"То, что ты сделал, – это насилие"

Внештатный корреспондент сайта "Сибирь.Реалии" Екатерина Федорова обвинила соучредителя дальневосточного медиахолдинга PrimaMedia Алексея Мигунова в изнасиловании. По ее словам, она решила опубликовать соответствующий пост в соцсети для того, чтобы предостеречь других женщин. Мигунов называет обвинения Федоровой ложью. Сегодня стало известно о том, что Мигунов временно приостановил свою профессиональную деятельность, "чтобы не втягивать в эту историю компании и организации", в которых он работает и с которыми сотрудничает.

– Я познакомилась с Алексеем Мигуновым в 2015 году, – рассказала Екатерина Федорова корреспонденту сайта "Сибирь.Реалии". – На протяжении месяца мы были коллегами. Я работала на Константина Богданенко – это владелец группы компаний ДНС, он решил баллотироваться в Думу, меня пригласили быть его помощником. Мигунов был руководителем пресс-службы предвыборного штаба, вместе с нами работал еще Борис Ельшин, который подчас вел себя в личном общении грубо. А Мигунов, в отличие от Ельшина, со мной общался всегда супервежливо, суперкорректно. Я неоднократно сидела с ним в одной машине, мы ездили вместе по каким-то рабочим делам, он никогда не давал мне ни единого повода думать, что может быть садистом, насильником.

После этого года полтора мы не виделись. Периодически Мигунов писал SMS типа "Как дела?", я отвечала: "Все нормально", и все на этом заканчивалось. Довольно часто он приглашал меня куда-то, но я всегда "сливалась": мне казалось, что это подкат, разница в возрасте довольно большая у нас, плюс как-то я остерегалась его. В следующий раз я ему написала в октябре 2016 года, попросила о работе, так как знала, что он – один из владельцев холдинга PrimaMedia. Встретились мы с ним и с совладельцем холдинга Сухановым, мне дали задание взять интервью. Оно получилось очень слабым, и я его не сдала. Мы с Мигуновым опять потерялись. Прошлой весной он начал писать, приглашал меня к себе в загородный дом в Находке. Однажды мы даже договорились о том, что поедем туда, но я в последний момент "съехала", потому что эта ситуация мне показалась какой-то дискомфортной.

С одной стороны, мне были очень приятны его ухаживания, с другой – он меня заметно старше, у него двое детей, он меня сильно выше статусом. И я просто отключила телефон. Потом мне стало за это неудобно, я ему написала и несколько раз инициировала встречу сама: давай поужинаем, давай пообедаем. Как-то мы сходили с ним на ужин, в августе или сентябре. Это было похоже на свидание: мы классно поболтали, он заплатил за ужин, проводил меня до машины, поцеловал в щеку. Это все было очень приятно, не было никаких вульгарных шуток, мерзких намеков. Мигунов всегда говорил, что, если мне нужна будет какая-то помощь, он будет рад мне ее оказать. Кроме него, у меня нет друзей, у которых я могла бы, допустим, попросить в долг 150 тысяч на полгода. Мне понадобились деньги, и я попросила Мигунова о встрече. Он сказал, что мы встретимся, когда он вернется из Москвы. Несколько раз пробовали договориться, но не получалось. И вот 13 октября он написал мне: "В понедельник я улетаю, поэтому сегодня или никогда".

– Он казался вам привлекательным мужчиной?

– Мне, наверное, были приятны его ухаживания, но меня к нему физически не тянуло. Встречаться я с ним не хотела, замуж я за него не хотела, ничего мне от него не нужно было. То есть мне было приятно, что у меня есть такой друг, к которому я могу обратиться в трудной ситуации, который оказывает мне знаки внимания, то есть вот он сводил меня в хороший ресторан – это было здорово.

– Ну, вообще, это может выглядеть, как будто вы его использовали и в то же время давали ему какие-то надежды…

– Глупо отрицать: я догадывалась, что ему симпатична. Но я это старалась всячески игнорировать, воспринимать наши отношения просто как дружеские.

– То есть вы сами ему звонили, шли ужинать, даже соглашались ехать за город, в последний момент пропадали... Это не очень-то похоже на желание определить отношения как исключительно дружеские.

