Сергей Левицкий, бывший худрук главного драматического театра Бурятии, уехал из России в октябре прошлого года и сейчас работает режиссером Театра юного зрителя в Алматы, где ставит спектакль "Оптимистическая трагедия". Название старой советской пьесы обрело для Левицкого новый смысл после того, как за свои антивоенные взгляды он лишился возможности заниматься режиссурой на территории России.
Запрет на профессию сопровождался травлей в местных СМИ и судебными заседаниями по делу о "дискредитации Вооруженных сил РФ". Найти выход Сергею Левицкому помогли его коллеги из Казахстана, пригласившие режиссера на постоянную работу. Премьера "Оптимистической трагедии" на казахском языке состоится в Алматы в феврале. По словам режиссера, это будет совершенно новое прочтение пьесы Всеволода Вишневского – антивоенная постановка, развенчивающая героический советский миф о смерти за идею, который активно использует сейчас российская пропаганда.
– Перед отъездом вы рассчитались с государством за свои "преступные" убеждения?
– Оба штрафа, назначенные судом, я оплатил. Это было нелегко, после увольнения из Русского драматического театра в Улан-Удэ я 7 месяцев просидел без работы. Все договоренности, которые были у меня на постановки в других городах, разом улетучились. Люди куда-то пропали и перестали выходить на связь. Деньги для оплаты штрафов мне собрали всем миром, разные прекрасные люди, среди которых было много совершенно незнакомых.
– Вы беспрепятственно выехали в Казахстан?
– Да, уехал легко. Уже в октябре вышел на работу в Театре юного зрителя Алматы, благодаря приглашению от художественного руководителя театра Фархата Молдаголиева. Он следил за моими злоключениями через фейсбук, а потом, увидев, что дела мои совсем плохи, позвонил с предложением работы. Мы с женой подумали, что в России у меня перспектив никаких, по сути, заниматься театральной деятельностью на территории РФ мне запрещено. Поэтому приняли решение – ехать.
– С каким чувством вы уезжали? И как вас встретил Казахстан?
– Было тяжело. В первую очередь из-за того, что всё так быстро поменялось и в жизни страны, и в моей жизни. Я и сейчас с трудом воспринимаю происходящее как реальность. Это какой-то непрерывный кошмарный сон. Иногда кажется, вот сейчас проснешься, а ничего этого не было. С тяжелым сердцем я оставлял страну. Когда приехал в Алматы – стало полегче. Город, мало того что культурная столица Казахстана, так ещё и напоминает мой родной Улан-Удэ – так же окружен горами, те же экологические проблемы из-за того, что город лежит в котловине, и над ним постоянно висит смог. В общем, всё знакомо, единственная разница в том, что здесь у меня под балконом не дежурят день и ночь какие-то непонятные люди.
– А в Улан-Удэ "непонятные люди" за вами следили?
– Было дело. Отслеживали мои перемещения, и делали это так по-хамски навязчиво, что только слепой мог бы не заметить.
– Когда вас начали выдавливать из профессии за ваши взгляды, у вас не возникало искушения пойти с властью на компромисс? Ради творческого коллектива, например? Кажется, именно так многие российские мастера культуры сейчас аргументируют свою лояльность власти.
– Я совершенно не хочу осуждать тех режиссеров, кто пошел на сделку с властью ради сохранения карьеры. Каждый выбирает свой путь. Но мне кажется, что, принимая новые условия в предлагаемых обстоятельствах, руководствуясь соображениями ответственности перед коллективом, эти люди готовят себя к новым и всё более неприятным компромиссам. Это такая оттяжка профессионального, творческого и человеческого суицида. Потому что сколько ни играйся с этой властью – всё равно не выиграешь, исход будет плачевный.
– Вы продолжаете общаться с коллегами, оставшимися в России?
– В фейсбуке иногда переписываюсь с некоторыми театральными критиками. Кое-кто из моих коллег даже приезжал сюда на театральный форум, и мы пересекались. А так, чтобы я с кем-то из России постоянно контактировал, такого нет. Начиная с 24 февраля я разошелся с гигантским количеством людей и разных институций. Как говорится, мосты сожжены.
– В то же время нельзя сказать, что в России от вас все отвернулись. Некоторые артисты вашего театра, насколько я знаю, пытались за вас заступаться, и Ассоциация театральных критиков обращалась к руководству Бурятии с письмом в вашу поддержку.
