Ссылки для упрощенного доступа

"Они думали, что уже наказаны"


Археолог Константин Гриневич
Археолог Константин Гриневич

Новосибирский краеведческий музей готовится отметить свое столетие. И только сейчас стало известно о так называемом музейном "деле", которое в 1935 году было сфабриковано органами НКВД. Тогда целая группа сотрудников музея стала жертвой сталинских репрессий. Всех их обвинили не только в распространении буржуазной идеологии, но и в проведении спиритических сеансов, на которых они якобы вызывали духа германского нациста.

Старший научный сотрудник Сибирского отделения РАН историк Сергей Папков говорит, что узнал об этих событиях почти случайно:

– Я ничего об этом не знал до тех пор, пока мы в "Мемориале" не стали готовить очередной, пятый том "Книги памяти" по Новосибирской области. В архиве ФСБ нам сразу выдали целый список этих имен. Все они оказались работниками из одного места – из Музея города Новосибирска. Я еще раз обратился в архив ФСБ с запросом, и там выдали дело из трех томов. В группе, проходившей по этому делу, было 11 человек.

Научный сотрудник Новосибирского краевого музея Борис Белышев. Биолог, географ и охотовед
Научный сотрудник Новосибирского краевого музея Борис Белышев. Биолог, географ и охотовед

Все это были люди ссыльные, попавшие в Новосибирск в начале 30-х годов. Они служили и в музее, и в некоторых других городских учреждениях. В середине 30-х все они были арестованы как "враги народа", которые "встречались, вели антисоветские разговоры", говорилось в обвинении. Особое совещание (ОСО при НКВД) внесудебным порядком назначило им по 3–5 лет лишения свободы.

Результатом исследования Сергея Папкова стала публикация "Дело" работников Новосибирского краевого музея" в журнале "Исторический курьер". Статья полностью посвящена судьбам этих музейных сотрудников и их знакомых, проходивших по тому же делу. Вот история блестящего археолога Константина Гриневича:

Свое буржуазное мировоззрение он систематически протаскивал в практику работы Музея

Уроженец Вологды. Из семьи уездного землемера. Образование высшее (Киевский университет, исторический факультет). Археолог, специалист по древней Греции; профессор (с 1928 г.), доктор исторических наук (с 1944 г.). Участник ряда археологических экспедиций на Юге России. С 1920 – директор Керченского музея древностей; приват-доцент Московского университета. С 1924 – директор Херсонесского музея. С 1928 г. – заместитель заведующего Главмузея Наркомата просвещения РСФСР (Москва). Арестован в Москве в 1932 г. как "украинский националист"; по постановлению ОСО при ОГПУ сослан в Новосибирск. С июня 1933 г. работал научным консультантом в Новосибирском краевом музее. Вновь арестован 23.04.1935 г. по обвинению в причастности к "к[онтр]р[еволюционной] фашистской группе, которая проводила антисоветскую агитацию, направленную на ослабление мощи Советского государства".

Это про него, про Константина Гриневича директор музея услужливо напишет следователю:"Свое буржуазное мировоззрение он систематически протаскивал в практику работы Музея. Так, в 1933 г. при помощи его в качестве ученого-консультанта Музей получил большой отпечаток буржуазного краеведения (показ экспозиций без классовой борьбы, голые экспонаты и проч.)".

Работая с архивными материалами, Сергей Папков выяснил, что допросы арестованных и сбор компрометирующих данных о преступных действиях группы тянулись более полугода: вызывались свидетели из музея, опрашивались знакомые подозреваемых, производились обыски. Материалы дела выросли до нескольких томов. В итоге музейщиков обвинили не только в "антисоветских разговорах" и обсуждении политики, но и в проведении спиритических сеансов, на которых они "вызывали дух бывшего фашиста Рема".

– Другие подельники археолога Гриневича – такие же сосланные из европейской части СССР в Сибирь люди. Типична ли эта история для Новосибирска 30-х годов?

