Над серией "город i", которую иркутяне успели прозвать "Иркутск в Апокалипсис", художник Степан Шоболов работал почти 6 лет – после долгого перерыва решил уже, что идея окончательно "протухла", но внезапно когда писал очередной апокалиптический городской пейзаж, понял, что за окном та же картина "конца света" – в регионе ввели карантинный режим из-за пандемии коронавируса.
Художник Степан Шоболов стал широко известен в Иркутске как создатель первых уличных граффити за подписью ViZiO. Он участник совместных и персональных выставок в иркутских галереях, делал крупные проекты на Ольхоне, расписал несколько стен в других странах. В сети и за пределами Иркутской области о нем узнали после публикации серии графики – "Слизни в Госдуме" и "Головы с лицом президента Путина, ведущие трансляцию над известным многоэтажным домом-кольцом".
Блокбастер в условном Тайшете
– Можно сказать, что "удачно" совпала ваша работа над темой "апокалипсиса" и пандемия?
– Я все-таки сначала вернулся к работе над этой темой, а потом уже пандемия до Иркутска докатилась. Делал я этот проект 6 лет: сначала обычная прокрастинация, потом случился приступ перфекционизма, и я начал некоторые работы закрашивать, полностью переделывать. Третий этап – полное разочарование, вообще разуверился в проекте. Буквально заставил себя, начал новую работу с одиноким путником, который в песках идет мимо театра Охлопкова – и она аккуратно "легла" на пандемию. Вернее, это так было – я рисовал ее и краем уха слышал новости из Уханя. Если помните, события в начале прошлой зимы стремительно развивались, казалось, что это где-то там, далеко происходит, а закончил в тот момент, когда по Иркутску уже ездили машины с громкоговорителями, которые всем вещали "Оставаться дома".
И мы ощутили, что это реальность. На балкон выходишь и слышишь в рупор "Не покидайте дом! Соблюдайте социальную дистанцию!". В один будний день, когда обычно по Иркутску народ снует, машины ездят, вышел до магазина и действительно увидел пустынный город. Вернулся в мастерскую, и работа на глазах какими-то смыслами новыми обросла, как-то даже ожила. Потом на все работы посмотрел, и прямо новый стимул был всё это заканчивать. Все работы как бы подсветились, заиграли по-новому. С пандемией обрели новые значения, это не просто какая-то фантазия, все стало реалистично.
– Пандемия так похожа для вас на конец света?
– "Последняя любовь на земле" не смотрели? Фильм 2007 года. Суть в том, что люди начинают терять чувства, сначала они теряют обоняние, как с коронавирусом, мировое сообщество начинает паниковать, вроде не заразно, но лучше предохраняться, начинают носить маски, соблюдать дистанцию. Потом они теряют чувство вкуса еды. Там и про летучих мышей есть, вплоть до каких-то мелких деталей предсказания. И вот на наших глазах все начало сбываться. Вообще, сама тема апокалипсиса к нашему времени уже со всех сторон вроде бы описана: сколько книг, фильмов создано про конец времен.
У меня идея появилась, конечно, банальная, если разобраться. Мы видели Нью-Йорк под водой, видели Лондон, заросший джунглями, как на Гонконг нападают инопланетяне. И когда в кинотеатре я смотрел очередной блокбастер, всегда представлял, а что этот момент, допустим, в Братске происходит или в условном Тайшете, в маленьком каком-то поселке городского типа. В блокбастерах показывают, как конец света наступает в мировых столицах, а мне интереснее, как будет выглядеть киберпанк в спальном районе, как тарелка зависает над панельками.
– А как, по вашему мнению, может выглядеть конец света на самом деле?
– Что угодно может стать триггером. Войны, междуусобицы, голод. Все сценарии много раз описаны.
Я, как и многие, вижу большие экологические проблемы. Самые разные. И неожиданные в том числе. К примеру вот, пчелы массово вымирали. Я не знаю, эта проблема решилась сейчас или нет, но лет пять назад она была суперактуальная, прямо была паника, что пчелы начали вымирать колониями огромными. А пчелы – это основной опылитель всех растений, опылять растения искусственно практически невозможно. Если пчелы будут вымирать, исчезнет опыление растений, начнут пропадать фрукты, овощи. И дальше всё покатится. Допустим, такая история может случиться.
