро", которой принадлежала СШ ГЭС, выделила на помощь семьям погибших и пострадавшим 185 млн рублей. Им выдавали квартиры, гасили кредиты, выплачивали единовременно по 1 млн рублей, детям платили стипендии.
– Энергетики первые пять лет помогали хорошо, так как понимали, что напакостили сильно и, я считаю, умышленно. После пяти лет помощи не стало практически никакой. Только стипендии детям погибших, которые учатся в учебных заведениях, – до получения первого диплома, – рассказала Алла Булановская, потерявшая 17 августа сына Юрия. – Я думала, что нас приравняют к ветеранам СШ ГЭС, как и обещали, а это прибавка к пенсии в 1000 рублей. Но приравняли тоже только на пять лет. Потом все это убрали.
– Государство помогло и забыло – у них свои заботы. А боль утраты никогда не стихнет, – говорит житель поселка Черемушки, где живут сотрудники СШ ГЭС Владимир Рау. Тело его сестры Марины Рау всплыло последним, на 39-й день после аварии. Последней, кто видел Марину живой, оказалась Валентина Гулина.
Николай Жолоб создал в Черемушках организацию "Ступени к жизни" для поддержки родственников жертв аварии.
– Главное, что нам нужно было, – свой человеческий облик сохранить. Понимаете, деньги деньгами, а никто не может сказать, что делать несчастным людям, если случилась катастрофа, – объясняет Николай Жолоб. – Когда я с разными инстанциями общался, там все сводили к материальной компенсации. А я говорю: нет, с нами нужно встречаться. Разговаривать по-человечески. И даже не встречаться, а жить с нами. Ставьте палатку и живите тут, нашей жизнью, когда хаос внутри и непонятно, что делать дальше. Вот много осталось вдов, молодых женщин, у них маленькие ребятишки, и не по одному. Это были хорошие семьи. Они буквально были за мужем как за стеной. И все это в один миг… И никто с нами так и не поговорил по-людски. После нас были "Хромая лошадь", "Булгария", иркутское наводнение – и все один в один, как у нас: люди, когда приходит беда, должны справляться с ней сами. Деньги им сунули, а дальше делайте что хотите… У меня есть вопрос в этой связи, который я бы хотел, например, Путину задать, если б с ним мог встретиться: "Какова цена человеческой жизни в нашей стране?" Хотелось бы его ответ послушать. Я-то ответ и сам знаю: ломаный грош ей цена. Бабы новых нарожают, как говорится.
"Скажите нам, почему все это произошло?"
Официальной причиной аварии на СШГЭС была названа усталость металла в креплениях крышки турбины второго гидроагрегата. Из-за повышенной вибрации изношенные шпильки крепления не выдержали, напором воды сорвало крышку турбины и произошла трагедия.
Суд по делу об аварии длился почти пять лет. На скале подсудимых оказались гендиректор СШ ГЭС Николай Неволько, главный инженер станции Андрей Митрофанов, его заместители Евгений Шерварли и Геннадий Никитенко, сотрудники службы мониторинга оборудования Александр Матвиенко, Александр Клюкач и Владимир Белобородов.
– Когда нам объявили список ответственных, сразу ужасно сердце заболело за них, за этих людей, – признается Валентина Гулина. – Мы ведь знали, что легкомысленно или халатно у нас к работе никто не относился.
С мнением Валентины согласна и Алла Булановская, потерявшая в аварии сына Юрия: "Мы в маленьком поселке живем. Еще до аварии было известно, что директор Неволько приходил домой чернее тучи. Жена рассказывала, что он каждый день звонил в Москву и докладывал, что вибрация на станции превосходит нормы, нужно останавливать агрегат. Но его не слушали. Мы все знаем, что 10 агрегатов ГЭС одновременно могут работать только очень короткое время, в пиковую нагрузку. А так должны работать 6–7 агрегатов, два всегда на профилактике, один запасной. Иначе ГЭС раскачивается, начинается мощная вибрация. А они запустили все десять, и они молотили несколько месяцев... Более того, к 2010 году все агрегаты должны были быть заменены. Но к моменту аварии ни одного так и не заменили. Думаю, в 2007 году "РусГидро" в свои руки получила станцию, посмотрела, что миллиарды капают в карманы каждый день, и ни директора, ни главного инженера станции уже не слушали. Нужна была только прибыль. Хотя по должностным обязанностям директор и инженер должны были сами принимать решения. Я считаю, главный виновник всего – "РусГидро". Они сделали так, что на предприятии были люди, которые не могли принимать никаких решений, но должны были отвечать в итоге. Безопасность Москву не интересовала, потому что для них сибиряки – не люди. Главное было миллиарды грести. Я уверена, что начальству докладывали, что там повышенная вибрация, просто это все клали под стол".