– Он никогда не говорил мне: "Ты мне нравишься" или "Я хочу с тобой отношений", "Я хочу с тобой переспать". Я лишь догадывалась и поэтому не видела смысла заводить такой разговор. Типа: "Алексей, извини, мы будем только друзьями", а он мне: "Если ты подумала, что у меня к тебе какая-то симпатия, то тебе только показалось". Я знаю, что у него куча девочек, которые вертятся вокруг, он со всеми дружит, он со всеми общается. Поэтому я себя успокаивала тем, что нет, это не симпатия, это только мое предположение. Один раз мы с ним поужинали, этот ужин мне показался свиданием, я подумала, что это было очень приятно. Поэтому на следующую встречу я пошла тем более спокойно. У меня довольно строгое воспитание. Но ехать в загородный дом к взрослому мужчине, он старше меня лет на 12, мне казалось перебором.

– Вы говорите, что вам нравилось ваше общение и на следующую встречу вы шли спокойно. Но в своем разоблачающем посте пишете о том, что предупредили подругу об этом свидании. Зачем?

– Он мне пишет: "Могу встретиться только сегодня, в понедельник улетаю". В этой ситуации это никак не рассматривалось как свидание, я предполагала, что мы встретимся, быстро поговорим, и все пойдут по домам. Он присылал мне аудиосообщение: я сейчас на корпоративе, но вот-вот освобожусь. Меня смутило, не пьян ли он. Плюс он начал: давай встретимся у тебя. Зачем у меня? Я пыталась не накручивать себя, но почувствовала, что что-то не так. Так как мне нужна была от него услуга, я подумала: схожу, все о'кей. Тем более он в понедельник улетит. Я написала своей лучшей подруге: я буду там-то, с тем-то. Вот его телефон, вот его контакты. С одной стороны: это же Мигунов, он в жизни на меня косо не посмотрел! С другой стороны, я никогда подруг о своих подобных встречах не предупреждала, а в этот раз предупредила – и оказалось, не зря.

​ – Вы пошли на встречу, чтобы попросить Мигунова дать вам 150 тысяч взаймы, я правильно понял?

– Да.

– Вы публично говорите о вашем феминизме. Но при этом просите чужого вам в общем-то мужчину о такой помощи. Нет тут противоречия?

– Я обращалась к нему за помощью трижды. Тут надо прояснить, что такое феминизм. Я понимаю феминизм как движение за равноправие полов. Для меня феминизм вот в чем: женщина может делать то, что она хочет, а не то, что ей приказывают. Она может выйти замуж, оставить карьеру, быть на содержании у своего мужа, рожать по пять детей – это нормально, если только это ее собственный выбор. Феминизм для меня строится на том, что у женщины есть выбор, у женщины есть голос. Ее нельзя увольнять с работы за то, что ее домогались. Женщина может обратиться к своему другу, если у них это в порядке вещей. Женщина может пойти на свидание, мужчина может заплатить за ужин. Мужчина может открыть дверь, подарить цветы, меня это не оскорбит. Феминизм очень разный. Суть в том, что нельзя заставлять делать что-то женщину только потому, что она женщина. Нельзя, например, платить женщине меньше только потому, что она женщина.

– На ваш взгляд, в чем разница между домогательствами и ухаживаниями?

– Если на твои ухаживания отвечают симпатией, если тебе девушка не говорит "нет", если она не дает всем своим видом понять, что ей это неприятно, то все нормально. Я абсолютно не против ухаживаний, я люблю мужчин, я общаюсь с мужчинами, я встречалась с мужчинами, я была замужем. Нет ничего в этом предосудительного. Но дело в том, что если женщина говорит тебе "нет", то это значит "нет". Ни у кого нет права на мое тело.

– При этом женщины иногда сами признаются в том, что неуверенное "нет" – это практически "да". А мужчины, особенно, будучи нетрезвыми, не всегда могут оценить объективно, что хочет им дать понять женщина, если она не кричит, не угрожает вызвать полицию, а просто говорит: "Нет, я не хочу!" Мужчины ведь могут это принять за кокетство?

– Я считаю, что даже шепотом сказанное "нет" значит "нет". Конечно, мужчины могут принять это за кокетство. Потому что такие, как я, не заявляют в полицию на таких, как он. Потому что женщины молчат. Я не всю свою жизнь была феминисткой, я понимаю, как много раз я могла дать мужчине ложный намек – это неизбежно. Невозможно быть феминисткой по методичке или женщиной по методичке. Мы все совершаем ошибки в своем поведении. Да, действительно, женщина может дать неверный посыл. Но я считаю, что патриархальная система внушила мужикам: им можно все.

