"Я попал в "черный" список"

Еще один правозащитник, защищающий права коренных народов Севера, получил запрет на въезд в Россию. 19 декабря 2018 года ФСБ на 50 лет закрыла границу для Йоханнеса Рора, автора многих альтернативных докладов для комитетов ООН о правовом положении малых народов в России.

За несколько дней до Рора в Россию не попал эстонский правозащитник Оливер Лооде, эксперт по проблемам малых народов и активист международного финно-угорского движения. На пограничном пункте "Ивангород – Нарва" сотрудники погранслужбы ФСБ России вручили ему уведомление, что пересечь границу он не сможет до 2073 года, когда Лооде исполнится 99 лет. Йоханнесу Рору будет ровно 100, когда он снова получит право въехать в Россию – через 50 лет, 23 января 2069 года.

При этом страну вынужденно покидают российские активисты, защищающие права коренных народов. В 2018 году эмигрировали защитники шорской деревни Казас в Кемеровской области Владислав и Яна Таннагашевы. Политическое убежище в США в 2017 году попросил вице-президент Ассоциации коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока (RAIPON) Павел Суляндзига, а бывший исполнительный директор RAIPON Дмитрий Бережков ждет убежища в Норвегии.

Йоханнес Рор – старший советник по России в Международной рабочей группе по делам коренных народов (IWGIA, Копенгаген, Дания) и координатор проекта для Института экологии и антропологии (INFOE, Кельн, Германия). Проблемами коренных народов России он занимается с начала 1990-х годов. В 1997 году он впервые представил в Комитет по экономическим, социальным и культурным правам (КЭСКП) ООН альтернативный доклад (т. н. shadow report) о положении коренных малочисленных народов в России, и с тех пор регулярно составлял и редактировал такие отчеты для договорных органов ООН и других международных механизмах по правам человека. В России правозащитник помогал объединениям малочисленных народов в реализации различных информационных и социальных проектов.

В интервью Радио Свобода Йоханнес Рор рассказал, в чем именно не сходятся государство и активисты, представляющие коренные этносы России.

"Я уже тысячу раз говорил об этом"

– Йоханнес, ваша работа, по сути, направлена на помощь России в исполнении требований международных договоров и конвенций, касающихся прав малых народов. Что конкретно могло не понравиться в этом нашему государству?

– Те отчеты, что мы писали, исходят из договорных обязательств, которые Россия или ранее Советский Союз добровольно взяли на себя, подписав договора ООН по правам человека. Среди них – Пакт о гражданских и политических правах и Пакт об экономических, социальных и культурных правах, Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации, о правах ребенка, о ликвидации дискриминации женщин и другие.

Для каждого из этих международных договоров существует в Женеве т. н. Договорный орган, в состав которого входят независимые эксперты по правам человека. Страны-участницы обязаны через определенный срок – 4–5 лет – периодически отчитываться, а организации гражданского общества могут подавать свои альтернативные или параллельные отчеты (иногда их называют "теневыми" – shadow reports). По итогам рассмотрения комитет публикует т. н. Заключительные замечания. Их важнейшая часть – Список озабоченностей и рекомендаций в адрес правительства. В отношении стран, где проживают коренные народы, фактически всегда есть критические моменты по коренным народам, в этом отношении Россия здесь вовсе не исключение. Когда рассматриваются Канада, США, Австралия или Перу, договорные органы получают не один альтернативный отчет по коренным народам, а целую кучу. Поэтому нельзя сказать, что система ООН или деятельность международных организаций за права коренных народов как-то нацелена против России.

Занимаясь этим много лет, я долго думал, что никто на это уже не обращает внимания. Конечно, мы писали свои параллельные отчеты и видели, что женевские комитеты принимают их, это всегда отражалось в заключительных замечаниях и рекомендациях. Тут нет ничего страшного ни для какого правительства, ведь эти отчеты дают конструктивные рекомендации, что следует делать. Хотя это всё основано на договорных обязательствах государств, комитеты не могут заставлять государства выполнять их рекомендации. Я вообще не понимаю, в чем может состоять угроза.

Я могу рассказать, что было в Женеве перед тем, как я получил этот запрет на въезд. На 7-м форуме ООН по бизнесу и правам человека, который состоялся в конце ноября в Женеве, на сессии по Восточной Европе я сделал ряд более-менее спонтанных комментариев по ситуации коренных народов Севера. Я сказал более-менее то же самое, что мы всегда пишем в параллельных отчетах.

Первое – это отсутствие имплементации принципа свободного, предварительного и осознанного согласия (СПОС, по-английски это FPIC: free prior and informed consent). Это международный стандарт, который закреплен, в том числе, в Декларации ООН о правах коренных народов, но до сих пор не отражен в российских законах. Я говорил о сложности мониторинга проектов, которые идут в таких закрытых регионах, как Ямал, куда без специального разрешения ФСБ не попасть.

