Накануне и во время каждой акции протеста в стране происходят массовые задержания журналистов. 30 января резонансным стало задержание в Москве главреда "Медиазоны" Сергея Смирнова – его известные коллеги назвали это попыткой устрашения журналистов. В ходе самой воскресной акции задержания журналистов продолжались по всей стране.
Во время протестных акций 31 января были задержаны не менее 82 журналистов, сообщила "Открытым медиа" член бюро Профсоюза журналистов и работников СМИ Софья Русова.
В Хабаровском крае, который стал одним из лидеров протестного движения в стране, еще 30 января задержали двух журналисток – Марию Нуйкину и Александру Рунову, 29 января были задержаны их коллеги – Кристина Грицаенко и Екатерина Ищенко. Вместе с ними был задержан священник Андрей Винарский, осенью 2020 года ставший на время блогером. Сейчас священнику вменяют уголовную статью, известную как "дадинская" (за повторное нарушение правил публичных мероприятий). 31 января, по предварительным сводкам, задержаны, минимум, пятеро журналистов: Даниил Куликов, Роман Лазуков, Екатерина Ищенко, Александра Теплякова и Мария Нуйкина. Кроме того, с 22 января под арестом находятся журналисты Сергей Плотников (30 января был госпитализирован из спецприемника) и Борис Жирнов (объявил голодовку).
"Готовятся устранить журналистов"
О репрессиях против журналистов Дальнего Востока редакция Сибирь.Реалии поговорила с Татьяной Хлестуновой, журналисткой, жесткий приговор которой в конце ноября – арест на 14 суток – вызвал резонанс федерального масштаба и акции в ее поддержку по всей стране.
– Вы работаете на протестах еще с первых митингов в поддержку Фургала?
– Да, с самого первого дня. Я просто живу рядом с площадью, поэтому, когда услышала в первый день протестов – 11 июля (Фургала задержали 9 июля 2020 года) – что бибикают машины, сразу вышла. Организации, призывов особо не было, просто люди были возмущены, когда арестовали Фургала, какие-то разговоры ходили накануне, что что-то надо делать, надо выйти и так далее, но ничего конкретного никто не заявлял. Я услышала клаксоны машин, поняла, что сигналят автомобили, проезжающие мимо площади. Вышла посмотреть и увидела, как огромное количество людей стекается к зданию правительства. Связалась с редактором "Просто газеты", в которой работаю, сказала, что буду снимать видео. Потом регулярно писала статьи, делала фото, видео.
– Когда начались задержания именно журналистов в городе?
– Это происходило по нарастающей. Первым арестованным журналистом был Дмитрий Тимошенко, его задержали 31 июля, когда вечером он шел с площади. За ним следили, схватили люди в штатском, позже подъехала машина полиции и его забрали. Ему было предъявлено обвинение в участии в несанкционированном митинге. Ночь в ожидании суда он провел в спецприемнике. Суд приговорил его к аресту на пять суток. 21 августа его задержали уже второй раз.
Потом пошли недели, когда журналистов начали арестовывать постоянно, подряд. В СИЗО, например, сидит Angel ID (автор ютьюб-канала, освещающий хабаровские протесты, Андрей Соломахин), тут же арестовывают Антона Курдюмова. Сидит он, к нему идет журналист Дмитрий Тимошенко передавать лекарства, его тут же берут. Потом чуть ли не на следующий день арестовывают Дмитрия Хетагурова, который снимал одиночный пикет, хотя при нем была пресс-карта, все документы. Вскоре прямо на площади конвейером одновременно арестовывают Екатерину Бияк, которая является председателем нашего профсоюза журналистов. Она журналист, вела съемку с площади, а ее берут прямо в прямом эфире – на записи это видно. Через пять минут(!) задерживают корреспондента "Арсеньевских вестей" Бориса Жирнова, они были на площади вместе.