– Давайте вернемся к ситуации с Мигуновым. В своем посте вы пишете о том, что он поцеловал вас еще у подъезда. Потом вы вошли в подъезд, там он стал вести себя агрессивнее, по вашим словам. Почему вы не попробовали убежать, закричать?

– Я тоже была в состоянии алкогольного опьянения. Я пишу, что он заказал мне розовое вино, а у меня очень низкая толерантность к алкоголю, поэтому я практически не пью. Я выпила это вино, а по мне оно бьет моментально. Я была пьяненькая, не в том состоянии, в котором был он, но реакции мои были уже "не очень". Когда мы подошли к подъезду, ровно до этого момента, я не собиралась его пускать, просила его взять такси, уехать. Я не хотела пускать его к себе домой, не хотела заниматься с ним сексом. Я вообще хотела всячески избежать этой ситуации. Я никогда в жизни не садилась к мужчинам в машины, я заказывала только такси, я не голосовала ни разу в жизни на улице. Я никогда не общаюсь с людьми, если вижу, что они пьяны. Я дочка нарколога и очень хорошо понимаю, что такое состояние алкогольного опьянения, что оно может сделать с человеком. Но тут пошла серия моих ошибок. Я специально об этом написала так подробно, чтобы все видели: вот я сделала вот здесь и вот здесь ошибку, и я признаю эти ошибк​и.

– Вы шли пешком от кафе до вашего дома?

– Да, это близко – одна автобусная остановка. Всю дорогу я просила его: не надо меня провожать. Он увязался за мной: нет, я тебя провожу, очень поздно. Надо было заказать такси, доехать даже с ним на этом такси, чтобы был хотя бы один свидетель, таксист, что я выйду, чтобы таксист его остановил в случае чего. Вариантов была масса. У подъезда я достала ключи и сказала: "Все, Леша, спасибо, иди домой". В этот момент я стояла спиной к подъезду, он очень грубо меня схватил, я затылком сильно ударилась о железную дверь подъезда. В руке у меня были ключи. Он меня вжал в стену, поцеловал и сразу очень больно укусил за губу. Это было настолько неожиданно и настолько непредсказуемо... Я не ожидала от него каких-то агрессивных действий. И вот этот поцелуй: он вжал меня в стену, схватил рукой за подбородок, поцеловал и укусил. Я впала в ступор, испугалась. Он взял мою руку, в которой была связка ключей, и нажал на кнопку домофона моей рукой. Я себе тогда сказала: сейчас будет секс. У многих женщин это классическая ситуация, когда ты думаешь: ладно, я ему дам, что он хочет, лишь бы он исчез из моей жизни. Когда мы зашли в подъезд, я была в состоянии алкогольного опьянения, в шоке, испуганной.

​– Чего вы конкретно боялись?

– Я боялась боли, я боялась любой боли.

– Но он же вас никогда не бил.

– Я испугалась. Плюс я в состоянии алкогольного опьянения, у меня неадекватная реакция. Если бы я сейчас оказалась в такой же ситуации, то убежала бы оттуда, а в тот момент у меня врубился ступор. Меня в жизни никто не коснулся пальцем, на меня не замахнулся ни один мой бывший молодой человек, меня родители ни разу даже по попе не ударили! Я росла в тепличных условиях вечной любви, симпатии. Я знаю о насилии только из историй женщин, с которыми я работаю, только из газетных статей. Понимаете, сколь страшно мне было признать, что это насилие – то, что он делает?! Я думала: нет, ничего не будет, сейчас он зайдет ко мне домой, сейчас я его успокою, все будет хорошо. То есть я пыталась все еще себе придумать какой-то хороший финал. Он схватил меня за волосы, как тряпичную куклу, принялся таскать меня по моей же квартире. Я испугалась, начала делать все, что он скажет. "Алексей, ты получил все, что ты хотел, пожалуйста, уйди". Но ему не хотелось получить просто секс, ему хотелось сделать мне больно. Он щипал меня за щеки, я ревела, он щипал меня снова, причем не как детке это делают, а выщипывал мне щеку, выкручивал кожу на щеке и смеялся: "Больно?" Мне было больно, и у меня слезы текли. Он делал это еще сильнее и хохотал в голос.

