В начале 1980-х годов поэт и музыкант из Омска, бросил дерзкий вызов советской власти. Созданная Егором Летовым панк-группа "Гражданская оборона" поставила своей целью деконструкцию ценностей коммунизма.
"А наш батюшка Ленин совсем усоп
Он разложился на плесень и на липовый мёд…
А при коммунизме всё будет з…сь
Он наступит скоро – надо только подождать
Там всё будет бесплатно, там всё будет в кайф
Там наверное вощще не надо будет умирать"
Голос Летова рвал динамики магнитофонов по всей стране. Именно он придумал экстремальный (сейчас бы, наверное, сказали "экстремистский") музыкальный жанр "сибирский панк", который в своем безумии был не так прост, как казалось сотрудникам КГБ, отправившим музыканта на принудительное лечение в психиатрическую больницу.
"В психушке, когда меня начали накачивать сверхсильными дозами нейролептиков – после огромной дозы неулептила я даже временно ослеп – я впервые столкнулся со смертью или с тем, что хуже смерти" – вспоминал Летов в своей автобиографии "Именно так всё и было".
Однако коммунистическую систему уже не могли спасти ни КГБ, ни карательная психиатрия, ни перестройка с демократизацией. Сибирский панк оказался более живучим, чем советская власть. В отличие от большинства своих коллег, рок-музыкантов, Летов не испытывал симпатии к сменившему "совок" либеральному режиму Ельцина. После расстрела Белого дома в октябре 1993 года музыкант, разочаровавшись в российской демократии, оказался в оппозиции вместе с Дугиным и Лимоновым. Теперь он выступал под серпом и молотом, эпатируя новую власть, но не теряя при этом старых поклонников.
"Любая власть – это тираническая Система, осуществляющая произвол во имя "князя мира сего". Тогда (в начале 1980-х годов – прим. С.Р.) эта была Брежневская, "коммунистическая" система. Нужно было действовать настолько эпатажно, чтобы им не оставалось ничего другого, кроме как начать тебя сажать, убивать и так далее. Поэтому мы сразу стали петь издевательские песни про Ленина, коммунизм и это было не что иное, как подсознательное стремление довести ситуацию до полного завершения. Конечно, мы пели не ради того, чтобы восторжествовала какая-то демократия или чтобы у нас настал капитализм. Про это даже речи быть не может. И нам, собственно, удалось то, чего мы хотели, другое дело что сейчас это косвенно по нам самим очень больно бьет."
Егор Летов. "Именно так все и было"
Этой осенью издательство АСТ выпускает первую в России биографию мятежного создателя сибирского панка: "Егор Летов. Моя оборона". С её автором, легендарным московским рок-журналистом Алексеем Кобловым, корреспондент сайта Сибирь.Реалии встретился во время фестиваля "Новая книга", проходившего 13-15 сентября в Новосибирске.
– Как произошло твое открытие Егора Летова и "Гражданской обороны"?
– Году в 86-м примерно я был знаком с джазовым музыкантом Сергеем Летовым, который однажды показал мне черно-белое фото: там были дико вычурные люди – в гриме, с какими-то начесами на головах. И сзади надпись – "Гражданская оборона". Я говорю: "Ничего себе! Видок-то какой – не то, что там в Сибири, в Москве за такое можно неслабо огрести. Сергей объяснил: "Это мой младший брат – Игорь. Его сейчас прессует КГБ". Хотя из дурдома, насколько я знаю, он уже вышел. И мы переглянулись с друзьями: "Да, вот бы его концерт в Москве сделать". "Но ведь повяжут же всех". – "Да, повяжут ".
– То есть, желание устроить концерт "ГО" появилось прежде, чем ты услышал их музыку?
– Спустя очень короткое время в Зеленограде мои знакомые принесли мне катушку с очень хорошего качества записью. Там были альбомы типа "Поганая молодежь". Они довольно быстро распространились по стране. На записи было все слышно – и звук, и гитара, и барабан, и голос, и слова. Это буквально первая или вторая копия. Я, конечно, обалдел.
– От чего?