Здесь уместно такое понятие, как "карусель", упомянуть – когда их задерживают, потом идет суд, их держат в спецприемнике, суд им присуждает или штраф, или арест, потом люди выходят из суда, из спецприемника, их заново берут и опять пускают по так называемой "карусели" – опять протокол, опять спецприемник, опять суд. То же самое было и со мной.
Меня в первый раз задержали 28 ноября. К этому времени в Хабаровске уже были арестованы девять(!) журналистов, некоторые из них уже несколько раз прошли "по карусели".
– Почему, по вашему мнению, началась такая атака на журналистов в городе?
– Мне известно, что было проведено межведомственное совещание силовых структур 14 октября, где было ФСБ, УМВД, прокуратура. Они договорились о том, что необходимо оказать противодействие, принять "меры для блокировки общественного мнения" и так далее (документ есть в распоряжении редакции). Потом пошла такая цепная реакция: представители Центра "Э" (отдел МВД по борьбе с экстремизмом. – Прим. СР) отслеживают людей в интернете. Как я понимаю, поскольку они не могли найти организаторов протестов (таковых не было), то под прицел попали просто самые активные люди, их берут – а протесты все равно продолжаются, так как это не организаторы. Они тогда хватают тех, кто выходит с плакатами или растяжками. Не помогает. Принимаются за журналистов: если у тебя висит пресс-карта, то ты автоматически попадаешь в число тех человек, за которыми особенно следят. Соответственно, на тебя откладывают видеосъемки в качестве доказательства. Потом представители Центра "Э" указывают на тебя полицейским, которые делают на тебя рапорт. Обычно они вдвоем так и работают – сотрудник Центра по борьбе с экстремизмом и один рядовой полицейский. На основании этих рапортов они устанавливают личность. Установили личность – арестовывают. После этого журналиста или активиста полицейский везет в участок, где на основании рапортов составляется протокол. На его основании в спецприемнике задерживают до суда – обычно на 2 суток. Затем суд присуждает либо штраф по административной статье 20.2 КоАП РФ ("Нарушение порядка проведения публичного мероприятия"), либо, что сейчас чаще происходит, арест по части 6.1 этой же статьи ("Участие в мероприятии, создавшем помехи транспортной или социальной инфраструктуре"). Фактически для последнего хватит простого прохода по проезжей части – и арест. После журналистов (как и обычных протестующих до этого) пускали по "карусели" – практически у всех по два и более административных правонарушения – арестов или штрафов.
– То есть они собирали сразу материалы на несколько акций, чтобы эту "карусель" устроить?
– Да, они именно так и делали. Думаю, было указание – не менее двух [дел]. Полагаю, это связано с тем, что существует "дадинская" статья (212.1 УК РФ) – если есть два административных нарушения, потом повторное – и можно уже эту уголовную статью применить (статья названа в честь первого осужденного по ней Ильдара Дадина; грозит арестом до 5 лет; установлена за неоднократное нарушение вышеупомянутой административной статьи 20.2 – о нарушении порядка проведения публичного мероприятия; правозащитники считают ее незаконной, поскольку Конституция РФ запрещает за одно и то же нарушение вменять и административную, и уголовную ответственность. – Прим. СР).
Идет подготовка к сентябрьским выборам, всех активных людей, активистов или журналистов, готовятся устранить, если они будут представлять опасность для предвыборной кампании. Осудив несколько раз, нас можно будет устранить арестом на несколько лет или как минимум применить меры устрашения.
То есть арестовывать можно бесконечно и штрафовать можно бесконечно. Собственно, с некоторыми людьми так делают. Например, у нас есть отец Андрей (священник Андрей Винарский), он как гражданин ходит на эти митинги, его там арестовывали уже больше 8 раз, иногда подряд, штрафов у него уже свыше 150 тысяч рублей.
При этом попытки согласовать митинги с властью были. Подавали уведомление, но согласования они никогда не проходили. Даже вот меня арестовали 7 ноября, в "красный день календаря", когда коммунистам всегда согласовывали митинги. В этот раз КПРФ также подала уведомление, но им внезапно отказали.
