Поэтесса и феминистка – именно в такой последовательности представляется Оксана Васякина. Автор родом из небольшого города на севере Иркутской области презентовала на книжном фестивале в Иркутске поэтический сборник "Ветер ярости". Эта книга предельно лично рассказывает о травме, насилии и любви на фоне обычных жизненных ситуаций. Выход основного цикла стихов сборника удивительно совпал с международным движением против насилия #metoo. Поэтесса считает, что это вовсе не случайность.
– Издатель Илья Данишевский сказал, что Сибирь в вашей поэме – это филиал ада. Вы согласны с такой оценкой?
– Самой мне сложно говорить о том "что хотел сказать автор". Но лично я Сибирь адом не считаю. Сибирь – прекрасное место, я очень её люблю. Тот ад, который я описываю, это не только место, но и время: тот ад пришёлся на начало нулевых. Это было очень тяжелое время в экономическом плане, в плане социальном, по крайней мере для моей семьи. Поэтому, собственно, я описываю жизнь моей семьи в Сибири как жизнь в аду. Если вы заметили, там есть фраза, что мы больше не живем в Сибири. Действительно, спустя время мы переехали из Сибири: сначала родители развелись и отец уехал в Астрахань, потом я уехала в Новосибирск, а после перебралась в Москву, а мама лет через пять переехала на юг России. Это была такая не комплексная миграция, если можно так сказать, мы просто рассыпались по стране, как бисер по карте. Неслучайно затем следует строчка: "а теперь у нас совсем не стало любви". Это история про то, что, даже переехав в другой регион, ты все равно от себя не уезжаешь. И если ад есть, то он внутри нас, он не локализуется в каких-то определённых местах.
отец сибирь ненавидел
он так и говорил
я тридцать лет был в ссылке
страшная страшная земля он говорил
он говорил я приходил с работы
ложился к стене лицом лишь бы ее не видеть
сибирь
лишь бы на нее не смотреть
сибирь.
Оксана Васякина. "Когда мы жили в Сибири"
– Мне было важно отметить точку географически. Эта поэма могла называться иначе, если бы я росла в другом месте. Но моя судьба так сложилась, что я первые 17 лет прожила в Усть-Илимске, поэтому текст о Сибири.
– Вы начали писать стихи в 13 лет. Как вы относитесь к тому, что представляя вас, в первую очередь называют феминисткой?
"Ветер ярости" – это большой цикл из, по-моему, девяти стихотворений, посвящённых женщинам, пережившим насилие
– Я сама себя всегда представляю как поэтесса и феминистка. То есть на первом месте стоит идентичность поэтессы, а на втором – идентичность феминистки. Если меня просто назовут феминисткой, я не расстроюсь.
"Ветер ярости", который я презентую на фестивале в Иркутске, уже третий мой сборник стихов, но при этом первая книга, вышедшая в большом издательстве – АСТ. Эта книга не совсем поэтическая, она, если можно так назвать, такой микс из обширного интервью, которое мы часов восемь записывали с журналисткой Катей Писаревой. Это большое интервью дробится поэтическими текстами, моя прямая речь предваряет эти поэтические тексты, если говорить о механике книге, как она вообще сделана. Если говорить о содержательной части, там есть центральный цикл поэтических текстов, который дал название всему сборнику – "Ветер ярости", – это большой цикл из, по-моему, девяти стихотворений, посвящённых женщинам, пережившим насилие. Собственно, помимо этого большого цикла есть ещё три-четыре. В основе книжки – жизнь молодой женщины в Москве, провинциалки, которая переезжает в столицу, начинает работать, приспосабливается к московской реальности. Постепенно эта реальность вплетает в себя и сибирскую реальность, потому что чистой Москвы нигде нет, она на самом деле состоит из миллиона маленьких микрогородков. Там я много пишу о смерти, о том, как я переживаю смерть. У меня очень долго умирала мама. Я вписываю в ту реальность московскую смерть, много размышляю о поэзии.