Да, она совершенно типичная, потому что Новосибирск был очень важным экономическим центром. Когда началась основная фаза промышленного освоения, потребовались кадры. Поэтому в Новосибирск сослали очень много людей из различных центральных городов. Из Ленинграда, Москвы, Донбасса и так далее. Отовсюду, где происходили чистки. Это были очень разные интеллигенты из самых разных учреждений: из научных организаций, институтов, люди искусства, инженерные работники. В результате в Новосибирске оказалась очень большая группа людей подобной судьбы. Об этом мало кому известно, поэтому нам до конца картина неясна – сколько людей было сослано, в каких организациях они работали. Повторю, случайно пришлось обнаружить этот факт.

Зоолог Новосибирского краевого музея Анна Глебова
Зоолог Новосибирского краевого музея Анна Глебова

– Из одного учреждения, а именно – музея, арестовали целую группу. Это было распространенной практикой?

Именно так. Действительно, брали почему-то группами. Обычно в учреждении арестовывали одного или двух человек, а затем начинали выяснять его связи. Цепочка тянулась, и в итоге образовывалась группа. Кроме музея в Новосибирске, подобная же история происходила, например, в Краевом земельном управлении. Там очень много было профессионалов, которые начинали работать в центральных учреждениях Москвы или Ленинграда, а потом оказывались в Сибири, и в середине 30-х попадали уже в ОГПУ. Подобный же сюжет нам удалось найти в организации, которая называлась "Союзмясо" и в Сибирском институте животноводства. Там работал Петр Павлович Зворыкин, приехавший из города Мурома. По некоторым сведениям, он является родственником известного эмигранта Зворыкина, который уехал в США. И вместе с этим новосибирским Зворыкиным арестовали группу людей в Институте животноводства. Так что действительно история систематически повторялась.

Обнаружил Сергей Папков в материалах дела свидетельства того, какие характеристики своим бывшим подчиненным давал директор музея Гайчук. В частности, о научном сотруднике Борисе Белышеве, сосланном в Сибирь на три года, он рассказал следователям так:"Белышев Борис Федорович […] За время работы в Музее проявил себя как идеологически враждебный и не поддающийся исправлению в Музее элемент. Открыто отрицал партийность в науке, проповедуя теорию "чистой" науки. […] В разговоре со мной как директором Музея о причинах его ссылки Белышев заявил, что […] причиной стал разговор со следователем. На вопрос следователя – "Какое у вас отношение к ГПУ?" – он ответил, что ГПУ – это паразиты народа, а террор он, как гуманный человек, не переваривает".

– Уже после "музейного" дела в Новосибирске пострадали многие люди, занятые на строительстве Оперного театра.

Да, но это случилось уже в 1937 году. Действительно, там очень много арестовали людей. И ведущих инженерных работников, и рядовых строителей. Часть этих имен попала в "Книги памяти жертв политических репрессий по Новосибирской области", но репрессии в Оперном театре начались чуть позже. Наша же история касается 1935 года. Это немножко другая ситуация. Здесь нет еще такой массовой операции, нет такого количества жертв, какое было в 1937 и 1938-м.

– Не потому ли, по меркам Большого террора последующих лет, сроки и меры наказания для музейщиков были относительно мягкими – от 3 до 5 лет?

Да, это совершенно точно. Скажем, для середины тридцатых годов десятилетний срок лишения свободы лет был исключительной мерой, он в документах довольно редко нам встречается. Вот в период коллективизации, когда разоблачались кулацкие группы, когда было прямое противодействие актам властей, – тогда могли 10 лет дать. Но что касается людей, обвиненных в том, что вели контрреволюционные разговоры, что у них было "неправильное" мировоззрение, то десяти лет, конечно, не давали.

– Я понимаю, что документы из архивов НКВД официальные, у них специфический язык. И все же удалось ли вам узнать, о чем говорили эти люди во время неформальных, дружеских встреч?