– Это был, с одной стороны, грязный звук, но при этом с каким-то диким драйвом, с совершенно парадоксальным поэтическим мышлением. Это было потрясающе! Я сам послушал, начал друзьям переписывать. Помню, там была одна песня Янки Дягилевой "Печаль моя светла". А потом спустя еще короткое время, в декабре 1988 года, в Измайлове на фестивале "Сырок" состоялось первое выступление "Гражданской обороны" в Москве. Они впервые приехали в Москву всей командой, и там дали жару по-взрослому. Половина зала убежала в ужасе, а другая, и я в том числе, рванул к сцене. Мы колотили по этой сцене кулаками не потому, что мы какие-то маргиналы или хулиганы, а просто в припадке чувств. И потом, как выяснилось, расколотили все софиты… неспециально.
– Получается, что Летов с его "Гражданской обороной" сразу стали легендой, и этот проект "выстрелил" мгновенно. За счет чего?
– Думаю, что это связано с тем самым принципом – сделай сам. Когда в мире чего-то не хватает, то нужно это сделать самому. Вот нет стиха, а ты можешь его сочинить, и теперь он есть. Нет мелодии, а у тебя она играет в голове, и ты умеешь играть на чем-нибудь, и ты ее сочиняешь. С одной стороны, это, безусловно, талант, озарение, прозрение, ну, и большая работа. Мы с Егором немедленно подружились после первого личного знакомства, и понеслось. Я начал с ними ездить в Питер, в Харьков, черт-те куда. И начался короткий, но очень яркий период с декабря 1988-го, с нашей первой встречи и нашего личного знакомства. Мы близко дружили и потом, вплоть до его ухода из жизни в феврале 2008 года, но в первые годы общения были вместе очень часто, в разных местах и разных городах.
– Один раз я тоже общался с Летовым лично. И меня поразило, как бы сказать, несоответствие человека и места его жительства. Он был интеллектуал, тонкий эстет, при этом жил в Чкаловском районе города Омска.
– На улице Осминина в полуразвалившейся хрущевке.
– В рабочем районе, где люди не любили очкариков с длинными волосами…
– Да, Егора неоднократно били за его прикид во многих городах нашей необъятной родины.
– Почему он не уезжал в Москву, в Питер, и каждый раз возвращался в Омск?
– Он года полтора прожил в Москве у старшего брата, Сергея. Даже сыграл разок с курехинской "Поп-механикой", куда его брат привел. А потом вернулся обратно в Омск, параллельно где-то прицепив из Питера какую-то бас-гитару, по случаю купив у кого-то из питерских музыкантов. И, собственно, тогда началось то, что получило название "Гражданская оборона", примерно, с ноября 1984 года. До этого у Егора была группа "Посев": смешная, детская. Тогда он пел высоким голосом. Ранние записи, которые Летов не хотел издавать, но в Интернете копии все равно бродят, они весьма комичны. Потом Егор сделал себе хриплый голос. Сделал сам, как Диоген. Он начал орать в подушку, ходить в лес. У Высоцкого такой голос был от природы, а Егор добился нужной хрипоты усилием воли и большой работой!
– Меня поразил рассказ Летова об одном концерте "Гражданской обороны", кажется, в Таллинне, мол, выскочили на сцену гопники, штаны сняли, безумствовать начали. Об этом он рассказывал, словно какой-нибудь питерский интеллигент: "Боже мой! Куда я попал?!" Но это был не посторонний зритель, а тот самый человек с гитарой, который стоял в этот момент на сцене и являлся причиной всего происходящего. И одновременно испытывал ужас от того, что творила толпа. Часто общаясь с Летовым, ты чувствовал в нем какое-то противоречие, может быть, надрыв?
– Честно могу сказать, что Егор лично терпеть не мог всех этих панков. Ему нравился панк-рок как идея такого мощного протеста, даже не политического, а против мироздания в целом. Ему хотелось чего-то совсем другого, царства Божьего на земле. Но при этом на сцену он выходил в этом стиле – огромные булавки, рваные рубахи, рваные штаны. Отчасти это была поза, отчасти – банально денег не было на одежду.
– Ты сказал, что Летов придумал понятие "сибирского панка", а на самом деле, это миф.
– Абсолютно верно – миф.
– Как он его придумал, из какого материала, какого сора создал?
– Вспомни его песню "Зоопарк": я ищу таких, как я, сумасшедших и смешных… Вот и нашел. Сейчас мы находимся в Новосибирске, многих людей он нашел здесь. Кузьма (Константин Рябинов), Манагер (Олег Судаков) – друзья ранние, которых потом всех "прессанули" – кого в дурдом, кого в армию. В Новосибирске было просто роскошное сообщество, тут Егор встретил Янку Дягилеву, Диму Кузьмина, он же Чёрный Лукич, Дмитрия Селиванова, и много кого ещё. И он начал их всех к себе подтягивать. Он создавал свой мир "сибирского панка". Тюмень, где была "Инструкция по выживанию", Омск, Новосибирск – всех объединяла "Гражданская оборона". Они к этому мифу тянулись. Егор был его создателем.
