Бывают документы, не требующие комментариев – настолько они прозрачны и понятны. Один из таких документов – донесение прокурора Томской области, написанное в феврале 1945 года.
Подробно изложенная в нём история мытарств и смерти матери и двух её малолетних дочерей при полном равнодушии окружающих проста, как отчёт коменданта Освенцима. Не проработаны буквально несколько мелких вопросов. Например: в кустах нашли два трупа двухмесячной давности, но не указано, кто умер раньше, а кто лежал около остывшего уже тела и умирал вторым – мать или четырёхлетняя дочка? Или: какова может быть температура тела у малолетних детей в декабре в Сибири, если власти поселили их в неотапливаемое помещение старого крольчатника? Вот ещё: сообщили ли на фронт бойцу Андриянову за три месяца до победы, что в то время, как он "освобождал Европу от коричневой чумы", на родине его жена и дети умерли от голода и холода по прямой вине тех, кого оставили в тылу заботиться о семьях фронтовиков?
"3 февраля 1945 г.
Сов. секретно
Секретарю Томского обкома ВКП(б)
Тов. Сёмину
ДОНЕСЕНИЕ
Прокуратурой вскрыт преступный кошмарный факт бездушного бюрократического отношения к семье красноармейца-фронтовика Андрияновой Соломониды Фёдоровны, имевший место в 1944 г. в Кривошеинском районе, заключавшийся в следующем:
В 1943 г. Андриянова Соломонида в возрасте 46–47 лет, не имеющая своего хозяйства, муж которой Андриянов Илья Михайлович, работавший плотником на маслозаводе, в 1942 г. был призван в РККА и направлен в действующую армию, имея на своём иждивении сына 1929 года рождения и двух дочерей 4 и 6 лет, была принята на работу в качестве сторожа на подсобное хозяйство Кривошеинского химлесхоза.
Вместо предоставления соответствующей квартиры, администрация химлесхоза поместила Андриянову с детьми в старый заброшенный крольчатник, совершенно неприспособленный под жильё, тем более в зимнее время. Никакого отопления в помещении крольчатника не имелось, и Андриянова с детьми с наступлением зимы вынуждена была на ночь зарываться в солому и сено, принесённые ею в крольчатник и спать с детьми, не раздеваясь, в верхней одежде и обуви.
Помимо этого, Андриянова и её дети не имели надлежащей одежды и обуви и ходили в лохмотьях в зимний период времени. Кроме этого, Андриянова не имела никаких овощей и других продуктов и, не получая достаточного питания, её семья вынуждена была вести полуголодное существование, а администрация химлесхоза, имея в подсобном хозяйстве овощи и другие продукты, никакой абсолютно помощи семье Андрияновой не оказывала, несмотря на ряд ходатайств со стороны последней.
Указанные нечеловеческие условия безусловно отрицательно отражались как на здоровье и трудоспособности семьи Андрияновой, имевшей возраст 46–47 лет, так и на здоровье её детей.
Андриянова неоднократно обращалась за помощью к администрации химлесхоза в лице директора Спирина и зав. подсобным хозяйством Шебалина, а также к председателю Никольского с/совета Ерлинекову, однако несмотря на то, что все указанные лица были очевидцами чрезвычайно бедственного положения семьи Андрияновой, не оказали ей абсолютно никакой помощи и даже причитающееся по закону денежное пособие в размере 75 рублей в месяц, Андриянова не получала совершенно в течение около 2 лет...
С целью избавиться от семьи Андрияновой директор химлесхоза Спирин, его заместитель технорук Андреев и зав. подсобным хозяйством Шебалин по договорённости между собой в декабре м-це 1943 г. уволили с работы Андриянову, а в январе м-це 1944 г. выселили семью Андрияновой из крольчатника без предоставления ей какой бы то ни было жилплощади.
Андриянова обратилась с жалобой на незаконное увольнение к председателю с/совета Ерлинекову, однако последним не было принято никаких мер в защиту Андрияновой, и последняя в течение половины зимы проживала в селе Никольске, скитаясь с детьми из дома в дом и влача полуголодное существование, что привело к крайнему истощению как самой Андрияновой, так и её детей.
Труп девочки был зарыт в землю без гроба. Сама Андриянова настолько обессилела, что не в состоянии была дальше передвигаться
В мае 1944 г. Андриянова, не находя никакого другого выхода из создавшегося положения, решила с детьми идти пешком по берегу реки Оби до села Ордынска к своему прежнему месту жительства. Не доходя одного километра до села Карнаухово, заболела дочь Андрияновой 6 лет, которая была оставлена в поле, а затем на тележке, добытой в селе Карнаухово 14-летним Андрияновым Егором, была привезена в село Карнаухово, где она через два дня умерла от истощения, причём труп девочки был зарыт в землю без гроба. Сама Андриянова настолько обессилела, что не в состоянии была дальше передвигаться, а поэтому сын её Андриянов Егор пошёл из села Карнаухово один и, дойдя до Шегарского района, устроился на работу в колхоз "Орёл".