24 декабря 2014 года суд признал семь бывших руководителей СШ ГЭС и ее подразделений виновными в нарушении правил безопасности при ведении горных, строительных или иных работ, повлекшем по неосторожности смерть двух и более лиц (ч. 3 ст. 216 УК РФ). Многие сотрудники СШ ГЭС уверены, что истинные виновники катастрофы ушли от наказания.
– В то время система была настроена на одно – извлечение максимальной прибыли. И все высшие начальники чувствовали себя абсолютно безнаказанными. А под суд пошли стрелочники. То есть, конечно, они тоже занимали руководящие должности, но были исполнителями, пешками, – полагает журналист Михаил Афанасьев, автор фильма "СШ ГЭС: Жизнь без истины".
Осужденные по делу СШ ГЭС уже вышли на свободу. Они уверены, что не могли предотвратить катастрофу, а наказание понесли потому, что кто-то должен был понести.
– Те, кто понимает в гидроэнергетике, нас не винит, – говорит Владимир Белобородов, бывший сотрудник службы мониторинга оборудования. – Мы виноваты только в том, что оказались на этих должностях. Государство просто нашло тех, кто должен ответить. Виновные были назначены. Но сейчас те, кто был даже на суде, не настроены против нас, они все успокоились. По крайней мере, по поселку я хожу спокойно. Не бегаю от родственников погибших, потому что знаю, что я ни в чем не виноват. И любому могу прямо посмотреть в глаза.
Без ответа остался не только вопрос, кто виноват, но и другой, не менее важный – о причинах катастрофы.
– Я не хочу и не могу никого обвинять, но людям, особенно тем, кто потерял близких, нужен ответ, почему это произошло, – говорит Валентина Гулина. – Чтобы ничего подобного больше никогда не повторилось, надо определить причину.
Ильдар Багаутдинов считает, что истинные причины катастрофы не были установлены.
– Мы, специалисты, ждали, что объективные причины аварии будут названы. В акте расследования констатируются факты, хронология, когда и где что происходило, а причин нет. И в дальнейшем мы настоящих причин так и не услышали. Мы просили, чтобы независимые эксперты, специалисты в области гидроэнергетики, проанализировали конструкторскую, эксплуатационную документацию и сказали, что произошло. Но этого анализа так и не было сделано. А "шпильки не выдержали" – это… Их не заменили, потому что не было регламента замены этих шпилек. Срок службы, их состояние и замена не были определены ни одним нормативным актом, – говорит Ильдар Багаутдинов. – С годами я все больше и больше убежден, что мы, эксплуатационщики, оказались заложниками тех конструктивных недоработок, которые были заложены изначально. Мы стали заложниками тех решений, которые были приняты в прошлом.
Ильдар Багаутдинов хочет разобраться в том, что произошло, не для того, чтобы виновные понесли наказание.
– Я до сих пор помню каждого из тех, кто погиб. Иногда принимаю людей, которых вижу со спины, за погибших ребят. Походка бывает похожа… Каждый год в годовщину аварии мы собираемся на панихиду в часовне, посещаем могилы, отдаем дань памяти. Но я считаю, что нельзя бесконечно ворошить прошлое, надо жить дальше, – уверен Ильдар Багаутдинов. – У моего старого товарища в аварии погиб сын, мы с ним часто собирались вместе, вспоминали пережитое. Он все пытался понять, кто виноват. Кто-то что очередное скажет – и у него на нервах все отражается. Таблетки, стопочка… И все, умер человек. Хороший человек. Поэтому не надо искать виноватых. Да, это горе и беда, тяжелейшая беда, но давайте продолжать жить. Никакие наказания никого из погибших не вернут. Мы помним и будем помнить тех, кто погиб, мы никого не хотим наказать, но мы просим: скажите нам, почему все это произошло?
