В ночь на 12 апреля в реанимации больницы скорой медицинской помощи Ангарска от травм, полученных в исправительной колонии №7, скончался заключенный Максим Фетисов. Его гражданская супруга Надежда Скобло считает, что он погиб из-за того, что собирался рассказать ей подробности преступной деятельности сотрудников ФСИН.
По словам Скобло, они с Фетисовым собирались заключить брак, а с 9 по 12 апреля планировали длительное свидание. Во время которой Максим и собирался ей рассказать некие подробности о происходящем в колонии. Запись этой беседы она планировала передать правозащитному проекту Gulagu.net. Фетисов уже рассказывал ей, что, находясь в иркутском СИЗО-1, выполнял функции "разработчика", то есть оказывал моральное давление на других заключенных, чтобы вынудить их сотрудничать с администрацией и давать необходимые показания. Во время свидания в колонии заключенный собирался рассказать невесте о методах, применяемых в отношении заключенных в учреждениях ФСИН Иркутской области.
С конца прошлого года правозащитники регулярно публикуют новые случаи пыток и истязаний в учреждениях УФСИН Иркутской области. Само ведомство чаще всего комментирует их таким образом: травмы нанесены в результате конфликта между заключенными, а сотрудники колонии или изолятора просто недоглядели. После того, как случаи истязаний участников бунта в ангарской колонии приобрели настолько массовый характер, что скрыть масштаб пыток не удалось, и по некоторым из них были заведены уголовные дела, признательные показания дали сами истязатели из числа заключенных, так называемые прессовщики или разработчики. Они признались, что "прессовать" пострадавших их вынуждали сотрудники ФСИН, угрожая им такой же расправой – побоями, пытками и изнасилованием. Некоторые из этих людей уже мертвы.
"Агент Салах"
Заключенный Сергей Шмаков, бывший "прессовщиком" в учреждениях ГУФСИН Иркутской области, в отличие от Фетисова, успел дать показания о принуждении сотрудников ведомства к "сотрудничеству". Под видеозапись – основателю правозащитного проекта Gulagu.net и в письменном заявлении – своему адвокату.
В интервью редакции он признается, что в оперативном учёте ГУФСИН на протяжении трех лет числился как "агент "Салах". Шмаков содержался в следственном изоляторе №1 в Иркутске, несмотря на то что его приговор вступил в силу летом 2018 года, и он должен был быть этапирован в колонию. В изоляторе его завербовали оперативники оперотдела СИЗО-1 после оказанного, по его словам, "давления и угроз изнасилованием в пресс-хате".
– Опасаясь продолжения избиений и изнасилования в "пресс-хате" заключенными под кличками Мафия и Ярик, я согласился быть их пособником, то есть участвовать в связывании "объектов разработки" – других заключенных, из которых "выбивали" показания, или быть "ночником" – это когда ночью надо наблюдать за связанными и несвязанными "объектами", чтобы те не сбежали из камеры, не звали на помощь или не попытались покончить с собой.
С лета 2018 года по август 2020 года вместо колонии, где я должен был находиться, я содержался в "пресс-хатах" СИЗО-1 (например, камера №629), где участвовал во внутрикамерной "разработке", прессинге и давлении на других заключённых, у которых по указанию "кураторов" из оперативного отдела СИЗО я должен был выбивать определенные показания. По постановлениям следователей со мной якобы проводили в СИЗО следственные действия, но на самом деле никаких таких действий не проводили – мы занимались тем, что "склоняли к сотрудничеству" и даче "нужных" показаний. Нет, эти бумаги мы не составляли, оперативники и следователи приносили их уже готовыми, наша задача была – добиться подписи, в редких случаях – добавить какие-то местные уточнения, которые знают только сами "разрабатываемые" как жители определенной колонии (если речь об осужденных), района или города (если в "разработке" задержанный). Еще иногда наказывали – чтобы они дали показания еще на кого-нибудь из знакомых. Я не знаю, сколько точно "прессовал". Десятки – да, так сказать, более-менее соответствует.
Как это было? Ну, например, после апрельского бунта в ИК-15 (колония Ангарска. – СР) в шестиместную камеру №629, где я сидел, закинули частями примерно 24 осуждённых. Они были связаны, избиты – их привели голыми, в крови и моче. По их словам, их бил спецназ и сводный отряд ГУФСИН по области на плацу в "пятнашке" (ИК-15), а потом били при "приёмке" в изолятор. Ну кто там мог их бить? Видимо, сотрудники СИЗО. Уже избитых заводили в "пресс-хату", там я и еще один заключённый (знаю только имя – Евгений) опять их били. По приказу старшего оперуполномоченного оперотдела СИЗО.