Андриянова Соломонида с дочерью 4 лет, решив идти из села Карнаухово обратно в село Никольск, уйдя по направлению в село Никольск, исчезла неизвестно куда, и только спустя 2 месяца 27 июля 1944 г. между селами Никольск и Карнаухово в кустах были обнаружены трупы Андрияновой Соломониды и её 4-х летней дочери.
Прокуратурой Кривошеинского р-на было произведено следствие, суду были преданы директор химлесхоза Спирин и председатель с/совета Ерлинеков по ст. 109 УК.
30 октября 1944 г. нарсудом Кривошеинского района было вынесено определение о возвращении дела для дополнительного расследования и привлечения к уголовной ответственности по делу Шебалина и Андреева.
В декабре месяце 1944 г. дело с протестом прокурора Кривошеинского р-на поступило в облпрокуратуру, после чего в Кривошеинский р-н был командирован немедленно старший следователь для производства следствия по делу гибели Андрияновой и её детей.
В процессе следствия было установлено, что конкретными виновниками гибели Андрияновой и её двоих детей являются директор химлесхоза Спирин Петр Фёдорович, зав. подсобным хозяйством Шебалин Филипп Михайлович, председатель Никольского с/совета Ерлинеков Алексей Дмитриевич и зам. директора технорук Андреев Александр Николаевич, причём в отношении Андреева ввиду его призыва в РККА дело было выделено в особое производство и приостановлено до возвращения его из армии; Спирину, Шебалину и Ерлинекову предъявлено обвинение по ст. 109 УК. По моему указанию все они арестованы, Спирин и Ерлинеков решением райкома ВКП(б) исключены из членов партии, и дело передано в нарсуд Кривошеинского р-на на рассмотрение, прокурору района даны соответствующие указания, и дело взято под особый контроль облпрокуратуры. В отношении бывшего зам. председателя райисполкома по гособеспечению члена ВКП(б) Фаутдиновой возбуждён вопрос о привлечении её в партийном порядке, а также привлечена к административной ответственности бригадир подсобного хозяйства химлесхоза Боровкова Елена Дмитриевна, производившая непосредственно в январе 1944 г. выселение семьи Андрияновой из крольчатника...
Муж умершей Андрияновой в 1944 г. летом писал письма из действующей армии знакомым, в которых интересовался положением своей семьи.
И.о. прокурора области cоветник юстиции (Попов)".
Почему-то после прочтения этого документа лезет в голову заунывный голос Бернеса и печальные строки его песни:
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат – и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: "Встречай, Прасковья,
Героя-мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол, –
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришёл..."
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.
"Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришёл к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам..."
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил – солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
"Я шёл к тебе четыре года,
Я три державы покорил...".
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Эмоционально самая сильная и правдивая песня о Великой Отечественной войне. Написанная поэтом М. Исаковским и композитором М. Блантером в том же году, что и донесение и. о. прокурора Томской области Попова – в победном 45-м – она всегда была не любима властями. Под "Вставай, страна огромная" можно встать для минуты молчания, под "День Победы" – маршировать, под "Катюшу" – опрокинуть рюмку, а под "Враги сожгли родную хату…"? Только плакать. Но для народа-победителя была дана другая поведенческая установка:
"Мы можем петь и смеяться, как дети,
Среди упорной борьбы и труда".
Никакого драматического, а уж тем более трагического настроения быть не может! Только петь и смеяться!
Поэтому "за распространение пессимистических настроений" газета ЦК ВКП(б) "Культура и жизнь" песню раскритиковала, и на долгие годы она исчезла из репертуара официальной советской эстрады. М. Исаковский рассказывал: "Редакторы – литературные и музыкальные – …были почему-то убеждены, что победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя. Это был какой-то психоз, наваждение. В общем-то неплохие люди, они, не сговариваясь, шарахнулись от песни. Был один даже – прослушал, заплакал, вытер слезы и сказал: "Нет, мы не можем". Что же не можем? Не плакать? Оказывается, пропустить песню на радио "не можем". Только после XX съезда КПСС и разоблачения культа личности Сталина песню, пусть и редко, но стали исполнять.
Песня не восхваляет солдата-победителя, а показывает трагедию войны, а это совершенно не вписывалось в рамки официальной идеологии – ни советской, ни нынешней. Меж тем народу, далёкому от ура-патриотических виршей и песен, "Враги сожгли родную хату…" (её неофициально назвали "Прасковья") пришлась по душе. Горячо приняли историю возвращения солдата-победителя с войны к сожжённому дому и потерянной семье и фронтовики. М. Бернес, возродивший эту песню в начале 1960-х гг. и М. Исаковский получали от них много писем с аналогичными сюжетами: "Услышал я в Вашем исполнении песню, как возвратился солдат с фронта, а у него никаких близких не оказалось, – так было и у меня. Мне так же пришлось со слезами на глазах выпить чарку вина в яме разбитой землянки, где погибла в бомбёжку моя мама".
Что мог бы написать фронтовик Андриянов после возвращения в свой Кривошеинский район Томской области, если эта территория никогда не была под оккупацией, но у него "сожгли родную хату, сгубили всю его семью"?
Яков Яковлев – историк
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