Председателем этой сессии была госпожа Эльжбета Карска из Польши, профессор. А ее предшественником в рабочей группе ООН по бизнесу и правам человека был человек из России – Павел Суляндзига, представитель коренного народа удэге из Приморского края. Он уже два года находится в США, запросил политическое убежище, потому что в России он находился под сильной угрозой.

Это те темы, о которых я говорил. К сожалению, у меня нет полного текста моего выступления, потому что это были спонтанные комментарии. Должен признаться, что если бы я знал, что могут быть такие последствия, конечно, я бы ни слова не сказал. Но никто не мог такого представить. Потому что я уже тысячу раз говорил об этом, но до сих пор негативных последствий не было.

– На кого из слушателей ваше выступление могло произвести столь сильное впечатление?

– После меня выступали две молодые женщины из российской миссии при ООН и из Российского Глобального договора (Global Compact) ООН. Конечно, они говорили о том, что в России все хорошо, что мое представление некорректное. Ну, ничего страшно, это же их работа, они должны донести точку зрения своего правительства. Но то, что две недели спустя мне запрещают въезд в Россию – это, конечно, ненормально. Я такого не ожидал.

– А не могло это решение, скажем так, накопиться? Может быть, ФСБ давно планировало запретить вам въезд?

– Я не знаю. Дело в том, что я получил визу только в начале ноября и 5–11 ноября провел неделю в Москве. Тогда я въехал без всяких проблем. Видимо, в тот момент это решение еще не было принято.

"Явное нарушение права человека на адекватное питание"

– Чем ваши альтернативные доклады отличаются от официальных, которые в те же комитеты ООН подает Россия?

– Самое принципиальное различие в том, что все 20 лет наши доклады исходят из реального положения дел на местах. Комитеты, с которыми мы работаем, всегда просят от России так называемые "дезагрегированные" данные для отдельных этнических групп, например: средняя продолжительность жизни, какой доход, какое социально-экономическое положение населения и так далее. А те официальные доклады, которые подает Россия, как правило, очень большие и всегда поступают вовремя (в отличие от многих других стран, которые подают доклады с большим опозданием), но не освещают реальную ситуацию коренных общин. В них много говорится о том, какие программы государство финансирует, какие праздники спонсирует, какие законы готовятся, что правительство намерено сделать, но не о том, что сделано. Например, было несколько отчетов, где они обещают создать т. н. территорию традиционного природопользования для удэгейцев на реке Бинин в Приморском крае. Об этом говорилось еще в 2007 году в докладе Комитету по ликвидации расовой дискриминации. Но мы знаем, что этого нет и не будет (сейчас там существует национальный парк). А главное, что в докладах вообще нет реальных цифр о положении дел и тенденциях на местах.

– А в ваших докладах были эти показатели?

– Конечно, официальной статистики очень-очень мало. Всегда сложно получить эти цифры. Но те цифры, которые мы могли получить, конечно, мы их включили.

– О чем еще вы рассказываете в своих докладах, что могло не понравиться Российскому государству?

– Очень важные темы для нас – это ситуация с нефтяниками, с правом на землю коренных общин в районах, где разрабатывается нефть, проблемы со здоровьем людей из-за добычи нефти. И еще одна тема, которую я всегда повторяю, – это право коренных общин на рыболовство и на охоту. То есть право обеспечить себя и свою семью питанием.

Это же основное право человека – на питание, оно закреплено в статье 11 международного пакта об экономических, социальных и культурных правах, который Совет Министров СССР подписал в 1968 году. И в отношении коренных народов это означает не только определенный объем пищи, но и доступ к ресурсам. Есть такое международное понятие – право на адекватное питание. Коренные народы должны иметь право рыбачить или охотиться в соответствии со своими традициями. Они сами (а не государство!) должны определить, где, когда и кто этим будет заниматься. Например, на Камчатке, в Приморском крае, в Хабаровском крае есть ведомства, которые прописывают, сколько килограмм кеты или горбуши человек должен поймать в год. И людей сильно штрафуют, если обнаружат нарушение лимита. Это явное нарушение права человека на адекватное питание.

– Речь идет о квотах на рыболовство и квотах на охоту?

– Да. И по международному понятию, и по российскому закону, таких квот для коренных народов вообще не должно быть. Даже российские законы говорят о том, что коренные народы имеют право рыбачить и охотиться без специальных разрешений. Но практика выглядит совсем по-другому. И это большая проблема для тех общин, у которых нет других возможностей обеспечить себя питанием.