"Голодовка – способ хоть что-то решить самому"
– Сколько у вас в итоге было арестов?
– У меня лично два. Меня арестовали 28 ноября. Задержали за то, что я освещала митинги 7 ноября, отвезли в спецприемник. Через два дня суд назначил мне 4 суток. Притом что есть видеосвидетельства того, что у меня на груди был хорошо виден отличительный знак прессы – моя пресс-карта. Я вообще вела прямой эфир с акции вместе с главным редактором издания, с которым у меня заключен трудовой договор, от которого у меня имеется редакционное задание. Но тем не менее меня задержали, в полицейском участке изъяли вещи, и даже в описи указали, что у меня была пресс-карта, в которую было вставлено редакционное задание. Эти вещи остались в полицейском участке, в суд меня забрали из спецприемника. Я говорила судье: "Посмотрите на опись: вот моя пресс-карта, подлинник, там редакционное задание. Давайте съездим в полицейский участок или пошлем кого-нибудь". Она отклонила мою просьбу и сделать запрос в мою редакцию тоже отказалась. То есть на суде все очень быстро произошло, судья мне заявила: "Нет, вы не журналист. Нет никаких доказательств, что вы журналист". Мне присудили 4 суток ареста.
Я объявила голодовку в знак протеста против моего незаконного задержания. Через четверо суток, когда я вышла из спецприемника, радостно попрощалась со всеми полицейскими. В ответ они промолчали, видимо, потому что знали, что меня встречают их коллеги, вышла с крыльца (мне даже не дали увидеться ни с родственниками, ни с журналистами, которые меня ожидали) – и меня взяли по новой. Машина полиции прямо к крыльцу подъехала, и уже другой капитан, другие полицейские сказали, что меня снова арестовывают. Я им показала свой паспорт, сказала, что у меня есть прописка, пожалуйста, присылайте повестку, я приду. Они сказали: "Нет, это арестная статья, есть необходимость вас забрать". Забрали, и началось то же самое – составили протокол на основании рапорта, что я не просто шла, а якобы скандировала какие-то лозунги – это, к слову, было вообще невозможно, потому что я вела прямой эфир. Прямой эфир – это когда ты стоишь с телефоном и в этом прямом эфире слышно все, каждое мое слово, каждый звук, если даже кашлянула. Этот прямой эфир был беспрерывным – как только я выхожу на площадь, и до самого конца, когда я оттуда ухожу. То есть это была явная ложь.
– Вообще рапорты на журналистов пишутся по одному шаблону. Им сверху спустили, они только фамилии меняют. Но на этот раз я успела связаться с адвокатом, когда меня увозили из спецприемника. Приехал адвокат от "ОВД-Инфо", мы с ним уже в суде к протоколу приложили копию моей пресс-карты, копию редакционного задания. Мы также привезли прямой эфир, о котором я говорила – там слышно хорошо, что я не произношу никаких лозунгов. И следующий судья все эти доказательства принимает, но все равно говорит, что я не журналист, а участник митинга и присуждает мне арест в 10 суток! Это, конечно, было очень удивительно и совершенно не похоже на суд – какое-то просто судилище. Но удивление удивлением, а меня обратно привезли в спецприемник, где я написала опять заявление прокурору, что буду продолжать голодовку, потому что не могу смириться с такой несправедливостью, с таким беспределом.
– Вы с какой целью объявили голодовку, на что была надежда?
– Я хотела использовать все формы защиты, какие у меня могли быть в законном поле. Во-первых, это публичность – я обратилась к журналистам. Во-вторых, законное отстаивание своих интересов через адвоката, то есть апелляция. И третье, что я могла себе позволить в тех условиях, – голодовка в знак протеста. Когда ты попадаешь в эту систему, ты ничего сама не можешь решать, кроме вот этого – отказаться от еды. Я понимаю, что со мной поступают незаконно, я не совершала никаких правонарушений, у журналиста есть особый статус, меня защищает закон о средствах массовой информации, тем не менее сопротивляться этой несправедливости и беспределу я не могу, потому что это будет уже противодействием сотрудникам, и меня посадят еще и по другой статье. То, что я хотя бы в этом была свободна – объявить голодовку, хотя бы какую-то степень свободы сохранить, для меня было психологически важно.