Моя мама стала амазонкой
она присела на валун
и разом отсекла себе левую грудь
Чтобы легче было носить лук
Чтобы нечем было кормить младенцев
её правая грудь давно превратилась в тяжёлое дерево
Оксана Васякина. "Ветер ярости"
– Почему изначально эту книгу вы решили выложить в интернете для бесплатного скачивания? Это такая форма самиздата?
– За два года я напечатала около трёх тысяч экземпляров на домашнем принтере, в интернете выставила в PDF-версии, её и сейчас можно скачать легко. Мне важно было, во-первых, напечатать книгу. Во-вторых, сделать это быстро. Я мыслила свой текст как манифест. Дело в том, что "Ветер ярости" появился чуть ранее флешмоба "Я не боюсь сказать". Буквально только начала писать цикл, запустили флешмоб и стало ясно, что системное насилие над женщинами в России имеет монструозный масштаб. Я параллельно писала тексты и рефлексировала над своим опытом, над опытом своих подруг, женщин-родственниц. Когда дописала текст, поняла, что его не опубликует ни одно поэтическое издательство, потому что это такой большой не то что плевок, но большая претензия к мужскому господству, в том числе в мире литературы. Первое, что мне пришло в голову, – напечатать текст самостоятельно. Сначала я напечатала 50 экземпляров: подумала, что просто раздам. Потом меня попросили ещё сто, в результате какое-то время я просто бесконечно печатала и раздавала, печатала и раздавала.
все эти женщины – изуродованные насилием. убитые. заморённые чувством вины. униженные. сломанные. лежат в земле
идут по земле – в сад за детьми – плодами домашнего насилия.
в магазин за хлебом и молоком – чтобы накормить своего насильника
усаживаются на раздутые члены под шёпот: а говорила не хочешь, глянь какая мокрая
стонут от боли пронизывающей вагину
все они лежат в земле
Оксана Васякина. "Ветер ярости"
– Опасение, что никто из издательств этот цикл стихов не напечатает, подтверждалось в каких-то разговорах с работниками издательств?
– Речь идёт не об издательствах-гигантах, а о локально-поэтических, микроинституциях литературных, которые обслуживают определённую литературную тусовку или направление. Они мне хорошо знакомы, и я понимала, что, допустим, поэтический журнал "Воздух" и линейка издательская при нём меня не напечатают. Ещё я понимала, что даже если меня возьмут куда-то, то, во-первых, тираж ограничится 200 экземплярами, во-вторых, будет иметь хождение только в очень маленьком закрытом литературном кругу. А мне нужно было преодолеть границы литературного поля, в котором я находилась. И единственный способ – напечатать собственноручно и просто пойти раздавать на улицы.
Я часто сталкиваюсь с сексизмом и разными мужскими проявлениями патриархальной культуры в литературном сообществе. И понимала, что, может быть, никто мне в лицо не скажет, но за глаза, скорее всего, это дело обсуждается, в том числе не в самом приятном для меня ключе.
Кто бы что ни говорил о проявлении насилия, всегда будут три стороны: сторона "за", сторона "против" и сторона, которая якобы придерживается нейтралитета. Если о насилии заявляет человек, у которого нет власти, говорит о том, что он переживает или переживал, он, как правило, меньше поддержки получает. Во-вторых, большинство, даже те, кто понимает, что этот человек прав, встанут на сторону насильника, если он стоит выше по положению. Как это происходит в ситуации харассмента, когда люди видят, допустим, домогательства на рабочем месте, но будут молчать о том, что начальник приставал к своей секретарше, потому что боятся потерять поддержку человека, иерархически выше расположенного.
В том мире, в котором мы живем, эти механизмы работают так. Возможно, со временем, если мы будем больше говорить об этом, механизмы реакции будут меняться, и через какое-то время общество получит определённый опыт, будет по-другому реагировать. Тогда, возможно, слова потерпевшего, вне зависимости от его статуса, будут весить намного больше, чем слова насильника. Но это должна быть большая общественная работа, большая рефлексия, очень долгий процесс.
– Как проявляется сексизм в литературном сообществе?
