"Миром правят тайные силы"

Не успели остыть камни пожарища в Нотр-Даме, как в сети уже появились тексты, которые все объяснили. Пожар на самом деле был постановочный (снова работа "Цеха"), а вообще, его еще Нострадамус предсказал, и это был символический акт гибели Европы, потому что Европа уже не та. Как получилось, что теории заговора стали неотъемлемой частью новой медийной реальности?

Поиск в Рунете предлагает огромное число конспирологических версий происходящего, однако практически нет их научного осмысления и комментария. Теории заговора с научных позиций в России почти не изучают, поэтому степень доктора философии по этой теме историк Илья Яблоков получил в Англии. Недавно он опубликовал свою первую книгу Fortress Russia: Conspiracy Theories in the Post-Soviet World ("Крепость Россия: теории заговора в постсоветском мире"). Яблоков родился в Томске и окончил истфак ТГУ, а с 2014 года живет в Лидсе и преподает в университете дисциплины, связанные с русской историей и культурой.

– Когда происходят большие события в мире и в России в частности, тут же появляются интерпретации, что это все сделали различные тайные общества, или за всем этим есть какие-то тайные кланы. Это довольно традиционный троп в мышлении современного человека, причем не только западного. Конспирология – это глобальное явление. Я прочитал буквально сегодня утром: некий американский политик и колумнист журнала "Тайм" написал, что коллега из Нотр-Дама ему сообщил, что это не просто так, что пожар был подстроен, что это был "intentional act". За пару минут его твит разошелся по всем возможным праворадикальным медиа. Понятно, что сюда привязали исламский терроризм, столкновение цивилизаций, в общем, все, что так любят правые радикалы.

Это довольно характерно. Понятно, что у правых, как и у левых, есть определенное видение. Но попытка привязать эмигрантов – довольно печальная, на самом деле, черта этого медиасобытия, пожара в Нотр-Даме. Меня печалит даже не то, что какие-то правые очень быстро отреагировали, а что похожие мысли разделяют люди, которых в России считают влиятельными ньюсмейкерами. Например, Ксения Собчак написала у себя в инстаграме, что во Франции каждого пятого ребенка зовут Мухаммед и прочие вещи. То есть мы видим, что потенциальные конспирологические истории популярны во всех сегментах общества, не только среди условных правых маргиналов.

– Есть разница между конспирологическими теориями на Западе и в России?

– Все зависит от того сегмента, в котором они возникают. Есть теории, которые актуальны исключительно для американского общества, какие-нибудь "черные вертолеты" или дроны – это очень американская история. Скажем так, есть национальные теории заговора, а есть интернациональные. Некоторые национальные порой становятся интернациональными. Я думаю, вы слышали про хвосты реактивных самолетов, "химтрейлы" ("специально что-то распыляют". – С.Р.) – вот это началось в Америке и популярно в России тоже. Антивакцинные истории, которые в последнее время популярны, тоже очень хорошо путешествуют через границы благодаря новым технологиям коммуникации.

На самом деле надо уже перестать рассматривать теории заговора как некий элемент отдельной чужой национальной мифологии, а воспринимать как нечто, что в какой-то момент затронет и наше общество. Возможно, оно поменяет свою форму, какие-то факты новые появятся, которые сделают его более релевантным к конкретной национальной или субнациональной группе.

– Россия постоянно обогащает мировую конспирологию новыми теориями. Какие вам интересны как исследователю особенно?

– Помимо "Протоколов сионских мудрецов", про которые уже много написано, из последнего, что мне приходит в голову, – это, конечно, история с "Синими китами". Если вы помните, в "Новой газете" была абсолютно дикая история про то, что наших детей убивают некие паблики во "ВКонтакте", что есть онлайн-игра, в которую тинейджеры попадают. Пару лет назад был серьезный скандал вокруг этого.

– И в школах потом велись серьезные разговоры с родителями.

– Да, был сильный всплеск так называемой моральной паники по поводу этих "Синих китов". Но как мне потом рассказывали мои друзья, которые живут в Америке, там примерно через год или полтора история с "Синими китами" всплыла, и уже в американских школах на родительских собраниях обсуждали, что дети играют в некие онлайн-игры, где их готовят к самоубийству. И в этом плане мы видим, что идет довольно забавный трансфер этих всех идей.

Когда был украинский кризис, было очень много так называемых "фейк-ньюс", связанных с самолетами. Потом была история с "Боингом", который пропал в Индийском океане (первый "Боинг" Малазийских авиалиний), потом он появился, и стали писать, что это был как раз украинский "Боинг". Мы имеем уже совсем другую медиаэкологию, в которой очень быстро развиваются такие истории. И уже очень сложно отследить, в России ли они появились, и русские ли эту идею вбросили.