– В итоге в последние сутки ареста ваш приговор был признан незаконным.
– Адвокат подготовился очень хорошо к апелляции, практически сразу же подал жалобу, в которой было огромное количество приложений и доказательств, что я действительно журналист (он и запросы главному редактору сделал). Жалобу эту приняли в апелляционной инстанции, и там уже нам попалась судья, которая решила разобраться. Она сделала запрос документов у моего главного редактора – и на трудовой договор, и на редакционное задание, и на другие мои статьи и фотографии, которые я размещала. Мой главный редактор Наталья Михайлова в кратчайшие сроки все запрошенное предоставила.
И краевой суд постановил, что судья городского суда был не прав. Дело направили на пересмотр 11 декабря, а мой арест заканчивался 12-го. Меня выпустили на сутки раньше, 11-го. Это был тринадцатый день моей голодовки.
14 декабря состоялось заседание в том же самом Индустриальном районном суде Хабаровска, опять судья Александров дело рассматривал. И на этот раз рассматривал как положено, то есть задавал много вопросов свидетелям, в том числе людям, которые написали на меня рапорты. Был из Центра "Э" человек, который говорил, что на акции шел в гражданской одежде рядом со мной, видел отличительный знак, но не приглядывался, была ли это пресс-карта или нет. Заявил, что услышал, когда я вела прямой эфир, фразу "нам всем надо собираться". Вообще без начала, без конца, просто эти слова, и это побудило его написать на меня рапорт. Там же вызвали одну оперуполномоченную, которая говорила, что шла по тротуару, видела, что я иду в маске, видела, что я веду прямой эфир, но при этом слышала, как я выкрикивала лозунги "Я/Мы Сергей Фургал". Судья очень удивился, спросил: "Она была в маске, а как вы узнали, что именно она среди тысяч митингующих кричит лозунги?" Та: "Я услышала ее голос". Судья: "Как вы опознали среди тысяч скандирующих людей голос именно Татьяны Петровны? Вы раньше с ней встречались?" – "Нет, я раньше с ней не встречалась". – "Как вы опознали голос?" Она: "У меня хорошая память". Было видно, что удивились не только мы с адвокатом (с адвокатом мы перестали чему-либо удивляться), но даже судья и прокурор. Прокурор удивилась, что одна эта короткая фраза стала основанием для рапорта. Она пыталась у первого свидетеля спросить: "Вы слышали продолжение фразы? Хотя бы кого и к чему она призывала собираться?" Он сказал: "Нет, я слышал только фразу "Нам всем надо собираться". И вот на таких абсурдных обвинениях я отсидела сначала 4 суток, а потом – 10. Это, конечно, невероятный кошмар.
Мы с адвокатом на самом деле ни на что не надеялись, потому что до этого ни одному журналисту не отменили исполнительное производство. Когда выносился приговор, то судья начал с того, что, мол, нужно соблюдать правила дорожного движения. Честно говоря, мы уже подумали с адвокатом, что это отказ. А потом пошла мотивировочная часть о том, что закон о средствах массовой информации дает журналистам право освещать события, в том числе митинги, независимо от того, санкционированные они или нет. У меня, по словам судьи, была профессиональная необходимость находиться именно на площади.
То есть судья признал, что я журналист, и меня защищает федеральный закон о средствах массовой информации, в котором прописано, что я имею право находиться на митингах и демонстрациях, независимо от того, согласованы они с чиновниками или нет. Соответственно, он отменил исполнительное производство.
– До сих пор это единственное опротестованное решение суда против хабаровских журналистов?
– Да, до сих пор единственное. Но пока оно еще не вступило в силу, потому что капитан Высоцкий, который писал на меня рапорт, подал на апелляцию – впереди заседание.