– Или глобальное потепление. Допустим водоемы, на Байкале есть водоросль [спирогира], которая никогда раньше здесь не водилась, а сейчас захватывает берега, меняет микроклимат на Байкале, из-за чего умирает рачок, который чистит озеро. Система замкнутая, и чистое озеро превращается в гигантское болото, оставляя без воды, минимум, Иркутскую область. Такая ситуация, мне кажется, вполне правдоподобной.
– Ваши граффити на кладбище кораблей на острове Ольхон – способ привлечь внимание к этим экологическим проблемам?
– Это место, по моему ощущению, раньше было совсем заброшено. Сейчас там интересный проект сделали – какие-то театральные перфомансы проводят, фестивали искусств. А до этого был забытый богом уголок со ржавыми баркасами. Но рисовал-то я для себя, без особой сверхидеи. Была краска, было время, не хотел никакого внимания привлекать. Просто там граффити классно смотрятся. Никто не гоняет. Приходишь, рисуешь на фоне Байкала, чайки поют, волны, максимально атмосферное место. Выглядит это все вместе – как картинка – суперкруто. Поэтому я просто ходил из года в год туда и рисовал. Но возможно эти граффити привлекали внимание и к другим проблемам острова.
Внутренняя цензура и государственная
– Сейчас от стрит-арта вы отошли?
– Нет, я по-прежнему рисую на улице. Просто стараюсь делать меньше, но качественнее. И стрит-арт – это сезонная работа. Холода здесь в Сибири быстро настают. За это лето я сделал одну машину: на улице просто старая машина стояла, мы ее разрисовали, заклеили всякими шипами, сделали из нее ящера. В прошлом году рисовал кентавра 10 метров высотой.
Там был заказ – разрисовать стену на тему экстремальных видов спорта. Ребята, инициаторы, в администрации договорились, можно ли эту стену под фестиваль разрисовать. Администрация дала им разрешение, а они уже ко мне обратились, типа, давай что-нибудь нарисуешь. Я, когда сел рисовать эскиз, вдруг понял, что не хочу рисовать ни спорт, ни что-то, связанное с ним. Не хочу рисовать то, что мне заказали. Это тоже своего рода цензура – рисовать по заказу. Тогда просто сел и подумал, что хотел бы нарисовать сам, для себя, если бы это была моя стена. Нарисовал эскиз, пришел к ребятам. Они: "Блин, чувак, у нас [чиновники] не согласуют, не возьмут ни в коем случае (а они предупредили, что хотят посмотреть эскиз)". Я говорю: "Знаю, поэтому мы ничего согласовывать не будем, просто начнем рисовать и все". И мы просто вызвали вышку…
Но в итоге посредники сказали, что администрации понравилось. Они, видимо, ничего не поняли.
– А что означает этот кентавр?
– Для меня – это про свободу творчества. Я хотел нарисовать картинку, которую я бы для себя на холсте нарисовал в мастерской. А нарисовал ее на стене в центре города. То есть нарисовал то, что хотел, а не то, что заказывали. Потому что когда люди из власти пытаются влиять на искусство, в котором ничего не понимают… У нас любой заказ из администрации – это нерпы, Байкал. Типа, рисуйте все, что угодно, только, чтобы было доброе, позитивное.
Лет 5-7 назад они [чиновники] говорят: давайте соберемся, ребята граффитчики, на круглый стол, придумаем что-нибудь вместе делать, краску-денег дадим. Мы такие: "Ну ладно, классно, хорошая идея, давайте попробуем". Они: "Вот вам стена в центре города, только давайте без негатива". Вроде, нормальная просьба, но на этом все сразу и заканчивается. Потому что я не знаю, что страшнее: цензура внешняя или внутренняя. Когда художнику говорят – давай без этого, он включает еще свою цензуру. И получается цензура в квадрате, итог – бездушная фигня.