Это было типичное общение людей, оторванных от культурной жизни, которые пытались свой досуг сами организовать

Это ясно не только из этого дела, но из некоторых других. Мне приходилось писать о субботних встречах у барона Тизенгаузена: там похожая ситуация. Это было типичное общение интеллигенции. Людей, оторванных от культурной жизни, которые пытались свой досуг сами организовать и сами развлекали друг друга. Это были типичные бытовые встречи. Разумеется, как всякие образованные люди, они обсуждали и политическую ситуацию. Но в то время обсуждать политическую ситуацию и означало – выражать определенные враждебные намерения. То есть ничего особенного такого диссидентского, как бы мы сейчас сказали, там не было. Просто обсуждали текущие политические события, жизнь в стране. Однако этого, как правило, хватало для того, чтобы их можно было осудить, приписав им контрреволюционный заговор. Все гипертрофировалось! Любая информация подобного свойства попадала в ОГПУ или НКВД. Там она приобретала совершенно другой характер, там раздувались уже до невероятных размеров все эти разговоры, и они превращались в антисоветский заговор, как правило. Это типичная ситуация для того времени.

– Что дали вам протоколы допросов? Что узнали вы об этих забытых музейщиках?

Они просто не понимали смысла действий работников НКВД

Иногда это просто формальный разговор со следователем, Скажем, выяснение связей этого человека. Иногда люди очень честно и откровенно говорят, что "мне не нравится советская власть" или не нравятся еще какие-то конкретные действия, вроде коллективизации. Ну да ведь это можно было у любого гражданина спрашивать, и любой гражданин точно так же об этом сказал бы. Однако получилось, что этого было достаточно, чтобы можно было предъявить им какие-то коллективные, организованные, контрреволюционные деяния. Иногда люди очень откровенно высказывались, признавая свои идеалистические взгляды, не совпадающие с официальными. Сейчас бы, конечно, мы просто сказали – ну и что такого, высказал человек свое намерение?! Они просто не понимали смысла действий работников НКВД. Вероятно, тогда еще не было таких прецедентов, что за подобные взгляды можно человека отправить в заключение.

– Это очень интересно – то, что вы сказали. Значит, в это время еще не было распространено страха, который спустя всего два года накроет страну. Не думали, что повсюду стукачи, что надо быть осторожным, что нельзя говорить о том, что что-то не нравится в советской власти. Была еще относительная свобода в умах?

Да, совершенно верно. Именно отсутствие широких пропагандистских кампаний в прессе, кампаний осуждения этих взглядов давало надежду людям, что они не совершают ничего крамольного. Действительно, другая совсем атмосфера была. Вот 37–38-й годы сильно меняют картину общественных настроений, психологии массовой и массового поведения. Там действительно насаждается уже атмосфера страха, господство официальной идеологии, когда каждый отчетливо понимает, что если он что-то начнет высказывать искренне, то тогда будь готов отвечать за свои слова. В середине 30-х это еще не ощущается.

Барон Петр Розенберг. В 1935 году – старший экономист Новосибирского отделения
Барон Петр Розенберг. В 1935 году – старший экономист Новосибирского отделения

– Теперь я понимаю, почему на фотографиях, которые размещены в вашей статье, такие лица. От них невозможно оторваться. Да, это умные, тонкие, интеллигентные лица, но у них совершенно ошеломленное выражение. Они не просто испуганы или растерянны, а именно ошеломлены. Особенно щемящее чувство вызывают женщины и старенький барон Петр Розенберг. У одного только Константина Гриневича спокойный взгляд. Он даже слегка улыбается.

Это так. Просто никто из них никак не мог ожидать такого развития событий. Не знаю, может быть, кто-то и был прозорливый из них. Потому что это были люди разного опыта, но в целом, конечно, они не были настроены антисоветски, как это в материалах следствия говорилось. Они рассчитывали на какую-то более-менее спокойную жизнь, хотя и в глуши, в ссылке, но что их больше не тронут, они думали, что уже наказаны. А тут вдруг дело принимает совершенно неожиданные обороты.

– Было присловье, которое очень надолго задержалось в народном сознании – дальше Сибири не пошлют.