Мы смеемся с коллегами, что сейчас я одна на весь город признанный журналист. Хотя, например, у них интернет-издания с сотнями тысяч подписчиков, сотни тысяч просмотров, а я для маленькой провинциальной газеты писала печатной, в моих прямых эфирах было самое большое – человек 200–250.
– Почему вам все-таки удалось опротестовать решение? Что, по вашему мнению, повлияло на такое неожиданное по нынешним временам решение суда?
– Возможно, сыграла роль большая шумиха, которая поднялась именно по моему поводу. Обо мне писал московский профсоюз журналистов, потом за меня вступился в Нью-Йорке комитет по защите прав журналистов, очень много различных изданий написали. Блогеры различные, в том числе на ютьюб-каналах, в инстаграме начали репостить мои старые ролики, где я комментирую ситуацию. Жители Хабаровска стали устраивать одиночные пикеты и другие акции в мою поддержку. Писали, что полюбили меня, потому что снимала много видеороликов и комментировала ситуацию прямо с площади Ленина.
Обычные люди начали звонить в спецприемник: "Что вы делаете, что там с Татьяной? Мало того что вы ее арестовываете просто за журналистскую деятельность, еще при голодовке не предоставляется врач".
То есть они сами [полицейские, судьи, сотрудники УФСИН] такой шумихи не ожидали. Они работают как конвейер – им дали указание, и все, они пошли по этой цепочке: полицейские составляют рапорты, суды арестовывают, рапорты, суды, аресты. И вдруг ко мне, к человеку, который писал для провинциальной газеты, такое внимание. Они отступили.
И тем не менее аресты журналистов продолжаются, и апелляции они не выигрывают. Хотя их дела очень похожи на мои. Я не понимаю, честно говоря, почему, логики в этой системе совершенно нет.
Новые СМИ
– Нас было всего человек 14 или 15 [журналистов], которые освещали протесты. В какой-то момент под арестом или задержаны оказались все журналисты в городе, и тогда священник Винарский днем вел прямые эфиры с площади, а вечером ходил к суду, выкладывал видео с приговорами задержанным. После этого его тоже начали регулярно задерживать.
Я в соцсетях еще до своего ареста 7 ноября людям говорила: "Нам необходимо, чтобы люди знали о том, что у нас происходит. Если такое давление на журналистов, все должны научиться делать прямые эфиры и выкладывать информацию. Ведите прямые эфиры оттуда, где находитесь – из окошка своего дома или с тротуара. Увидели, что идет шествие – разместите это в соцсетях для того, чтобы страна знала. Нас арестовывают, поэтому каждый должен стать блогером". Потому что журналисты "Губернии" и государственные СМИ не освещают протесты, боятся.
– Этот призыв сработал?
– Действительно сработал. И бабушки-пенсионерки снимают (некоторых из них задержали на площади 30 января, накануне акции протеста в поддержку Навального и политзаключенных), много очень людей стали выходить с телефонами, завели аккаунты в инстаграме, выкладывают, видео делятся.
Чего добиваются, когда арестовывают журналистов? Информационной блокады. Если нет информации о том, что есть протест, то администрация города, края отчитывается (они, правда, давно это сделали): "Никакого протестного движения нет". Когда на шествие выходили две тысячи, две с половиной тысячи людей, пресс-служба администрации Хабаровска писала: "200 человек вышли". И чтобы это вранье не вскрывалось, им нужно, чтобы никто не вел прямые эфиры, никто не давал реальную информацию.
– Что сейчас происходит в Хабаровске?
– Люди выходят на площадь каждый день, но это нельзя назвать митингом, потому что никто не вытаскивает плакаты и никто не кричит лозунги. Десятки полицейских постоянно дежурят на главной площади.
То есть, это как бы встречи однополчан, так сказать, получаются. Или молчаливый протест. Мы встречаемся на площади без плакатов и лозунгов и делимся новостями: кто арестован, судебные приговоры.