Черт побери, почему мы должны приносить себя в жертву каким-то великим поэтам, если мы сами прекрасные поэтессы и писательницы?
– Я могу сказать, что, например, женщины пишущие перестают писать, выходя замуж за писателей. Эта проблема тоже имеет системный характер. Жена Виктора Сосноры перестала писать стихи после того, как вышла замуж, но она вела дневник. Когда Соснора вытащил после её смерти эти дневники, оказалось, что язык, которым они написаны, просто блестящий, это потрясающая работа женского письма, которая долгое время была скрыта от нас.
Там вообще давления не было, она ходила к нему в студию, а потом вышла замуж и просто перестала писать. Это был её выбор: она выбрала идентичность жены поэта, а не идентичность поэтессы. Я как феминистка понимаю, что это жесть, это плохо. Причём за этот выбор все её воспевали, она принесла жертву великому поэту. Но, черт побери, почему мы должны приносить себя в жертву каким-то великим поэтам, если мы сами прекрасные поэтессы и писательницы?
Это значит, что работает целый культурный механизм, который влияет на женщин, я считаю, что этот культурный механизм нужно ломать.
– Получается, цикл "Ветер ярости", начинавшийся с сугубо личного порыва, просто попал в струю, того же движения #metoo против насилия и домогательств?
– Не думаю, что это совпадение. Очевидно, в обществе появляется запрос на новые парадигмы восприятия того, что с ним происходит. Соответственно, люди, которые занимаются творческим трудом – поэтессы, поэты, писатели, художники, кто занимается рефлексией не научной – пишут тексты об этом и, естественно, попадают в одну обойму с флешмобами и изменениями проходят.
Я вообще не мыслю творческую деятельность отдельно от политики или социума. Даже те поэты, которые говорят, что далеки от политики, они просто делают своё "фи" в сторону политики, но они всегда имеют её в виду. Творчество всегда было под присмотром политики. Вспоминаем советское время, вспоминаем, что происходит с художниками сейчас. Кирилл Серебренников и многие другие. Мы всегда, работая с массой творческого материала, соприкасаемся с политикой, с обществом и его проблемами. Сегодня мы живём в том мире, в котором поэзия без политики невозможна. Нельзя сказать, что я творец, мне все равно на вашу мышиную возню. Тебе, может быть, кажется, что всё равно, пока мышиная возня тебя не коснется.
– Какой политической позиции вы придерживаетесь?
Тема, которая меня волнует, – это тема ЛГБТ, потому что я лесбиянка, живущая в России. Потому что у нас есть закон 2014 года, известный как "гомофобный закон"
– В силу того, что я феминистка, меня чаще всего трогают вопросы положения женщин в обществе. Сейчас я как раз занимаюсь кампанией в поддержку сестёр Хачатурян, сделала две акции в их поддержку: сначала большие политические чтения, а 18 августа прошёл огромный благотворительный концерт, на котором мы собирали деньги в помощь сёстрам. Меня очень беспокоит отсутствие в России закона о домашнем насилии, со всеми вытекающими из него последствиями в виде кризисных центров, обучения сотрудников органов тому, как работать в этих ситуациях и так далее. Мне бы хотелось, чтобы в ситуации, когда женщина подвергается домашнему насилию, а потом приходит в полицию, ей не говорили, как говорят у нас: "Когда убьют, тогда и заявляйте". Должны выписывать охранный ордер, который позволял бы женщине спокойно жить, в то время как человек, который насиловал, бил, не мог подойти на два километра к дому, в котором она живёт. Нужно, чтобы у нас было больше кризисных центров: не два-три на Москву, один из которых только государственный, остальные – чисто фондовые, а просто хорошие государственные кризисные центры, в которых женщины получали бы помощь, искали бы убежища и так далее.