У меня появилось ощущение, что меня там нет, я думала, это происходит не со мной. Я просто ревела и говорила: "Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не делай мне больно". То есть я думала, что сейчас он получит все, что хочет, и уйдет, и это все закончится. А он не хотел уходить. Он говорил: сделай мне массаж, сделай мне чай, нет, я буду лежать здесь, нет, я буду спать здесь. Я забилась на подоконник, он стащил меня с подоконника, опять затащил меня в кровать, заломив мне руки за спиной... Я реву, а он продолжает.

– Сколько времени он провел у вас в квартире?

– Часа три. Примерно с часа ночи до четырех. Ему в какой-то момент стало, видимо, скучно, его, похоже, возбуждало только причинение боли. Ему было смешно. Прикусил мне губу, у меня шла кровь, а он смеялся: "Смотри, я тебе сделал губу, как у силиконовых девиц. Скажи мне спасибо, что я сделал тебе такую губу". Он давал мне пощечины. Он ни разу не ударил меня кулаком, ни разу меня не пнул, но выдирал мне волосы, душил меня, заламывал мне руки, искусывал мне лицо – это было безумно больно, он просто вгрызался мне в лицо, в шею, в плечи, в руки, в грудь, докуда мог дотянуться. Я без остановки говорила: "Ты хороший, ты отличный, я не могу возбудиться, я плохая, пожалуйста, уйди!"

– Вы говорили, что вам больно?

– Я только и твердила о том, что мне больно! Я говорила: "Пожалуйста, уйди, пожалуйста, уезжай, пожалуйста, не делай мне больно!"

​– Но, может быть, вы не давали ему полноценный отпор, потому что не хотели портить отношения с влиятельным человеком, который мог еще пригодиться?

– Однозначно нет! Ни одни деньги, ни одни связи, ничего на свете не стоит того, что я пережила. Больше всего я боялась, что он переведет мне деньги после всего этого. Про деньги мы еще в кафе успели поговорить. Я попросила 150 тысяч на полгода, сказала, что напишу ему любую расписку. И любые проценты, которые он сочтет уместными, я готова платить. Он сказал, что переезжает в Москву, каждые 50 тысяч на счету, поэтому не может помочь. Спустя несколько дней он мне прислал сообщение: "Как губа?" С кучей смайликов, сердечки, поцелуйчики. Я написала, что у меня болит не только губа, ты избил мне все лицо, у меня все тело в синяках, у меня гематомы по лицу, по шее, по всему телу. Не буду опускаться до подробностей гинекологии, как у меня все болело. Он: "Да ладно, подожди, откуда синяки? Ой, а пришли мне фотку, хочу посмотреть". Я написала ему сообщение: "Алексей, то, что ты сделал, – это насилие. Я умоляла тебя уйти, я умоляла тебя меня не трогать, я говорила, что ты делаешь мне больно. То, что ты сделал, – это унизительно, мерзко, я никогда в жизни не оказывалась в подобной ситуации". Он говорит: "Фотку пришли". Он очень хотел посмотреть фотографию.

– А вы сделали фотографии своего лица с синяками, с поврежденной губой?

– Я сделала фотографии сразу после того, как он ушел. Закрыла дверь за ним, повернулась к зеркалу и увидела это лицо. Я сделала фото для того, чтобы оставить самой себе воспоминание о том, в какое страшное дерьмо я попала. В тот момент я еще не думала ни о каких заявлениях. Потом я залезла в душ, мне везде чудился его запах, это было очень мерзко, я вымылась всем, что было у меня дома. В тот момент, когда я мылась, я подумала: наверное, я сделала это зря, ведь я не смогу пойти на судмедэкспертизу. Это была первая мысль.

​– Вы могли пойти на судмедэкспертизу просто для того, чтобы зафиксировать следы побоев.

– Я стала думать о том, что надо пойти на судмедэкспертизу, ни в коем случае нельзя выбрасывать презервативы. Мне стало страшно. Я подумала: это на него заявить? Он же полгорода держит, он же в Заксобрании сидит, он же реально всемогущий! Как я могу на него заявить? Я начала себя убеждать, что это было не насилие. На следующий день я встретилась с коллегой Ольгой Карчевской. Я намазала десять слоев тонального крема, лишь бы лица не было видно, надела водолазку с длинным рукавом и закрыла шею. Но у меня было распухшее лицо, и синяки видно. Оля сразу же: "Что с лицом?" Я говорю: "Ну вот, типа, вчера произошло вот так". Оля говорит: "Это изнасилование". Я говорю: "Нет, подожди, я же сама его впустила, как это может быть изнасилование?" Оля: "Ты сказала "нет", ты просила остановиться, ты просила его уйти, ты просила его не делать тебе больно, он продолжал делать – он делал это против твоей воли". Но я настолько была перепугана, я настолько была в состоянии шока... Я пыталась отшучиваться, у меня болело все тело. Я не могла заставить себя вернуться домой. Оля повела меня в кино.