Я понял, чего хотят у нас в администрации – что-то такое, что никак никого не беспокоило бы. Не только, чтобы негатива не было, но и позитива чтоб не сильно в избытке. Нечто такое, чтобы не задевало ничего в душе. Претензии могут быть типа – что-то цвета сильно яркие, слишком пестро сделали, или, наоборот, что-то сильно бледно.
– Как со скульптурой известного скульптора Даши Намдакова "Хранитель Байкала" на острове Ольхон получилось? Её ведь тоже многие обвиняли именно в мрачности.
– Да, я в фейсбуке наблюдал, какая там война разразилась, странная. Думал, что у людей с мозгами, может, телевизор пересмотрели? Сверху подается какая-то агрессия, недоверие – это прямо на людях всё сказывается. Прямо война была из-за этой скульптуры: увидели то, чего не было, многие оказались против "этого ужаса", ругались. Позже когда скульптуру все же поставили, один из противников пишет: "Я съездил, в принципе, ничего, показалось, нормально".
На мой взгляд, суперорганичная скульптура. У Намдакова вообще, действительно, что-то мрачноватое появилось в искусстве с какого-то периода, я за его творчеством давно слежу. Раньше у него были более лиричные, светлые скульптуры. Но это не удивительно. Как художник он, наверное, тоже проникается духом времени. Все происходящее на него тоже влияет.
Закрытия политические. И пандемические
– Вы раньше говорили о том, что сам формат выставки вам не близок, а сейчас экскурсии по ней водите. Что изменилось?
– Во-первых, у нас и экскурсия не экскурсия, и выставка не выставка. Экскурсия, скорее, напоминает моноспектакль: я читаю, ребята играют музыку, в процессе несколько перфомансов, видео – в итоге все размылось, и это уже не совсем моя авторская выставка, а микс из десятка авторов, творцов из совершенно разных сфер. В Москве, в Питере такой формат уже не удивляет, но здесь еще в новинку.
А во-вторых, я и сам принял некоторые вещи, которые раньше пытался отрицать, боролся с ними (в интервью двухлетней давности Степан Шоболов заявлял: "мы заброшены в этот бесконечный мир, и единственное, что можно делать: бунтовать или дезертировать. Я выбираю бунт в плане действий, созидания, несмотря на бессмысленность окружения" – прим. С.Р.) . Например, состою в Союзе художников, хотя все время ранее от этого отбрыкивался, мол, я где-то отдельно. Сейчас осознал, что у нас в этом Союзе состоят отличные старые мастера, интересные.
– Но опыт с принудительным закрытием выставки у вас был. На экспозицию к дню рождения Путина двери заварили...
– Да, выставку организовали ребята с Питера, нашли меня в соцсетях, говорят: отправь нам работы. Я отправил. А в итоге двери на выставку запаяли.
В Иркутске был, на мой взгляд, более интересный и показательный случай. Правда, не на моей выставке. Один художник, Слава Седых, очень увлекается всякими индийскими, восточными практиками и символикой, сделал выставку, на которой среди прочего были свастики индийские. Причем это были именно индийские свастики, что было понятно даже на отдельных картинах – там рядом или Будда, или индийское божество. А в это время как раз прошла то ли "русская весна", то ли крымские события – всем мерещились вокруг фашисты, шум стоял. Какой-то человек, накачанный телевизором, пришел на выставку, увидел свастики, подал жалобу в Минкульт, и выставку сняли на второй день. Я знаю, потому что работал в музее, эту выставку развешивал, 60 картин. Все сняли, закрыли полностью.
– По вашему мнению, художник может быть сегодня совсем вне политики?
– Период злой политической сатиры у меня прошел. Протестные разные митинги, помню, рисовал. Меня эти вещи сильно задевают, я действительно переживаю. Вся эта безнадега, бесперспективность политическая – это реально чувствуется, это давит на многих, не на меня одного. Я это рисовал. И видимо, для меня это сработало как психологическая разгрузка, надо было нарисовать все это, чтобы стало легче. Все, что смог пережить по этому поводу, я пережил. Надо двигаться дальше.