– Да, меня поддержали и театральные критики, и режиссёрский цех, по крайней мере моего возраста… пусть и непублично, но все-таки нашли слова поддержки. Опять же финансовая помощь поступала от людей из разных городов страны. А вот в Улан-Удэ, по большому счету, я оказался в вакууме. Единственный человек, о котором я мог бы сказать, что полностью с ней солидарен, единственный театральный критик на всю Бурятию – Туяна Будаева – скоропостижно ушла из жизни при очень странных обстоятельствах.
– Что именно показалось вам странным в обстоятельствах её смерти?
– То, что у почти здорового человека вдруг скоропостижно возникли тяжелейшие заболевания важнейших внутренних органов, вернее, поражение этих органов. Складывается ощущение, что такая реакция организма оказалась ответом на внешнее чужеродное воздействие. Также мне известно, что в первые сутки вскрытия тела произведено не было по каким-то странным причинам.
– Почему, на ваш взгляд, только меньшинство деятелей культуры в 2022 году решилось на разрыв связей с государством и отъезд, а большинство осталось и терпит?
– Вы знаете, я бы тут не стал говорить о "меньшинстве" и "большинстве". Потому что у каждого свои обстоятельства – и все истории очень личные. В фейсбуке идет бесконечная полемика между теми, кто уехал, и теми, кто остался. Даже между людьми, которые солидарны в своих взглядах на происходящее, идет довольно серьезный раскол. Люди ссорятся и рвут связи из-за того, что выплескивают эмоции в пространство соцсетей. И я, честно говоря, не хотел бы вносить свою лепту в этот разрушительный процесс.
– Но это важный вопрос: что делать людям искусства в новых предлагаемых обстоятельствах?
– Те, кто продолжают несмотря ни на что нести зрителям гуманную повестку, в чем и есть призвание театра – включать эмпатию, сочувствие к другим, включать критическое мышление, – делают большое дело. Дай бог, чтобы у них оставались силы, возможности и какой-то ещё кислород в стране. Пусть даже им приходится говорить эзоповым языком, потому что нельзя сейчас в России называть вещи своими именами.
– Я с вами согласен, это важно. Давление, которому подвергаются люди, оставшиеся в России, направлено как раз на то, чтобы "выключить" и эмпатию, и критическое мышление. Вы верите в то, что отдельные творческие коллективы могут как-то изменить эту ситуацию?
– К сожалению, телевизор оказался сильнее подмостков, аудиторий, концертных залов и галерей. Действие пропаганды в ситуации тощего кошелька, пустого холодильника и общей запуганности гораздо эффективнее, чем любые творческие, образовательные или научные усилия. Потому что после 24 февраля все творческие проекты были уничтожены в одну секунду. А то, что осталось, – это капля в море, средство самоутешения, я не знаю… спасательный круг, попытка зацепиться за что-то осмысленное среди всеобщего безумия. Когда российская действительность превратилась в один сплошной театр абсурда, любое усилие по сохранению здравого смысла можно только приветствовать.
– То есть, на ваш взгляд, просветительский проект в России провалился? Аргументы к желудку и каким-то подсознательным комплексам оказались сильнее, чем голос искусства?
– К сожалению, да. Потому что дело тут не в искусстве, а в политике. Наше общество не разобралось со своим советским наследием, не разобралось с той чудовищной репрессивной машиной, которая катком проехала по миллионам судеб, по всем народам, которые населяли СССР. Никто не понес за это ответственности, никто не был наказан. Сформировалось практически полное равнодушие к прошлому, мол, ну и ладно, бывали иногда "перегибы", но зато мы – империя! Прямо сейчас нынешняя российская власть позиционирует себя как наследницу советского имперского величия. И мы видим, во что это выливается на практике.
– А как сейчас воспринимается в Казахстане возрождение имперского советского проекта? Люди ощущают угрозу, исходящую от "большого брата"?
– Я бы сказал, что напряжение в воздухе витает. Поскольку российские чиновники, например посол России, позволяют себе угрозы в адрес Казахстана: здесь якобы усиливаются какие-то "фашистские настроения", а отсюда уже следует прозрачный намек на судьбу Украины. Мол, мы готовы и с вами разобраться. Естественно, что люди с тревогой глядят в сторону России и ожидают от неё любого подвоха. Многие недовольны массовым наплывом россиян. С одной стороны, это круто – лучшие мозги утекают к нам, появляются новые возможности развития, новых каких-то коллабораций. А с другой стороны, понятно, что уехали/убежали от мобилизации очень разные люди, в том числе представители вполне себе имперских взглядов, которые просто не хотят рисковать жизнью, оставаясь в России. На новом месте, в Казахстане, например, эти люди ведут себя не как гости, а как…привыкли у себя дома. И этим самым они создают негативный фон для тех, кто понимает, что они здесь в гостях, и невероятно благодарен гостеприимному казахстанскому народу.