– Я хорошо помню, как читал очередной выпуск "Урлайта" или "Контркультуры", где было интервью с Летовым...
– Его делал Сергей Гурьев, мой старший товарищ по редколлегии.
– Там был чудесный вопрос: "Тебе Маркузе нравится?" - спрашивает интервьюер. Летов в ответ: "Очень нравится". Конец восьмидесятых, поздняя Перестройка - время таких кодовых фраз, которые состояли из имен философов, режиссеров, из названий фильмов и книг (чаще всего запрещенных в СССР). И из этих кодовых слов конструировалась некая новая реальность. Летов был очень активный, как мне кажется, участник этого процесса…
– Да! Он впитывал какое-то чудовищное количество литературы, поэзии, прозы, причем, со всего мира, музыки, кино, живописи – всего, всего, всего. Однажды он провел у меня дома, в Зеленограде, несколько дней, и это был интеллектуальный марафон – мы просмотрели невероятное количество фильмов на видеокассетах и обсудили множество книг. При этом выпивали, было дело.
– Зеленоград – это все-таки подмосковный академгородок. А в закрытом городе Омске, в рабочем районе, как можно было вести такую напряженную духовную жизнь?
– Во-первых, Летов часто бывал в Москве. Во-вторых, у него был брат, известный джазовый музыкант, источник новейшей информации о современной музыке. Но главное, вспомни то время! Появляется одна книжка, и ее читает весь город. Появляется одна пластинка – ее переписывает весь город. Ну, что значит "весь город"? На самом деле, 20-30 интеллектуалов. Но это были "лучшие люди". Я не хочу сваливаться в политику, однако тут просто пример очень удачный. Революцию 1917 года делало не большинство, а некая элита андерграунда. Психоделическую рок-революцию шестидесятых в Британии и Америке тоже делали не массы, а яркие, сверкающие безумцы. Их были единицы, но они сумели поменять все мироздание. В этом смысле, конечно, Летов воспринимал как своих духовных соратников и Артура Ли из группы Love, и Сида Баррета из "Пинк Флойд", и Киру Муратову, и даже Иисуса Христа. Он их всегда так и перечислял, через запятую. И чувствовал с ними свое родство по крови, по духу.
– Поэтому ты называешь его шаманом и визионером?
– Безусловно. Тому есть прямые свидетельства и довольно много, он обладал не просто даром предвидения, он обладал даром формирования реальности. По большому счету (еще немного о политике) события XXI века в России с политическим активизмом объективно назрели – это понятно, но они же, сами того не зная, наследовали тому, чем Летов с Лимоновым и Дугиным занимались с 1993 года. Только тогда этот активизм был принят в штыки – дескать, совсем с ума сошли! А они просто-напросто оставались верны себе и "пошатывали систему".
– Все-таки хочется вернуться от противоречивых девяностых к разговору о золотых годах русского рока и сибирского панка, то есть, к восьмидесятым. Но для начала отрывок интервью из журнала "Контркультура":
Егор Летов: Пока я верил, что то, что я делаю, свернет на фиг весь этот миропорядок, – я и пел, и писал, и выступал. А теперь вышла ситуация из-под контроля. Проехали! ВИЖУ я, что никому это на … не нужно. Теперь во всяком случае. Это как развлечение стало для них для всех. Этакий цирк. А развлекать кого бы то ни было я вот че-то не хочу. Вот не возникает у меня почему-то этого весомого желания. Пусть этим Пригов и Ко занимаются. Или Мамонов. Бердяев, судя по всему, прав оказался – действительно, настал катакомбный период для носителей, хранителей культуры. Все превратилось в слизь и грязь. Стало быть, надо уходить отселе пока не поздно – незачем свои святыни на всеобщее осмеяние выставлять. Хотел я, по правде сказать, записать напоследок альбом... о любви. Давно хотел. И хотел я назвать его "Сто лет одиночества". Это очень красиво и здорово. В этом очень много любви – "Сто лет одиночества".
Сергей Гурьев: А ты не боишься цитировать Маркеса? Ведь это же он сочинил. А не ты.