В субботу иногда появляются протестующие с плакатами, но ненадолго. Люди ходят по тротуару теперь. При этом вместе с ними ходит огромное количество сотрудников полиции – раза в два-три больше, чем тех самих протестующих. Естественно, их еще и машины сопровождают, продолжаются аресты активистов и журналистов.
Вы сейчас будете смеяться, но в одно из воскресений перед Новым годом жители заказали службу, чтобы поставить свечки за здравие Фургала. Перед церковью стояли полицейские, а внутри прямо в церкви сотрудники Центра "Э" вели видеосъемку. Можете себе представить, до чего дошло – намерение поставить свечку в церкви вызывает у полиции огромные подозрения, следят за людьми, которые просто пришли в церковь помолиться.
Еще недавно была такая история: во время очередной акции в субботу люди пошли не по обычному маршруту, а на набережную Амура. На Амуре появилось много надписей "Я/Мы Сергей Фургал", "Свободу Фургалу", в том числе на льду. Люди с площади пошли прямо к ним, погода достаточно холодная сейчас, а на Амуре еще и очень сильный ветер, но протестующие специально оделись тепло. И журналисты пошли вместе с людьми. Бедные полицейские тоже пошли туда – в итоге огромное количество полицейских, сотрудников в штатском шли по этому Амуру, замерзли чуть ли не насмерть, вероятно, проклинали всех этих людей, "которые не могут никак успокоиться" и ходят гулять уже не просто по улицам Хабаровска, а еще и по Амуру замерзшему, по всем этим вмерзшим в лед словам "Я/Мы Сергей Фургал".
До сих пор люди проводят ежедневные одиночные пикеты в разных местах. Но это не такие пикеты, когда человек долго стоит и ждет, когда к нему подойдет полицейский, а просто появляется в неожиданных местах, делает фото, видео – потом журналисты рассказывают об этих одиночных пикетах. Или делают надписи, граффити, инсталляции, листовки, посвященные ситуации с Сергеем Фургалом.
– Как изменились настроения протестующих?
– Нельзя воспринимать протестное движение только как хождение по улицам. Эту ошибку часто делают люди, которые смотрят только прямые эфиры. Дело в том, что протестные настроения, протестное движение в Хабаровском крае началось не летом 2020 года, когда арестовали Фургала. Начало положено в 2018 году, когда люди пришли на участки и проголосовали протестно – против Шпорта и за Фургала. Причем тогда не было тех, кто призывал: "Давайте пойдем за Сергея Ивановича [Фургала]". У Фургала практически не было предвыборной кампании, потому что он шел техническим кандидатом к Шпорту, к "Единой России", и никто не думал, что за него кто-то проголосует. Но люди точно так же самоорганизовались, какое-то коллективное протестное движение произошло – пошли и массово проголосовали за Фургала во втором туре, просто потому что не хотели "Единую Россию". Это стало началом выражения протестных настроений. Следом в 2019 году в Хабаровском крае произошла уникальная ситуация – из городских дум "выбили" всех единороссов. Не только из Законодательной думы края, не только из Законодательного собрания города Хабаровска, но и в других городах региона. Было 98% единороссов, а осталось 2%. Так протест стал выражаться в действиях – не выбрали "Единую Россию", везде. А в 2018–2019 годах Фургал внезапно показал себя жителям как человек, который способен разговаривать с людьми.
– Перестал быть техническим губернатором?
– Да, такая вот случайность произошла с выборами, а человек изменился. Огромное количество людей поверило ему, и он тоже повернулся к народу лицом. Оказалось, что он может разговаривать, может выслушать проблемы, делает все для того, чтобы как хозяйственник, как управленец решать эти проблемы. Не боялся встречаться с людьми, понравился им. В 2019 году настроения были такие: "Надо помочь Иванычу. Потому что эти единороссы мешают ему делать хорошие дела". На этой волне жители края голосовали за всех, кто назывался элдэпээровцем.
– За какие именно дела жители стали уважать Фургала?