– Среди коренных русских в Казахстане вы не встречали таких, кто бы мечтал о возрождение СССР в былых границах?
– Лично меня очень радует, что здесь я не видел ни малейших признаков ностальгии по советскому прошлому. Никто, начиная от молодежи и заканчивая почтенными аксакалами, не считает, что в той эпохе было что-то хорошее, и, соответственно, не поддерживает "специальную военную операцию" в Украине. Конечно, нельзя исключить, что такие люди существуют, но они, наверное, проводят время перед телевизором, глядя российские пропагандистские каналы, и мне, слава богу, не довелось с ними встречаться.
– Вы сказали, что ставите в алма-атинском ТЮЗе "Оптимистическую трагедию" Всеволода Вишневского, глубоко советскую пьесу, написанную 90 лет назад. Это очень неожиданный выбор материала для постановки в 2023 году. Чем ваше прочтение будет отличаться от советского фильма с молодым Тихоновым и общим пафосом – как прекрасно погибнуть за идею? Почему вы выбрали эту пьесу?
– У меня давняя история с "Оптимистической трагедией". За 7 месяцев, что я в России был безработным режиссером, единственное место, куда меня отважились позвать, – был драматический театр города Березники Пермского края. Там проходили так называемые режиссерские лаборатории, где приглашенные режиссеры за 5–7 дней делают эскизы спектаклей. Пьеса Вишневского не была моим выбором – эту идею предложил художественный руководитель Березниковского драмтеатра. Дело в том, что город Березники – ровесник пьесы "Оптимистическая трагедия", поэтому они ещё до 24 февраля хотели, чтобы кто-то из приглашенных режиссеров сделал эскиз этого спектакля. Когда я в первый раз прочитал пьесу, то подумал: "О, господи, как я буду это делать!" Но потом оказалось, что существует первый, ещё не причесанный советской цензурой вариант пьесы, который заканчивается гибелью всего полка (а не только девушки-комиссара, как во втором варианте), плюс там есть любовная линия и сексуальные отношения между комиссаром и матросом Алексеем (которого играл потом Вячеслав Тихонов в фильме 1963 года). К тому же цензура выбросила интересные монологи пленных. Короче говоря, когда я всё это прочитал, то подумал, что такую вещь можно и поставить. Поэтому мы сделали эскиз, который очень удачно прошел на лаборатории, и запланировали, что осенью я приеду и поставлю полноценный спектакль.
Но как только начальство узнало имя будущего режиссера, постановку сразу же запретили. Спустя какое-то время худрук другого театра, не буду называть его имя, тоже отважился предложить мне сделать эту постановку. Я опять согласился, сам начертил габаритные чертежи, сделал макеты сцен, костюмы – на последние деньги закупил для этого материалы. Ко всему подготовился и долго был в коммуникации с театром, а потом… они просто исчезли со связи. Вот так дважды пьеса Вишневского не дошла до сцены в России. Теперь она будет поставлена в Алматы, на казахском языке. Премьера намечена на февраль. Это будет пацифистский спектакль, то есть ни о какой смерти за идею, которая унесла миллионы жизней, речи не идет. Ни одна идея не стоит даже одной человеческой жизни.
– Вы сами видите в настоящем и будущем какие-нибудь поводы для оптимизма?
– Только то, что я занимаюсь сейчас интересной для меня и новой для театра постановкой. За пределами театральных стен никаких иллюзий, кажется, не осталось. По крайней мере для меня.
– Каковы, на ваш взгляд, итоги прошедшего года для российской театральной культуры?
– Можно зафиксировать предсмертное состояние театральной жизни в России. Где, впрочем, и другие институции – бизнес, спорт, наука, гражданская авиация, туризм – бьются в агонии. Одним чудовищным решением были уничтожены надежды миллионов людей. То же самое, впрочем, можно сказать и относительно всей страны.
– Вы чувствовали сигналы надвигающейся катастрофы до 24 февраля?
– Не просто чувствовал. У меня был пост на фб в начале января 2022 года, где я по пунктам расписал, что произойдет. Всё что написал, – всё случилось.
– У каждого из нас в прошедшем году появился новый уникальный опыт, на основании которого мы как-то собираемся жить дальше. Какой для вас лично главный итог 2022 года?
– Крах веры в людей – это, пожалуй, главное, что со мной произошло в 2022 году.