Я не могла находиться в кино, потому что там темно, я все время вставала и выходила. Оля говорит: ладно, все, давай пойдем в кафе, попьем кофе. В моем доме на первом этаже открылось кафе, мы пошли туда. А там на двери висело объявление: "Требуется бариста". Я захожу к ним, говорю: "Ребята, а можно варить кофе?". И ребята меня взяли. На следующий же день я вышла на работу.

– Вас взяли бариста с синяками на лице?

– У меня замазано было лицо.

– Но Оля увидела все.

– Оля увидела распухшую губу. Синяки замазаны. Есть фотка без тонака, есть фотка с тонаком. Меня взяли на работу, ребятам на работе я рассказала только через какое-то время. Об изнасиловании знала Ольга Карчевская, знали мои родители. Я позвонила маме, мама прилетела сразу из Перми, осталась жить со мной, у меня по очереди ночевали подруги. Я им рассказала о случившемся, потому что очень сильно сомневалась в том, что это изнасилование. Только имени мужчины не называла. Боялась, что, не дай бог, кто-то среагирует, кто-то ему скажет, кто-то что-то сделает. В полицию идти я боялась. Все меня просили заявить, но я говорила: он размажет меня по стенке, если я только рыпнусь. Потому что, кто я? Я журналист из Владивостока, из небогатой семьи, у меня мама с папой врачи, у меня нет никакого блата, никаких связей, а он...

– Ну а чего вы боялись? Что мог сделать Мигунов, если бы вы уже тогда предали случившееся огласке?

– Я думала, что он может сделать то, что он делает сейчас. Вы видите, какая травля в интернете? Сейчас на каждом столбе пишут, что я грязная давалка последняя, что я оклеветала доброго друга, хорошего коллегу, достопочтенного члена семьи. Например, я не знала, что он женат. Он мне еще в 2015 году сказал, что развелся. А когда был у меня, сказал: "Я не хочу идти домой, там жена и дети". Я говорю: "Что? Ты же сказал, что разведен". – "Я в процессе развода".

– А что изменилось сейчас, почему сейчас вы решили написать пост в Фейсбуке?

– Я поняла, что, по большому счету, мне рисковать нечем, у меня ничего нет: у меня нет денег, нет госслужбы, с которой меня можно уволить, я не учусь в институте, откуда меня можно отчислить. У меня нет отношений, которые можно разрушить, у меня нет детей.​ Но какое-то время я думала, что все, это все закончилось. У меня все зажило, у меня ничего не болит. Два дня он мне писал, просил фотографии. Я очень боялась. После того, как я ему дважды написала о том, что он меня изнасиловал, он написал: вообще-то ты мне тоже губу прокусила. Ладно, о'кей, извини.

Прошло с 13 октября довольно много времени. Когда я думала об этом, у меня было очень сильное чувство вины: как я посмела на него не заявить? Я веду проект "Феминологи" во Владивостоке, я создала целое комьюнити по поддержке женщин, это группа поддержки, в которой девушки рассказывают свои истории. Я сделала выпуск о насилии, сама там выступила и рассказала эту историю без имен. Девушки выступали, рассказывали свои истории. Какое теперь я имею право публиковать инструкции, если меня изнасиловали, а я этим инструкциям не последовала? Да, так и нужно было сделать, но когда я сама оказалась в этой ситуации, я поняла, что не могу поступить по инструкции. Единственное, что для меня было важно, – вернуть себя. Я не могла спать, не могла есть, не могла находиться в собственном доме одна, я все время ночевала с кем-то или у кого-то. Отцу я смогла сказать о случившемся только через две недели.

– Вы обращались к психотерапевту?

– Да, я обратилась к психиатру. Мне выписали антидепрессанты, транквилизаторы, чтобы я могла спать. Но при всем при этом в квартире все еще не могла находиться одна. То есть эти два месяца практически со мной ночевал кто-то или я ночевала у кого-то. Я могла находиться дома только днем. Я не могла больше выходить из дома вечером. Все дискотеки, все какие-то вечерние встречи – этого больше не было. Я забила себя работой до такой степени, чтобы вообще никогда больше об этом не вспоминать.