​– А почему вообще так популярны конспирологические версии событий?

– Это простое объяснение, намного упрощающее то, что в действительности происходит, упрощающее поиск ответов. Потом, теории заговоров безумно привлекательны. Люди кликают, людям интересно это знать. Не хочется иметь банальное объяснение: курил рабочий, загорелся от сигареты у него пластик, и понеслось. Намного интереснее сказать, что это какие-нибудь масоны или какой-то Цех, и сразу же у людей начинают возникать ассоциации, людям становятся интересно, они идут дальше по ссылкам, ищут. Современные алгоритмы социальных сетей на это тоже реагируют, начинают подкидывать новые видео. А если количество кликов повышается, то и количество таких видео тоже будет расти. Это довольно логично.

Я ни в коем случае не обвиняю сейчас социальные сети. Раньше эту роль исполняли телевидение или книжные развалы, а теперь библиотеки электронных книг и форумы. Людям хочется знать о тайнах, люди это постоянно читают. В XIX веке, например, в Америке памфлеты и карманные детективы пользовались безумным спросом, и огромное количество конспирологических историй, характерных для Америки того времени, появлялись именно в дешевых маленьких книжках. Потом эти pocket books превратились в условные паблики в интернете. Человек в этом плане не меняется.

– Илья, а вы лично почему заинтересовались конспирологией?

– Благодаря моему научному руководителю в Томске, который мне эту тему подкинул, а потом я ее уже самостоятельно в течение многих лет развивал. И вот как-то мне понравилось. Кстати, мы употребляем термин "конспирология", а его ввел другой конспиролог – Александр Дугин. Правильнее говорить – "теория заговора" и "теоретик заговора". Но мы можем отдать дань господину Дугину за то, что он обогатил русский язык таким вот термином.

– Так это авторский термин? Я думала, что общепринятый.

– Ну, в какой-то момент он стал общепринятым. Понятно, что Дугин сам верил в разные теории заговора, но вот обогатил язык термином "конспирология". И, кстати, он притащил эту идею с Запада, благодаря движению новых правых во Франции, куда он ездил в конце 80-х. Это все хорошо задокументировано. Например, идею "нового мирового порядка", или то, что в русском языке связано с термином "мондиализм", Дугин тоже притащил из французского. В английском языке не существовало термина "мондиализм", это французский термин, "мондиаль" – "мировой". То есть мондиализм – это мировой заговор. "Новый мировой порядок" и "мондиализм" в русском языке часто смешиваются.

К сожалению, или к счастью, в России мало кто вообще понимает, как изучать теории заговора. Поэтому вся моя методология и тренинг по исследованию теории заговора исходит из европейской, британской, американской традиции.

– А что такое – научный подход к теории заговора?

– Смотрите, сейчас я работаю в большой команде ученых, которые исследуют теории заговора, и мы составляем энциклопедию, в которой пять разделов. Один раздел – там исключительно психологи, которые занимаются теорией заговора, и они обсуждают психологические подходы к изучению. Есть социологи, которые разрабатывают социологические модели, почему люди верят. Есть политологи, которые считают, скажем, эффект теории заговора на политические предпочтения европейцев. Есть историки, которые исследуют теории заговора в развитии, в конкретных национальных контекстах. Даже есть две статьи, в которых исследуются теории заговора в античное время и в Средневековье, и такие были тоже. Потом, есть культурологи, которые смотрят на теории заговора с позиции culture science, используя различные философские, культурологические, исторические, антропологические концепции.

То есть мы рассматриваем теорию заговора не как продукт больного мозга, мы скорее пытаемся разложить это явление на кусочки, стараемся понять, почему люди верят, почему вовлекаются в процесс производства теории заговора, что их подталкивает к этому, каковы социальные факторы. Какую роль играет окружающая среда (социальная среда, в первую очередь), в появлении теории заговора, превращении ее в мейнстрим. Какую роль играют новые медиа, какую роль играют старые медиа, какова эволюция коммуникации теории заговора и человека. Все эти вопросы мы рассматриваем.

– Кажется, что сегодня, с развитием новых медиа, теории заговора стали более широко распространены и быстрее получают признание. Действительно ли это так?

– С одной стороны, да, потому что характер коммуникаций изменился, и очень много кто сидит в интернете и получает информацию из интернета. С другой стороны, из-за изменения медиума, то есть носителя теории заговора, не поменялся способ восприятия. Давайте так говорить: социальные сети – это переносчик. Но если сравнивать теории заговора и чуму, например, инфекцию – не каждый заболеет, то есть не каждый подцепит эту идею и будет ее дальше развивать.