Да. Но, оказалось, что из Сибири можно и в Среднюю Азию, и еще северней куда-то отправить. Куда угодно, говорит Сергей Папков.

Одновременно с сотрудниками музея чекисты арестовали еще ряд их знакомых и друзей из числа ссыльных, с которыми они поддерживали связи или бывая в гостях друг у друга: в частности, экономиста Сельхозбанка, бывшего офицера барона П.В. Розенберга, заведующую кафедрой иностранных языков строительного института Е.П. Вартапетову-Бореско, вузовского преподавателя немецкого языка С.А. Матвеева, экономиста-плановика "Запсибзолото" А.Н. Черных.

В декабре 1935-го Особое совещание при НКВД вынесло постановление по "музейному" делу: восемь человек как "участники антисоветской фашистской группы" приговаривались к заключению в ГУЛАГе. Пятеро из них – Гриневич, Гамон-Гаман, Розенберг, Белышев и Вертапетова-Бореско – к пяти годам исправительно-трудовых лагерей, трое – Матвеев, Глебова и Сергей Витте – к трем годам ИТЛ.

В дальнейшем их судьбы сложились по-разному. Петра Розенберга в 37-м тройка УНКВД по Красноярскому краю приговорила к расстрелу. Александр Витте был сослан в лагерь, срок отбывал в Вишерлаге. Известно, что в 37-м он был доцентом Института военных инженеров транспорта и учителем школы № 55 в Новосибирске. Но в том же году его вновь арестовали и расстреляли. О судьбе его брата Сергея ничего не известно.

Профессор К.Э. Гриневич, отсидев полный срок, стал работать в Томском университете. До 1948 г. заведовал кафедрой
древней истории и по совместительству преподавал в пединституте, затем переехал в Нальчик и устроился в Кабардинский пединститут. С 1950 г. был заведующим кафедрой всеобщей истории в Нежинском пединституте им. Гоголя в Черниговской области.

Художник и скульптор, выпускник Мюнхенской академия изящных искусств Георгий Гамон-Гаман отбывал в срок в Туломском отделении Белбалтлага НКВД, работая "оформителем по скульптуре и архитектуре". Был привлечен руководством ГУЛАГа к оформлению павильона Северо-востока на Московской сельскохозяйственной выставке. За успешное выполнение этого задания ему назначили премию и освободили из заключения на год раньше срока без дополнительного ограничения. Он жил во Владимирской области, перебивался случайными заработками: оформлял выставки для райисполкома, писал портреты Сталина для госучреждений, преподавал музыку в педучилище по классу скрипки. После смерти Сталина получил разрешение переехать в Москву. С 1962 г. Гамон-Гаман стал работать в должности преподавателя на кафедре рисунка в Московском архитектурном институте, но жил по-прежнему одиноко и в крайней нужде. Умер в сентябре 1964 г.​

Борис Белышев вышел из лагеря весной 1940 г., первое время работал в Томске, а затем получил место научного сотрудника в Баргузинском заповеднике в Бурятии. В начале войны переехал в Иркутскую область, работал охотоведом, затем устроился в Колпашево на противомалярийную станцию, потом работал на областной станции в Томске и в институте эпидемиологии и микробиологии. В 1946 г. его перевели на поселение в г. Бийск на Алтайскую противотуляремийную станцию. Здесь он оставался до 1958 г., работал в краеведческом музее и преподавал в Бийском пединституте. В 1954 г. ему в порядке исключения, несмотря на отсутствие законченного высшего образования, разрешили защитить кандидатскую диссертацию
В 1963 г. он стал доктором биологических наук. Работал в Биологическом институте Сибирского отделения Академии наук СССР. Профессором Белышевым была собрана одна из крупнейших в мире коллекций стрекоз, насчитывающая около 30 тысяч экземпляров. Умер Борис Белышев в марте 1993 г. в Новосибирске.

  • 16x9 Image

    Лиля Пальвелева

    Корреспондент московского бюро РС. Сотрудничает с РС с 1989 года. Автор и ведущая рубрики о русском языке "Ключевое слово".

XS
SM
MD
LG