"Даже если и спрашивают, нет возможности отказаться"

– Йоханнес, на ваш взгляд, какая проблема во взаимоотношениях коренных малых народов и государства в России стоит сегодня наиболее остро?

– Я бы сказал, что одна из основополагающих проблем – это отсутствие механизма для реализации принципа СПОС.

– Это касается освоения территорий для добычи природных ресурсов?

– Прежде всего, это добыча природных ресурсов, но это не только нефть и газ, это и рыбная промышленность, как на Камчатке, как в Приморском крае, это, может быть, запуск ракет на Дальнем Востоке – полигон Восточный.

Дело не в том, что коренные народы принципиально против всякого развития. Проблема, что нет механизма консультаций, нет механизма согласования с ними. Конечно, в определенных регионах есть организации коренных народов, которые формально ставят свою подпись, но эти организации по большей части контролируются государством.

Принципиальная слабость, я думаю, в отсутствии механизма для ведения переговоров на равных условиях. Если бы у коренных народов была возможность свободно между собой обсуждать, какое развитие они хотят, какое не хотят, на что можно согласиться и от чего отказаться, то ситуация была бы совсем другой.

– А вместо этого приходят нефтедобывающие, рыболовные и прочие компании и делают то, что им нужно, никого не спрашивая.

– Да. Дело именно в том, что не спрашивают. А если даже и спрашивают, то уже нет возможности отказаться. Если мы формально признаем, что коренные народы имеют право либо согласиться, либо отказаться, то нужно понимать, что одна из возможностей – что они просто говорят "нет". И это "нет" нужно уважать.

– Мне кажется, что эта проблема касается не только малочисленных народов, но и доминирующего, русского, народа – государство не слышит, когда люди говорят "нет".

– Конечно! Я понимаю, что это, может быть, для России не самая главная проблема. Просто для меня права малочисленных народов – это приоритетный интерес. Помимо этого, коренные народы из-за своего уклада жизни более зависимы от своей природной среды. Так, когда приходят нефтяники, это, как правило, касается их намного сильнее.

– Ранее у вас были столкновения с Российской Федерацией на почве политики?

– Нет. Я политикой не занимаюсь, поэтому такого не было. Но в регионах случались неприятности. Например, мы три года назад были в Кемеровской области, чтобы подготовить жалобу в Комитет ООН по ликвидации всех форм расовой дискриминации. И во время встречи с жителями Казаса появились сотрудники миграционной службы и занимались мною несколько часов. Они хотели обнаружить какие-то нарушения, чтобы меня депортировать, но нарушений не было. И такие ситуации бывали часто.

"Объем пастбищ сократился в два раза"

– По вашим ощущениям, у представителей коренных малочисленных народов России есть специфические политические требования?

– По моему опыту, все их требования – по большей части, экономические, социальные, культурные. Политических претензий (типа создать свое государство) нет, да и не может быть, потому что это такие малые сообщества... Даже если бы они захотели, как они бы могли отделиться? Это просто нереально.

– Но тем не менее в сепаратизме их подозревают?

– Да, конечно, это обвинение часто звучит. Но я думаю, что это типа паранойи со стороны властей. Например, была такая ситуация в Алте, в Норвегии, в 2013 году, когда шла подготовка к Всемирной конференции ООН о коренных народах. И там, в числе прочего, шла речь о проблеме милитаризации территории коренных народов, который, согласно декларации ООН о правах коренных народов, может иметь место только с их СПОС. А в итоге потом в России Павла Суляндзигу обвинили в сепаратизме. Ну, это же совсем смешно.

Такие же моменты бывали и в Мурманской области, и в отношении поморов, то есть везде, где граница недалеко. Один знакомый этнолог когда-то рассказал, что его обвинили в том, что якобы он хочет отделить территорию коренной общины от России и как-то присоединить ее к далекой Германии. Я не знаю, откуда эти обвинения берутся.

– Если говорить про территории, то где сейчас малым народам сложнее всего в России?

– Это интересный вопрос. Я бы сказал, что Кемеровская область – это очень сложная территория в том смысле, что у властей крайне низкое понимание того, что они должны делать. Я могу засвидетельствовать, что после нашей жалобы в ООН о ситуации в Казасе никаких позитивных результатов не было. Не могу сказать, что это в России самый сложный пример, но это тот случай, когда я был вовлечен.

Я думаю, есть разные ситуации. Например, на севере Камчатки есть труднодоступные районы, где очень сложно с медицинским обеспечением, на что никто не обращает внимания. Когда я был в Амурской области несколько лет назад, там говорили о том, что в одном эвенкийском поселке в среднем продолжительность жизни мужчин была где-то 27 лет. Это был большой шок, хотя я не видел официальной статистики.

– В России сейчас большие планы по освоению Арктики и арктического побережья. Здесь вы не могли насолить российскому правительству?