– Он работал с обманутыми дольщиками, с сиротами, которые долго не могли получить жилье, с экологическими проблемами. Например, не было долгое время в крае проектного института, он снова его открыл. Я, например, тоже не очень сильно углублялась поначалу в его дела. Но видела, например, что в сети Инстаграм человек общается впрямую с пользователями. У него огромный рейтинг доверия жителей. Я даже не припомню, чтобы у какого-нибудь действующего политика было столько положительных комментариев: "Иваныч, спасибо", "Да, мы вас понимаем, мы вас во всем поддерживаем". Какие-то вопросы задавали, но в позитивном ключе. Я специально на него подписалась, тогда меня тоже поразило, что человек так может слышать людей.
– Сначала люди верили, что добьются освобождения? И как сейчас?
– Люди изначально грамотно обозначили позицию, лозунги были грамотные – никто не говорил, мол, верните нам Фургала, освободите. Они говорили: если произошло это преступление, в котором его якобы подозревают, почему не в Хабаровске суд? Вы, пожалуйста, сделайте суд открытым, чтобы мы услышали все доказательства, которые есть, чтобы мы услышали доводы защиты, чтобы мы сами для себя сделали вывод, человек виноват или не виноват.
А сейчас настроения уже такие: люди не верят в его виновность. Чем дальше затягивается процесс, тем меньше веры.
Не надо думать о том, что раз люди не ходят на улицу, то они изменили мнение. Люди увидели, как власти с ними обращаются, что власти не принимают их в расчет, что силовые структуры превратились в карательные органы. Огромная поддержка оказывается всем нам, независимым журналистам. Появились группы, например, которые поддерживают тех, кого арестовали.
– Как они работают?
– У них есть свои чаты, где информируют, кого арестовали, публикуют все данные о нем, следят, чтобы каждому задержанному был предоставлен адвокат, отслеживают, кого и куда перевезли, забрали телефон или не забрали. Они собирают деньги на передачки, передают вещи и продукты. Следят за тем, когда будет суд и чем закончился. Следят за тем, чтобы были соблюдены нормы содержания в спецприемнике. Если нарушения – сообщают нам, журналистам, обращаются к правозащитникам для того, чтобы никто не потерялся, не исчез.
"Народный совет-27", созданный в пику мертворожденной организации врио губернатора Дегтярева, к примеру, обсуждает будущие выборы, стратегии поведения на выборах в 2021 году, экологическую ситуацию. На севере Хабаровского края появился проект нового завода по производству метанола – жители этому сопротивляются.
– Вы общаетесь с коллегами из государственных СМИ? Как они объясняют свое молчание?
– Нет, я не общаюсь с провластными СМИ. У меня была попытка выйти на диалог или дискуссию провести с шеф-редактором местного самого крупного медиахолдинга "Губерния" Вячеславом Кореневым, который почему-то принял решение не замечать протестное движение. Можете такое представить, что журналисты медиахолдинга, главным продуктом которого являются новости, ни разу не были на площади во время шествий и не засняли этого?
Что меня особенно возмутило – Вячеслав, как представитель этих государственных СМИ, которые решили просто не замечать этих протестов и умалчивать о них, а освещать только действия врио губернатора Дегтярева, когда я вышла из спецприемника, позволил себе пост в фейсбуке о том, что мы – журналисты, которые этот протест освещают, – якобы настоящими журналистами не являемся, а значит, и аресты наши – не репрессии против СМИ. Вячеслав написал, мол, вот я читаю – репрессии журналистов, но я не понимаю, что это за журналисты, могут ли они вообще считаться журналистами, пишет, что мое издание не издание, а какой-то сайт, и публикует мою фотографию. Меня поразило, что эти люди, которые выбрали путь пропагандистов, ни разу не были на площади, они еще бросают камень в тот самый момент, когда меня второй раз арестовывают, дают 10 суток. Меня поразила эта человеческая низость. Я уже не говорю о том, что журналистская солидарность или что-то должно быть, но это просто человеческая подлость какая-то. Я была поражена, написала ему тут же: дорогой мой, давайте мы выйдем в открытые дебаты, в прямой эфир на любой площадке и обсудим, кто из нас журналист, а кто пропагандист. Как можно так поступать, когда рядом людей арестовывают, мы сидим в спецприемниках, в том числе и вашу работу выполняем? Вы новостники, целый медиахолдинг(!), отказались освещать события, а мы находимся в опасности, жертвуем своей свободой, здоровьем, а вы о нас такое пишете. Он тут же написал, что никакие протесты никому не интересны, а потом и вовсе снес этот пост. Это один из примеров наших взаимоотношений с этими людьми из госСМИ. Они не считают нас журналистами, называют блогерами, считают, что мы купили себе пресс-карты и с селфи-палками что-то снимаем. А мы не считаем их журналистами, потому что они просто занимаются не журналистикой, а пропагандой.