Условно говоря, человек кликает на ссылку, открывает материал, читает, говорит: "А, фигня!" и закрывает. А другой человек открывает и думает: блин, а ведь, наверное, правда, что-то за этим есть, – и начинает дальше искать. А дальше очень многое зависит от того, насколько человек может взвешенно и критично подойти к предмету, который он изучает. Например, кого-то не убедить в том, что вакцины не надо ставить, все равно люди пойдут и будут ставить уколы себе и своим детям, чтобы не заболеть. В то же время будет некое количество людей с разным жизненным опытом, которые будут говорить: нет, наверное, я не буду все-таки верить врачам, пойду к целительнице, не буду ставить прививку. Вот как быть с этим человеком? Мы же должны, как ученые, попытаться понять. Не просто поругать этого человека, что он не идет ставить прививку, а моя задача – объяснить популярно и коллегам, и обществу в целом, почему есть люди, которые продолжают верить в некий заговор врачей.

В этом плане актуальность исследований теории заговора постоянна. Соцсети просто облегчили коммуникацию. Но, с другой стороны, в обществе есть разочарование в модели охраны здоровья, и есть люди, склонные идти и применять альтернативные методы, и здесь ничего уже не сделать. Соцсети только помогают передать информацию. То есть проблема не в соцсетях, а в здравоохранении, мне кажется.

– А есть связь между теориями заговора и фейк-ньюс? Это к вопросу о свежепринятом в России законе.

– Это очень политизированный сейчас, раскрученный термин. Те журналисты, медиааналитики, с которыми я разговариваю, в один голос говорят: фейк-ньюс были, есть и будут. Просто в период 2016–17 года количество исследований, которые упоминают "фейк-ньюс", в коммуникативистике, в других областях, вдруг выросло в разы – условно, с 10 до 600 статей. Это данные буквально двух-трехмесячной давности.

Что такое "фейк-ньюс"? Фейк-ньюс – это просто-напросто ложные новости, слухи, сплетни и так далее, и они всегда были, журналисты называют это непроверенной информацией, информацией, взятой из одного источника. Это было всегда, и частью фейк-ньюс в какой-то момент становились теории заговора. Сейчас ничего не изменилось, ровно так же встречаются фейк-ньюс, и теории заговора иногда взаимодействуют с ними. Вот хоть пример политика, который написал твит: конкретный фейк-ньюс, человек сослался на своего знакомого. У нас в русском языке на эту тему есть даже шутка: информационное агентство ОБС – "Одна бабка сказала".

– В России теперь СМИ за это собираются штрафовать и наказывать.

– Но мы ведь понимаем, что это некий функциональный инструмент, чтобы блокировать новости, которые ставят под вопрос, скажем так, официальную новостийную повестку. Теория заговора не имеет здесь никакой большой роли.

– Может ли так случиться однажды, что какая-нибудь теория заговора попадет учебники истории, в Википедию, в словари?

– Попробую переформулировать: может ли быть так, что то, что мы сегодня считаем теорией заговора, станет реальностью и подтвердится?

– Да, станет "общепризнанным" историческим фактом.

– Может случиться так, что завтра откроются источники и нам скажут… Может быть, мы считали, что "Джона Кеннеди убили по заказу военного блока в правительстве США", и вот вам доказательства.

– Или что "американцы не высаживались на Луну"...

– Смотрите, история с высадкой на Луну американцев – в России это очень политическая тема. Потому что у нас вера в то, что русские – самые главные исследователи космоса и что мы первыми вышли в космос, это часть некоего национального дискурса величия. По факту это так, действительно, мы сделали огромный технологический рывок. Поэтому для нас тема космоса очень важна, и когда мы начинаем обсуждать, что американцы сделали, оказывается, то, что мы не смогли, конечно же, в российском обществе постоянно возникает идея поставить под вопрос это достижение американцев. Условно говоря, среди американцев, наверное, тоже могут быть истории, что Гагарин никогда не летал. Хотя я не встречал.

Хотя и американцы не верят в то, что они высаживались на Луне. Собственно, история про Луну пришла из американских источников, насколько мне известно, но там это связано с совершенно другим. Эта история связана с тем, что огромное количество американцев со скепсисом относятся к тому, что делает их правительство, кто бы его ни возглавлял, Демократическая партия или Республиканская партия. Это просто скептическое отношение к политике государства. И это было у американцев всегда. А у россиян это проявляется в том, что они не верят американцам в целом. Поэтому здесь теория заговора резонирует на разных уровнях и в разных культурных контекстах.