Егор: Да какая разница – кто сочинил! Я уверен, что это и не Маркес сочинил. Все это и до него было. Вообще – ВСЕ ВСЕГДА БЫЛО И БУДЕТ – это ЗНАНИЕ. Оно кругом. Вот – в деревне за окошком. В коте моем, который на матрасике спит. Знание не принадлежит никому лично. Так же как и мои песни в высшем смысле не принадлежат лично мне. Или наоборот – Знание принадлежит всем. Мне вот постоянно кажется, когда я встречаю что-нибудь НАСТОЯЩЕЕ, – что это – я. Я впервые, когда Doors услышал... или Love... или песню "Непрерывный суицид" – первое, что во мне возникло, это фраза: "Это я пою". То же самое могу сказать и о фильмах Тарковского, и о Хлебникове, и о Достоевском, и о Вадиме Сидуре... могу до ночи перечислять. А что касаемо цитирования... это очень здорово – взять и привнести что-то неожиданное и новое, красивое – в то, что уже... Это как взять и достать с чердака старую игрушку, сдуть с нее пыль, подмигнуть, оживить – и да будет Праздник! Понимаешь?
– Алексей, вопрос у меня следующий: такие вот беседы, опубликованные в рок-самиздате, они, что называется, делали эпоху. Журналы "Урлайт", "Контркультура" были дико востребованы, насколько я помню.
– Хотя это были несчастные журнальчики с тиражом 60-100 экземпляров, которые расходились махом. А потом их копировали, размножали в разных городах нашей необъятной.
– Это ведь тоже было запрещено. Ксерокс приравнивался к оружию иностранного агента.
– У нас еще в 1986-м и в 1987-м "винтили" (задерживали – С.Р.) практически за все, в том числе, за распространение подпольных журналов. Доносы писались еще и в 1987-м. В частности, один из таких доносов подписали многие деятели рок-лаборатории, включая Артемия Троицкого, Петра Мамонова, Александра Скляра. Донос был на нас – редакцию "Урлайта", на андеграунд, на рок-подполье в целом, потому что мы не хотели играть по их правилам.
– Как можно написать донос на подполье? Это же не место, не организация...
– Они хотели в полной мере взять под контроль все рок-концерты вместе взятые. Легализовать их деятельность, чтобы не стало подпольных концерты, с которых часто приходилось убегать от ментов. Многих наших друзей, деятелей рок-культуры, соблазняли этой легализацией комсомольцы и стоявшие за ними кэгебешники.
Категорически против этого был редактор "Урлайта" Илья Смирнов, он ведь историк по образованию, прекрасно знает историю человечества и знает, что ничем хорошим альянс со спецслужбами не заканчивается. Лучше всего быть в сторонке, причем, чем дальше, тем лучше. И когда в руководстве московской рок-лаборатории поняли, что часть нашего круга туда не очень рвется, то разозлились и написали донос, правда, не в КГБ, а в московский горком партии.
"Отдел пропаганды и агитации МГК КПСС
Редакция газеты "Советская культура"
Редакция газеты "Московская правда"
Редакция газеты "Московские новости"
Художественный Совет и администрация Московской городской творческой лаборатории рок-музыки уполномочен заявить:
…на протяжении ряда лет в Москве издаются различные нелегальные журналы: "Ухо", "Зомби", "Урлайт", ведущие непримиримую борьбу со всякими попытками социализации рок-музыки, проводящие жесткую антисоветскую линию, порочащие как отдельные государственные учреждения и организации, так и советскую идеологию и культуру в целом. Обладая большой популярностью в среде любителей рок-музыки, журналы много лет формировали вкус и общественное мнение в отношении тех или иных групп, лиц и организаций. Создание лаборатории сломало механизм действия подполья. За полтора года из-под его контроля ушли все группы московского рока /в том числе и такие "столпы" подполья как "Крематорий", "Звуки Му", "ДК"/, а приток новых коллективов происходит непосредственно в лабораторию, минуя "генералов" подполья. Сложившаяся система порождает бешеную злобу и многочисленные попытки отомстить и прекратить существование лаборатории…
Художественный Совет и администрация рок-лаборатории просит пресечь деятельность М.Сигалова, И.Смирнова, А.Гильденбрандта и стоящих за ними лиц и оградить деятельность лаборатории от клеветы и провокаций.
Позитивная программа действий организаций-учредителей по преодолению кризисной ситуации представлена в рабочем порядке.