В качестве "награды" в пресс-хату приносили наркотики и алкоголь. У нас там стояла огромная музыкальная колонка, чтобы глушить крики. Если посчитать, сколько таких камер в СИЗО, за то время, что я пробыл там, под побои и изнасилования попали больше сотни человек.
Перед тем как мы начали "прессинг", оперативники сказали нам, что "включен режим "зелёнка" – то есть получено "добро" от руководства ГУФСИН и прокуратуры. Ну, значит, нас насчет этого не будут проверять или уголовные дела заводить, как это происходит сейчас.
Прокуратура знает
Примечательно, что прокуратура Иркутской области уже подтвердила факт сговора сотрудников Федеральной службы исполнения наказаний по региону с так называемыми разработчиками или прессовщиками. Об этом сообщается в ответе ведомства на запрос правозащитного фонда Gulagu.net.
В документе (есть в распоряжении редакции) прокуратура области сообщает, что рассмотрела заявления одного из осужденных по фамилии Шмаков, который на камеру и письменно признался основателю Gulagu.net Владимиру Осечкину в том, что участвовал в пытках и истязаниях заключенных (в том числе переведенных из ангарской ИК-15 после бунта) по приказу сотрудников СИЗО №1. В ведомстве подтвердили факт "сотрудничества" осужденного с руководством ФСИН, отметив, что Шмаков еще в 2018 году был осужден к 7 годам колонии, однако вместо этого был оставлен в следственном изоляторе "в качестве свидетеля" – детали сотрудничества осужденного и сотрудников СИЗО-1 ведомство отказалось раскрыть, назвав эту информацию "государственной тайной". При этом в прокуратуре заявили, что эпизоды истязаний, в которых признался Шмаков, проверка не подтвердила, поскольку "сотрудники оперативного отдела ФКУ СИЗО-1 сведения не подтвердили".
"В коме, предстоит сложная операция"
Гражданская жена Максима Фетисова, заключенного из колонии №7, Надежда Скобло дала интервью редакции Сибирь.Реалии еще до его смерти. После избиения ночью с 3 на 4 апреля Надежда вместе с родным братом Максима искала мужа по всем больницам Иркутска – о том, что он сильно травмирован и впал в кому, она узнала от его знакомого, другого заключенного. Руководство ИК-7 отказывалось сообщить ей о местонахождении Максима и состоянии его здоровья. Спустя неделю она узнала о его смерти, и тоже не от сотрудников ГУФСИН.
– Мне позвонил один из его товарищей. Перед этим я просила Максима: "Максим, когда с тобой что-то случится, обязательно мой номер телефона должен быть у кого-то из твоих близких друзей, с которыми ты общаешься, даже если они сидят в другом отряде – чтобы они мне позвонили, чтобы я знала, что с тобой, где ты. Иначе я сойду с ума". 4 апреля рано утром этот друг позвонил мне и сказал, что Максим в больнице: "Надя, ты сильно не переживай, Максима увезли в больницу, минут через 10 будет там. Его разбудили утром и куда-то вызвали, он подскочил, его увели, потом выяснилось, что ему стало плохо в туалете, он упал, разбил голову". Я тогда сразу подумала, что Максим опять решил против моей воли, против наших договоренностей, пойти на какое-то преступление (к примеру, участвовал в пытках или "выбивании" показаний) под давлением администрации.
Я очень благодарна этому человеку за то, что он мне позвонил, но, к сожалению, сейчас связь с ним прервалась, я даже боюсь, что, не дай бог, с ним что-нибудь случится по моей вине, потому что я обнародовала эти вещи. Это, конечно, только мои догадки, но предполагаю, что такие травмы, которые могли человека довести до комы, были нанесены чем-то. Потому что упасть с высоты собственного роста, даже при его метр восьмидесяти и 76 килограммах – это просто нереально, даже если там кафель. Нереально разбить так голову, чтобы потом умереть. Я просто работаю в медицине очень давно, и понимаю, что это крайне маловероятно.
В тот момент, когда его увезли, мы не знали вообще ничего про него, были в полном информационном вакууме. Мне приходилось искать кого-то со стороны врачей, со своей старой работы поднимать знакомых, у кого медики знакомые здесь есть. И все это для того, чтобы просто узнать, что человек не умер, сделали ли операцию. Когда не знаете вообще ничего – это очень страшно.
– В понедельник вы узнали о том, что он в больнице скорой помощи. А о том, что его состояние стремительно ухудшается, когда узнали?