– Моя цель – это не насолить кому-нибудь, а обеспечить уважение всемирно признанных прав коренных народов. Международный опыт показывает, что соблюдение прав коренных народов при освоении природных ресурсов значительно снижает риск и для компаний, и государств.

Действительно, в Ямальском округе ситуация очень сложная. Самая большая сложность для нас в том, что оттуда почти невозможно получить информацию, потому что никто не может попасть туда без разрешения ФСБ. А все те, кто там есть, они уже не выходят на связь, потому что боятся.

Есть угроза для оленеводов, которые там живут. На северо-восточном побережье сейчас работает проект "Ямал СПГ", на северо-западном побережье работает "Газпром". И насколько знаю, объем пастбищ за последние 20 лет сократился где-то в два раза. Есть данные, что за последние пять лет там стало очень мало рыбы. Но наша информация, может быть, не самая достоверная, потому что очень трудно ее получать.

– То есть все может быть еще хуже, чем мы думаем?

– Что сейчас реально там происходит – очень трудно судить. Первый шаг, необходимый для улучшения ситуации – это открыть этот регион для наблюдателей, как принято во всем мире. Сейчас там миллиарды долларов в инвестициях, там работают крупные компании, но никакие экологи, никакие социологи не могут там находиться и свободно общаться с людьми.

"Это как с изменением климата"

– Йоханнес, из-за вашего запрета на въезд, какие проекты в России сейчас пострадают?

– Что касается проектов в России, то все они уже давно были под сомнением. Сейчас российским партнерам очень сложно получать поддержку из-за границы. Поэтому, что касается конкретных проектов, то уже не будет очень большой разницы, к сожалению, потому что эта тенденция идет несколько лет.

– А если говорить шире, кто пострадавший, кроме вас?

– Здесь нужно понимать, что международных представителей, которые интересуются положением коренных народов в России, очень мало. И если один человек больше не может работать в России – это уже большая потеря. За последние годы я не первый иностранный активист, который попал в "черный" список. Но еще важнее то, что многие из ключевых представителей коренных народов уехали из России, они сейчас живут либо в Штатах, либо в Скандинавии. И я очень боюсь такого дня, когда отключат российский интернет от мирового. Тогда уже будет так, как в Советском Союзе.

– А кто теперь будет готовить shadow reports для ООН о положении дел с коренными народами в России?

– Я всегда стремился к тому, чтобы кто-то из России сам это делал. Но здесь требуются определенные знания, и, конечно, английский язык – это очень важно. Я думаю, что на данный момент еще никто не может. Но, скорее всего, я буду все-таки вовлечен в это. Собирать информацию на местах я уже не смогу, но составлением, написанием и редактированием отчетов я намерен, конечно, заниматься и дальше.

– Эти доклады вообще помогают, государство на них реагирует?

– Трудно сказать... Самая очевидная реакция была на нашу жалобу в отношении Казаса. Но я не могу сказать, что реакция была очень позитивной. Наверное, вы знаете, что активисты Яна и Владислав Таннагашевы были вынуждены потом уехать, сейчас они находятся в Европе.

Может быть, успешный пример, когда мы внесли какой-то вклад, – это когда были приостановлены работы по постройке Эвенкийской ГЭС после того, как в 2008 году мы включили этот случай в свой параллельный отчет Комитету по ликвидации расовой дискриминации, и комитет рекомендовал России приостановить этот проект. Но я не думаю, что исключительно из-за этого приостановили, там были и большие технические сложности. Это как с изменением климата. Мы не можем утверждать, что какое-то наводнение связано с изменением климата, и так же нельзя сказать, что конкретное политическое решение является следствием рекомендации ООН.

– Вы планируете оспаривать решение ФСБ о запрете въезда в Россию?

– Да, сейчас готовится иск. Некоторые говорят, что шанс нулевой, потому что это означает судиться с ФСБ, а против ФСБ никто не выиграет. Но другие говорят, что, может быть, кто-то написал донос, и кто-то принял это решение, не зная, чем я реально занимаюсь. Возможно, это была просто ошибка, и тогда есть какой-то шанс, но загадывать трудно.

– А есть у вас "план В"? Если не малые народы России, то чем вы будете заниматься в ближайшие 50 лет?

– Думаю, что в любом случае я буду заниматься тематикой коренных народов. Они живут не только в России, их по всему миру – 350 миллионов человек. Сейчас у меня есть проект по реализации принципа свободного, предварительного, осознанного согласия общин коренных народов в таких странах, как Перу, Колумбия и Бразилия. Это тоже связано с добывающей промышленностью. В общем, есть альтернативы, но, конечно, хотелось бы и дальше заниматься Россией. Потому что это страна, которую я люблю больше всех остальных.