Борисов /Ночной проспект/
А.Павлюченко /Доктор/
Ч.Обелиск - 2 подписи
А.Скляр гр. /Ва-Банк/
Вишняк
Ю.Иванов /Сокольники/
А.Елин
А.Троицкий
А.Никаноров /Тяжелый день/
В.Шумов анс. "Центр"
С.Жариков ДК
Котомахин гр. "Клоп"
В.Марочкин
Агеев А.И.
Алисов
П.Мамонов /Звуки Му/
А.Липницкий Спиридонов
– "Урлайт" был голосом этого подполья?
– Конечно!
– Вернее, его целью было - дать голос тем, кто вне системы?
– Да. Это была попытка создания собственного мира, ни от кого и ни от чего не зависящего. Делаем, как знаем, как хотим. Я примкнул к "Урлайту" с большой радостью, когда познакомился с Сережей Гурьевым. Потом уже узнал, что он старше меня всего на несколько лет, а тогда он казался старцем: с бородой, в очках с затемнением, похожий на старого большевика (или меньшевика) первого разлива. Я безумно благодарен Гурьеву, как и Илье Смирнову, потому что это были "мои университеты".
– При этом ты учился на журфаке?
– Но не закончил. Там было страшное кумовство. Поначалу я вообще, как наивный дурак, решил поступать в МГИМО. Прошел трехчасовой допрос - "собеседование" – с сотрудниками КГБ. И, кстати, прошел его блестяще. Но в тот момент, когда погоны перестали сверкать, меня спросили: "А можно ваши документы". И тогда они увидели, что я белобилетник (у меня аллергия с детства) и сказали: "О, молодой человек! У нас все мальчики служат, да и девочки тоже!" Короче говоря, в МГИМО меня не пустили, и я пошел на "журфак" МГУ. Я думал, что поступлю на международное, после первого курса поеду на практику в Белград или в Восточный Берлин, а там, глядишь, и до Парижа, до Нью-Йорка... Потом - бабах! - плохая новость – в загранку ездят только дети собкоров. Я понял, что это все обман. И в этот момент начинается рок-н-ролл и самиздат. "Урлайт" меня увлек именно тем, что он был очень безумный, то есть в нем было такое сияющее безумие, совершенно парадоксальное, ну, и то, что там Гурьев Сережа, Илья Смирнов, потом еще Лева Гончаров появился.
– Властям ничего не стоило вас прихлопнуть. Но вашей редколлегии почему-то позволяли существовать.
– Видимо, поначалу нас считали малозначительным явлением. А когда сообразили, что к чему, в стране уже начались центробежные процессы, и органам стало не до нас. А тут я просто увидел жизнь, к которой стремился изначально. Я был словно колодец (так это называл Егор), через который пролетает огромная чудовищная штука, огромнейшая энергия, на стенках что-то такое оседает, и из него получается поэзия, искусство, культура, живопись.
– Для нашего поколения, действительно, было очень важно - пропускать через себя огромное количество информации. Может быть, в этом нет ничего удивительного и уникального, но в тот момент это остро ощущалось.
– Конечно.
– Плюс к тому, что действительно комсомол и КГБ вдруг решили позволять существовать рок-н-роллу, играть с ним...
– ...в кошки-мышки. Надо отдать должное спецслужбам – там тоже сидели не дураки. Они прекрасно понимали, что всех не посадишь, уже не сталинские времена, не то время, когда можно посадить миллионы. Единственный способ – собрать их в одном месте, в рок-клубе на Рубинштейна или в московской рок-лаборатории в Старопанском переулке (москвичи тут же стали называть его "Старопанкским") и тихонечко контролировать, поглядывать, давать "литовочки" (тексты песен, прошедшие цензуру – от слова "лито" – С.Р.) . Вот этот человек имеет право на концерт, а вот этот наказан – полгода не может выступать. А если дашь подпольный концерт, к тебе придут. Мне, кстати, доводилось этим заниматься. Осенью 1987 я делал подпольный концерт группы "Алиса", когда Костя Кинчев сидел под следствием с подпиской о невыезде. А тут я – отважный 20-летний энтузиаст: "Да, пошли они все к черту! Давайте устроим концерт, и вы денег заработаете, и публика послушает". В Зеленограде этот концерт и прошел. Потом меня, конечно, повязали, но, к счастью, отпустили, потому что тогда главный способ давления был "сообщим по месту работы/учебы". А я не учился, меня так было не запугать. Я просто был абсолютно счастлив в то время, и дружба с Летовым добавляла кайфа моему счастью.