– Только в субботу, за день до его смерти. Потому что с нами никто не связывался. Я пыталась пробиться туда всеми возможными способами, я искала какие-то подходы через врачей, которые, рискуя своей работой, сообщали нам, где он лежит.
В среду и медики замолчали, нам вообще перестали говорить, что с Максимом и почему. По всей видимости, им запретили это делать. Хотя в колонию, когда я звонила в дежурную часть ИК-7, общалась с заместителями начальника, мне говорили: "С нашей стороны никаких запретов нет. Хотите интересоваться – интересуйтесь. Вам в данный момент мешает это делать только медперсонал". Я писала 4 апреля электронное обращение в ГУФСИН Лемешевскому Андрею Львовичу (начальник медико-санитарной службы ГУФСИН по Иркутской области, – СР). Оттуда до сих пор нет никакого ответа.
В больнице же мне говорили: "Вы можете обратиться в ИК, вся информация находится там. Мы каждый день отправляем туда свежий мониторинг". Перед этим я к нему ездила на свидания, была внесена в его личное дело, а информацию ни мне не предоставляли (под предлогом, что я не настоящая жена, так как мы не зарегистрированы официально), ни его родному брату (под предлогом того, что у них фамилии разные – тут пришлось поднимать свидетельства о рождении, чтобы доказать кровное родство). Никто из администрации ИК с нами связаться не пытался.
– Как вы узнали о смерти Максима и когда?
– Утром в понедельник мне позвонили из больницы. Мы перед этим с братом Максима надавили на главного врача, ездили туда неоднократно, последний раз в пятницу мы специально ездили в Ангарск, умоляли главврача взять номера наших телефонов. И хотя нас к Максиму так и не пустили, не сказали, в каком он состоянии находится, но о его смерти он промолчать и не сообщить все же не смог. О том, что состояние Максима сильно ухудшилось, что наступил "кризис", мы поняли еще в пятницу по разговору главврача и заведующего реанимацией.
– Даже после того, как вам из больницы сообщили о смерти, вам из ГУФСИН, из колонии никто не позвонил?
– Нет!
– У вас есть предположение, почему Максиму нанесли эти травмы?
– Есть много версий: в одной группе, где общаются девочки, у которых мужья сидят в разных колониях, мне сказали, что якобы у Максима были долги. Я в это не верю. А в ГУФСИН, когда я звонила еще при жизни Максима, мне сказали, что он якобы был в наркотическом опьянении. Я тоже в это не верю. У нас были настолько доверительные отношения с Максимом, он мне все рассказывал (насколько это возможно по таксофону, который прослушивают), говорил, что сделает все, чтобы только вернуться домой, чтобы "косяков не было". Перед его смертью мы с ним разговаривали по поводу расследований Gulagu.net, о том, что они разоблачают тех, кто избивал заключенных и прочее. До этого он мне ничего не говорил, но на этот раз (разговор был в конце февраля по таксофону) я у него спросила: "Ты же тоже был в СИЗО. Надеюсь, ты ни в чем подобном не участвовал?" Он сказал, что "бить не бил, но морально, бывало, приходилось давить людей". Почему? Говорил, "потому что надо как-то выкарабкиваться, как-то жить". "Если бы я отказал, меня самого бы..." В конце добавил: "Я за все наказание понес". После этого его, по всей видимости, "показательно наказывали".
Я понимаю так, потому что ему нужно было в колонии выживать, если не хочешь быть среди "последних" – либо плати, либо иди на сотрудничество с начальством. Возможно, где-то когда-то он откупался. Но семья у него была небогатая, мама ухаживала за больным отцом, который был парализован. Все равно она его, конечно, поддерживала, как могла, но потом мама умерла, ему совсем некому было помогать. Я ему говорила: "Максим, давай как-нибудь будем решать проблему без нарушений, без "сделок" с руководством. Лучше мне напиши, попробую тебе прислать денег "на откуп". Много, понятно, не могла, потому что у меня трое детей, и Максим, видимо, зная об этом, никогда о деньгах сам не просил. Но знаю, что если он шел на какие-то нарушения – в первую очередь, чтобы выжить. Там люди выживают, они реально выживают.
Они и ремонт делают за свой счет – говорю точно, потому что я не раз переводила деньги туда на зону, и совсем недавно на средства родственников заключенных там ремонт делали.
– Каким образом это проходило через вас?
– На мою личную карту родственники заключенных (лично мы не знакомы, все переводы были от физлиц) скидывали деньги, они копились какое-то время – потом эту сумму мне приходилось перегонять одному какому-то человеку, который занимался именно закупкой.
– Этот человек из сотрудников ФСИН или родственник заключенного?