И вот 3 декабря ко мне прилетает пост в Фейсбуке: Борис Ельшин, с которым мы вместе с Мигуновым работали в 2015 году во время той избирательной компании, избил свою жену. Я читаю ее пост и вижу сумасшедшую травлю: ты сама виновата, сама на кулак напоролась, да ты вообще все врешь, ты получила по заслугам. Женщину начали травить за заявление о том, что ее избил муж. Поэтому я села и написала пост. Меня начало колотить, я вернулась в это состояние заново.

Когда я в 2015-м заявила о домогательствах ко мне Ельшина, меня уволили в течение часа. Я прорыдалась: какой мир несправедливый и жестокий, как обидно, но что я могу с этим сделать? Ничего! Он меня же не изнасиловал, он меня пальцем не задел, он просто меня напугал тем, что он меня изнасилует! То есть по факту ничего не было. Да, он мне писал, но ничего не было. Чем я это докажу? Я чуть не сдохла от чувства вины за то, что не сказала никому про Ельшина, а его жене сейчас не верят. Если бы моя ситуация получила огласку, возможно, этого не было бы, возможно, ей бы сейчас поверили. Я специально написала это в знак подтверждения ее слов: да, Борис Ельшин на это способен. Когда я написала про Ельшина, я поняла, что этически не имею права скрывать то, что сделал со мной Мигунов. Можно сколько угодно говорить о том, что я сама виновата, я сделала все для того, чтобы меня изнасиловали, но если бы я имела бы хоть один маленький намек от одной какой-нибудь девушки, что он поступил с ней так, как поступил со мной, что он будет ее таскать за волосы по ее квартире, что он будет делать ей так больно, я бы в жизни с ним на одной улице не стояла! Мне плевать, сядет он, не сядет, я от него не хочу ничего, мне абсолютно все равно, где он и как он. Но я хочу, чтобы девушки знали: он на это способен.

​– Вы готовы сейчас к тому, что Мигунов может подать иск о защите чести и достоинства, о клевете и так далее?

– Да. Я готова ходить по судам. Я не думаю, что меня можно привлечь за клевету хотя бы по той простой причине, что если вы напишете, что Алексей Мигунов изнасиловал Катю Федорову, это может быть клеветой. А если Катя Федорова говорит, что ее изнасиловал Алексей Мигунов – это я так переживаю ситуацию, я это так воспринимаю. Это не заведомо ложная информация. Хорошо, он меня осудит за клевету, я подаю апелляцию, он купит один суд, он купит второй суд, он купит третий, но нельзя купить все суды. Я буду отстаивать свою правду до конца. Если я сейчас подам на него заявление, это заявление завернут, потому что нет никаких доказательств. Но то, что я обо все рассказала, поможет потом заявить о такой же ситуации кому-то еще. Потому что даже я со всем своим феминизмом до смерти боялась пойти против Мигунова. Женщины по всему свету боятся об этом заявлять. Женщины, которые репостнули мои истории, написали: вот Катя рассказала, и я тоже решилась.

В России крайне сложно доказать, что тебя изнасиловали. Даже если бы я приехала тогда в полицию, меня бы, скорее всего, завернули – я же сама его к себе домой пустила. В России принят закон о декриминализации домашнего насилия, это жестокий и кощунственный закон. Мы защищали Галину Каторову, которую избивал муж на протяжении семи лет. В какой-то день она чудом смогла от него защититься, махала на него ножом, одно ранение оказалось смертельным. Ее осудили. Сейчас идет дело Дарьи Агений, которая насильника порезала офисным ножом, ее хотят осудить на 10 лет. Слуцкий, по всей видимости, хватал журналисток, но ему ничего за это не было. Они все чувствуют себя в безопасности, потому что уверены: им никогда и ничего за это не сделают. Пока не изменятся законы в этой стране, пока женщины не начнут заявлять о том, что их домогаются, о том, что их насилуют, о том, что их бьют, ничего не изменится.

Мне очень стыдно, что я не заявила о случившемся сразу. Но сейчас я не имею этического права об этом молчать просто потому, что он может сделать подобное еще с кем-то.

– Мигунов написал в Фейсбуке, что кто-то ранее стал жертвой общения с вами, но откупился деньгами. Как вы можете это прокомментировать?