Как относятся к ним сами жители – каждое шествие, когда протестующие проходили с улицы Тургенева на площадь Ленина (мимо здания холдинга), в одном и том же месте всегда кричали "Позор "Губернии", "Позор продажным СМИ". Народ не может простить такого отношения к себе.
– Находиться в СИЗО, подвергаться постоянной опасности еще одного задержания, ареста чисто по-человечески страшно?
– Самое страшное – это не нахождение в спецприемнике, а то, что ты попадаешь в жернова беспредела, когда с тобой творится беззаконие. Тебя арестовывают, и ты не знаешь, что с тобой сделают. У тебя впечатление, что тебя не то что на несколько суток, тебя, может быть, на несколько лет, на всю жизнь могут засадить. Легко. Потому что это какой-то конвейер беззакония, которому ты как законопослушный гражданин не можешь сопротивляться – вот это действительно страшно. Я законопослушный гражданин, если мне полицейский говорит: "Пройдемте, вы должны со мной пройти", я не могу ему сопротивляться. А если судья выносит мне приговор, я вижу, что это несправедливость, он совершенно беззаконный, но я не могу не повиноваться этому решению. Получается, что ты попадаешь в эту систему и ничего с этим не можешь сделать – это ужасно.
В том числе могут сделать с членами твоей семьи что-то для того, чтобы устранить тебя как инакомыслящего и как человека, который неугоден. Это состояние, отсутствие свободы в нашей стране очень сильно пугает. А спецприемник и голодовка – это вещи, которые еще можно пережить. Самое пугающее, что ты понимаешь – поступают несправедливо, абсолютно беззаконно, это беспредел, но сделать ничего не можешь.
Замечу, что никто из журналистов не испугался, несмотря на то что опасность нависла над нами, нашими семьями, несмотря на то что нам ФСБ блокировала сим-карты именно в субботние дни, несмотря на то что за многими ведется слежка со стороны служб, Центра "Э" по борьбе с экстремизмом и терроризмом, все равно люди ведут прямые эфиры, не прекращают. А значит, надежда есть.
Публичность, массовая реакция людей помогает. Мы должны все объединяться. Гражданское общество должно выработать правовые способы защиты: одна из них – это объединение. То, что в Хабаровске объединились несколько журналистов в профсоюз, вступили во всероссийский профсоюз, друг другу помогаем – это уже сильно поддерживает. Так что должны объединяться все, должны появляться профсоюзы учителей, какие-то альянсы врачей, родителей.
Когда ты один и против тебя все силовые структуры, которые превратились в карательную систему борьбы с инакомыслящими, то тебе страшно. А когда вместе объединяетесь и каждого защищаете, эти механизмы начинают действовать. Как бы странно ни звучало, но не было бы счастья, да несчастье помогло. Именно под давлением люди вдруг стали друг другу как родные. Я сейчас иду по Хабаровску, меня встречают, узнают, обнимают, спрашивают, как дела, сочувствуют. То есть люди в этой ситуации как-то объединились, появилось настоящее братство хабаровчан.