– Я не знаю, сотрудник это или не сотрудник. Знаю, что он заказывал краску, пиломатериал, новые окна. И знаю, что все действительно было закуплено – потому что Максим говорил, что он помогает делать ремонт, вот им завезли пиломатериалы, мол, сейчас они как раз начали работы.
По таксофону обо всех проблемах и давлении он прямо такими словами, как "избить", "изнасиловать" или "пытать", не говорил, все намёками. Мы договорились с ним об этом подробно поговорить 9 апреля – в этот день я должна была к нему поехать, думала, наконец-то встретимся, давно друг друга не видели. И семейные темы тоже должны были обсудить: мы свадьбу хотели делать, регистрацию в колонии и венчание. Я уже купила ему одежду. Заявление уже было написано, оставалось его заверить у начальника колонии. Рассчитывали на июнь-июль. В 2022 году он уже должен был выйти по ПТР (принудительные трудовые работы. – СР.), по крайней мере, мы рассчитывали на это.
И тут такое. Вы даже не представляете, какие круги ада нам пришлось пройти, чтобы просто узнать о травмах и смерти Максима. Если бы не его братья, племянница, я бы уже давно опустила руки, настолько все это тяжело.
– Будете отправлять тело на независимую экспертизу? Требовать объективного расследования?
– Тело мы только что увидели – на нем следы удушения, он весь в ссадинах и синяках. Результаты судмедэкспертизы я еще не видела, но если там не отражены эти следы на шее – я не знаю, что и делать. Чтобы требовать расследование – у меня руки, к сожалению, связаны, потому что официально мы брак так и не успели зарегистрировать. Родственники не хотят бороться, не хотят добиваться правды. Если даже их уговорю – на независимую экспертизу у меня и денег-то нет.
В пресс-службе ГУФСИН по Иркутской области отказались прокомментировать по телефону смерть Фетисова. На письменный запрос редакции в ведомство ответ также не получен.
Член Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Андрей Бабушкин, посетивший колонию №7 на этой неделе, в разговоре с корреспондентом Сибирь.Реалии сообщил, что ГУФСИН придерживается версии о том, что Фетисов получил травмы, упав со ступеньки высотой в 30 сантиметров у входа в туалет. При каких обстоятельствах он оказался возле этого туалета после того, как его увели из отряда сотрудники колонии, и как именно упал, получив смертельные травмы, собеседник пояснить не смог. Бабушкин отметил, что в коридоре у туалета нет камер видеонаблюдения, поэтому записи, которая могла бы подтвердить слова сотрудников ФСИН о том, что заключенный сам упал со ступеньки и таким образом получил множественные травмы, из-за которых впал в кому и умер, члену президентского совета получить не удалось. Тем не менее Бабушкин подтвердил, что госпитализация Фетисова произошла с большим опозданием – минимум спустя 4 часа после получения травм. "С этим моментом будем разбираться. Вызывать фельдшера и ожидать его больше часа, как сделали в ИК-7, в случае таких очевидно опасных травм, было, конечно, нерезонно. Надо было сразу везти пострадавшего в БСМП", – признал Бабушкин.
Андрею Бабушкину удалось опросить и зафиксировать в том числе на видео показания около 50 заключенных, которые подтвердили пытки и истязания. "Надеюсь, эти свидетельства будут включены в материалы дел о пытках в колониях и изоляторах Иркутской области", – говорит Владимир Осечкин.
- В марте в Иркутской области на основании заявлений заключенных, их родственников и адвокатов было заведено девять уголовных дел о превышении должностных полномочий сотрудниками ГУФСИН, об истязаниях и насилии в отношении осужденных. В рамках этих дел были задержаны начальник исправительной колонии №6 Алексей Агапов (в рамках расследования уголовного дела о пытках заключенного Тахиржона Бакиева), начальник оперативного отдела следственного изолятора №1 Максим Вольф (в связи с уголовным делом о пытках заключенного Кежика Ондара), а его начальник – глава СИЗО-1 Игорь Мокеев – уволен. Позже Вольф и Агапов были отпущены судом под домашний арест на время расследования.
- В декабре 2020 года и феврале 2021 года указанные заключенные – Ондар и Бакиев – из учреждений ФСИН Иркутской области были госпитализированы после побоев и изнасилований, после операций оба остались инвалидами. Родные и защитники Бакиева и Ондара сообщили, что у них "выбивали" признание в организации бунта в колонии №15 города Ангарска.
- Бунт в ИК-15 Ангарска произошел в апреле 2020 года. Более 200 заключенных нанесли себе увечья в знак протеста против пыток. Всего пострадали около 300 человек. Тело погибшего заключенного было найдено под завалами после пожара в колонии.