– Это ложь. Это болезненная фантазия, даже предположить не могу, о ком он говорит.

– Вы никогда ничем не шантажировали, денег ни у кого не просили за молчание?

– Нет, никогда, – рассказала в интервью сайту "Сибирь.Реалии" журналист Екатерина Федорова.

Федорова руководит проектом "Феминологи", с сайтом "Сибирь.Реалии" сотрудничает с ноября 2018 года. Сотрудничала с фондом "Нужна помощь", сайтом "Такие дела" и журналами Life Models и Call of Culture.

Алексей Мигунов – редактор, соучредитель и исполнительный директор медиахолдинга PrimaMedia. Входит в общественный совет Фонда поддержки СМИ "Правда и справедливость", созданный "Общероссийским народным фронтом", состоял в избиркоме Приморского края. Сейчас он приостановил свое членство во всех общественных организациях, в которых он состоит.

На просьбу корреспондента сайта "Сибирь.Реалии" прокомментировать обвинения Федоровой Алексей Мигунов отреагировал довольно спокойно. Он отказался от интервью, однако сообщил: все, что он готов в настоящий момент сказать по этому поводу, опубликовано на его странице в Фейсбуке. Мы приводим дословно два поста Мигунова, посвященные данной теме.

– Изнасилование – одно из самых латентных преступлений, – говорит в интервью сайту "Сибирь.Реалии" адвокат Мари Давтян, оказывающая помощь женщинам, пострадавшим от сексуального насилия. – Женщины, пережившие насилие, часто не обращаются в полицию по нескольким причинам. В первую очередь, это стыд. Сегодня, как и раньше, российское общество пытается переложить ответственность за преступление с насильника на пострадавшую. "Сама виновата" – самый частый комментарий к таким случаям, читай – "не так себя вела", "не так говорила", "не так действовала" и т. п. Женщины знают о том, что в глазах общества, скорее, они окажутся виноваты в случившемся, и стыд становится препятствием для обращения в правоохранительные органы.

Второй очень серьезный барьер – это то, как сегодня проводится расследование случаев изнасилования. В России нет специальных протоколов действий следователей по делам об изнасиловании, чаще всего изнасилование расследуется следователями общей практики, что также накладывает отпечаток. Процесс расследований очень затяжной и травматичный, допросы, судебные медицинские экспертизы, иные следственные действия чаще всего проводятся в очень унизительной и травматичной для женщин форме. Полицейские и следователи очень часто относятся к таким делам негативно и нередко делают все, чтобы у потерпевших не хватило сил на участие в процессе. Например, начинают долгие унизительные допросы о личной жизни потерпевшей (которые чаще всего не относятся к делу), задают вопросы из серии: "Когда начала жить половой жизнью?", "Сколько было партнеров до этого?" и прочее, пугают ответственностью за заведомо ложный донос и т. д. Участие потерпевшей в расследовании изнасилования наносит психологическую травму не меньшую, чем само изнасилование. Многие женщины об этом знают и морально не готовы сразу же после преступления подвергнуться повторной виктимизации, – говорит адвокат Мари Давтян.

Некоторые данные о масштабах сексуального насилия в России можно найти здесь.

Весной 2018 года в России разгорелся скандал с обвинениями в сексуальных домогательствах в Государственной думе: журналистки нескольких изданий обвинили в непристойном поведении депутата Леонида Слуцкого. Он уверял, что обвинения – клевета, требовал предоставить доказательства. В марте 2018 года комиссия Государственной думы по этике не обнаружила нарушений в поведении Слуцкого. Реагируя на решение комиссии, некоторые средства массовой информации объявили бойкот Слуцкому, а некоторые прекратили работу в Думе в целом. И Слуцкий с соратниками, и журналисты сравнивали тогда эту ситуацию с историей голливудского продюсера Харви Вайнштейна, против которого в 2017 году выступили десятки актрис. Тогда же в социальных сетях появился популярный хештег Me Too или #MeToo, подчёркивающий осуждение сексуального насилия и домогательств. В русскоязычном сегменте интернета получила распространение аналогичная акция #ЯНеБоюсьСказать.

В распоряжении редакции сайта "Сибирь.Реалии" имеются фотографии Екатерины Федоровой, сделанные ею сразу после инцидента 13 октября, а также скриншоты переписки Федоровой с Алексеем Мигуновым.