В том числе закон о самообороне, мне кажется, должен быть расширен, нужно расширять возможности самообороны. Если самооборона доказана, то это значит, что женщину не должны судить просто за убийство. Сейчас убийство, которое происходит в семье, рассматривается вне контекста. А ведь такое убийство произошло не просто так, у него был контекст, скорее всего – систематическое насилие. Тот контекст, что был в семье Хачатурян, когда в течение нескольких лет отец насиловал их, избивал, всячески ограничивал их свободу, этот контекст суд никак не рассматривал. Я надеюсь, что в скором времени это изменится. Надеюсь, что как раз через дело сестёр Хачатурян российское правосудие выйдет на тот уровень, когда подобные ситуации будут рассматриваться не как преступление в вакууме.
В той стране, в которой мы живем, 80% женщин, сидящих за убийство, убили собственных мужей, отцов или других близких мужчин. Большинство их них убивали только для того, чтобы остаться в живых. На данный момент это главная тема, которая меня больше всего волнует.
Вторая тема, которая меня волнует – это тема ЛГБТ, потому что я лесбиянка, живущая в России. Потому что у нас есть закон 2014 года, известный как "гомофобный закон". Согласно ему, запрещена "пропаганда нетрадиционных ценностей детям" и так далее. Я считаю, что он должен быть отменён, чтобы представители ЛГБТ-сообщества могли спокойно говорить о себе и иметь равные с остальными права.
– Вы лично сталкивались с дискриминацией из-за гомосексуальности?
– Лично я не сталкиваюсь, потому что у меня очень дружественная среда, в которой я работаю, занимаюсь творчеством. Но знаю, что очень многие женщины-гомосексуалы сталкиваются с агрессией со стороны мужчин. Я не могу говорить про геев, потому что сама лично мало про них знаю, но могу сказать про лесбиянок. Я знаю, что лесбиянки часто подвергаются изнасилованиям, в том числе коррекционным изнасилованиям. Это когда пытаются "проучить" этих нерадивых женщин и приучить любить мужчин. Лесбиянки часто не выглядят как конвенциональные женщины и часто сталкиваются, в том числе на работе, с критикой внешнего вида, а кто-то из них постоянно "живет в шкафу", долгое время не решаясь совершить каминг-аут. Кто-то из-за этого подвергается насилию в семье. Кто-то просто вынужден до смерти жить и скрывать, говорить, что их женщина не их женщина, а их подруга, хотя они покупают одну квартиру, очевидно, что они семья уже давно. Мы живем в ситуации замалчивания, в ситуации страха, гомофобии.
– И пока я не вижу никакой положительной динамики в обществе. Я вижу только ненависть к ЛГБТ-активистам. Я вижу, как на митингах людей с радужными флагами винтят и забирают у них флаг. И не только представители силовых структур, но и просто активисты из других групп. В Москве недавно был случай, когда на митинге в поддержку независимых депутатов в гордуму к девушке с радужным флагом подошёл мужчина, вырвал его и начал топтать. Он не был силовиком, обычный участник того же митинга, на который пришла девушка. По сути акции люди были вместе, но при этом на уровне отношения к ЛГБТ разошлись.
Я живу в Москве, а это более-менее свободный город, где я могу в метро поцеловать свою девушку в щеку или в ухо. Когда мы с ней приезжали в город Волгоград, я не могла себе этого позволить. Хотя наше проявление чувств обычное, ничем не отличающееся от проявлений чувств других людей, но я понимаю, что это вызовет агрессию у тех, кто вокруг. Хотя когда ты в Москве приезжаешь куда-нибудь в Алтуфьево, на север столицы, тоже не стоит. В итоге у тебя постоянно работает внутренняя машина, которая сканирует пространство, в котором ты находишься, на предмет опасных субъектов, которые могут тебе навредить просто из-за того, что ты берёшь за руку своего любимого человека.
Мы никого не убиваем, мы никому не вредим, мы ничего не рушим. Лесбиянки, геи, бисексуалы, трансгендеры не разрушают мир, в котором мы живем, а, наоборот, делают его, на мой взгляд, лучше. По-моему, у Лены Костюченко, журналистки "Новой газеты", был прекрасный слоган "Лесбиянки – гордость России". Я с ней абсолютно согласна.