Но, вообще, политики трудно избежать. Есть, наверное, среди художников такие аскеты, которых действительно социум может не касаться: построил себе дом где-нибудь с полным энергетическим обеспечением, по идее, тебе все равно. Но позволит ли совесть, сможешь ли там жить, сидеть и вспоминать, что родственники или кто-то остался там, с другой стороны, так или иначе узнаешь про какие-то новости, проблемы. Социально или экономически ты независим, а сердечно зависим, связан с людьми.
– А вы могли бы когда-нибудь от всего происходящего в нашей повседневной жизни отрешиться?
– Мне кажется, что я включился в так называемую эпоху метамодерна. Если постмодерн – это про несколько высокомерное такое ироничное цитирование классики, про то, что, мол, мы выше разных там сантиментов, то метамодерн, как я понял, это когда мы все смыслы и идеи обсмеяли, проиронизировали, ирония настолько зашкаливает, что появляется искренний человек, который говорит: "Блин, я не хочу все прошучивать, не хочу иронизировать, я хочу сказать честно: "Я вас люблю!" или "Мне это не нравится". И если это "да", то это просто "да", без двойного смысла.
– Как пример приведу ребят, которые у меня играют на выставке – одному из них 19 лет, он после выступления опубликовал пост в Instagram: "Самое лучшее и прекрасное чувство – чувство, что мы все друг за друга, между собой искренни". Никто не стесняется чувств, не иронизирует, все искреннее говорят, какие чувства у них действительно есть. Не хочу романтизировать это явление, но у меня ощущение, что метамодерн становится массовой штукой. Реально я повстречал в последнее время столько людей, которые именно так искренне ко всему относятся.
– По моему мнению, сейчас молодое поколение воспринимает происходящее в нашей стране как просто издыхающую какую-то штуку. Все чувствуют, что это скоро все закончится, эта нынешняя система – какой-то еле дышащий организм. Старый дед, который ворчит, всем надоел, не в плане, что все ему смерти желают, но просто надоел! Правда и тратить на него силы, на борьбу с ним многие не хотят. Это не вызывает уже никаких эмоций, не рождает в тебе ничего, кроме чувства – типа, пусть они там сами уже: госаппарат, телевидение, они настолько выпали в другую реальность, – их никто не воспринимает уже. Люди устали от всего происходящего в стране, устали настолько, что устали от этого уставания. И дело не только в пандемии.
Нынешняя система – труп, мое ощущение такое. А все отжившее уже не имеет значения. Сейчас я уже не стараюсь бороться с чем-то: просто есть классный проект, наша выставка, для которой мы все объединились и это как глоток свежего воздуха, будто форточка открылась. И это же не единственный пример. Сколько волонтеров – это тоже новое движение, новая волна. Во вторую волну пандемии волонтеры у нас в Иркутске сели на автомобили, возят докторов. Никто из них не говорит, мол, "эти гады – власть – ничем не занимаются", всем уже на них настолько пофиг – просто сели и помогают, радуются тому, что удается сделать. "Оставили своих мертвецов, и идут дальше".
– И вы думаете такие настроения совпадают с настроением большинства в вашем городе, в стране?
– Не знаю. Но многие писали и до сих пор пишут в отзывах на мои картины: "Как в жизни" или "Найди десять отличий! Не нахожу, так и есть на самом деле". "Это просто фотка с Думы". Все подшучивают.
– А вам не страшно от всего, что происходит сегодня в стране? Новые законы, очередное "завинчивание гаек"...
– Да нет, страшно. Говорить, что я не боюсь, не могу. Сейчас вам даю интервью, у меня тоже здоровый страх, какие-то опасения есть. Законы-то все и их применение размыты, и вообще непонятно, на основании чего кого-то задерживают, штрафуют. Конкретно никто не может предсказать, как будут действовать те же силовики, тот же "центр Э". Конечно, режим опасен, он никуда не делся, может быть сейчас еще опаснее будет, какие-то конвульсии предсмертные все-таки будут. Тем более, сейчас у меня есть, что терять: семья, ребенок, есть, за что и за кого опасаться. Но о каких-то важных и волнующих меня вещах я не смогу молчать. Все равно буду говорить. И рисовать.
