При строительстве Богучанской ГЭС в Сибири были уничтожены десятки старожильческих сел. Тысячи людей из зоны затопления вынуждены были переселиться. Но и спустя многие годы они тоскуют по родным местам, стараются поддерживать связи друг с другом и собираться вместе.
В конце октября в Красноярске состоялся традиционный День благодарения малой Родины, который вот уже седьмой год подряд проводит "Кежемское землячество". Таким образом восстановлена дореволюционная традиция – с 1881 года до 1920-х годов сибиряки праздновали этот день в память о "Ермаковом пришествии" и благодарили "Сибирь-матушку за изобилия и удобства". Бывшие ангарцы, ныне жители десятков городов, разбросанных по всему Красноярскому краю, собрались в краевом центре, чтобы вспомнить о малой родине, которой были насильно лишены.
Праздник открылся концертом фольклорного ансамбля "Живая старина", этот коллектив единственный в России исполняет старинные ангарские песни. Затем был устроен конкурс на знание старожильческих слов и выражений, а также мастер-класс по приготовлению традиционных блюд: заливной рыбы, черемухового пирога и замороженных лепешек из творога и черной смородины.
Строительство Богучанской ГЭС растянулось на сорок лет и длилось с 1974 по 2014 год. Николай Попов, покинувший затопленную деревню Паново тридцать лет назад, ежегодно организует мемориальные поездки "кежмарей" по Ангаре. На минувшей в октябре встрече земляков он пел под гитару любимые песни земляков, в том числе и свой главный хит "А над домом нашим проплывут пароходы…".
– Переселение было организовано ужасно, – вспоминает Николай Попов. – Люди жили в одной деревне, дружили, общались, а их расселили далеко друг от друга. Квартиры же специально давали в совершенно разных местах, чтобы народ не контачил: в Кодинске, Саяногорске, Сосновоборске, Шарыпово, Хакасии. Видно, власти боялись, что если всех недовольных собрать вместе, поднимутся волнения. Площадь, которую люди получили взамен своим усадьбам, была значительно меньше. Представьте, у вас помимо дома гараж, баня, сад, огород, сараи. А вас раз – и в однокомнатную квартиру на шестой этаж. У многих дома были благоустроенные, в гаражах техника. Куда это все в город? Люди вынуждены были многое побросать. Остались горы тракторов и мотоциклов. Я считаю, что это фашизм полнейший.
Территория Иркутской области тоже попала под затопление. Так вот там, говорят, людям по максимуму возместили убытки, вплоть до собачьей будки. Почему в Красноярском крае было так плохо организовано – непонятно. Людей вышвырнули, и все.
Я каждый год езжу на Ангару, просто болен ею. Последний раз были с сыном в сентябре. На месте нашей деревни теперь зеленая лужа гнилой стоячей воды, просто язык не поворачивается назвать это морем. Места совершенно не узнать, деревья торчат не выпиленные, зона затопления была подготовлена плохо. 95 процентов леса осталось не выпилено в зоне затопления. Китайцы предлагали, давайте мы выпилим. Но нет, не дали, лучше утопим. Ценнейший ангарский лес! А отчитались, что все было сделано.
Очень тяжелое чувство, когда ты едешь на катере, а под тобой твоя деревня. После того, как вывезли людей, был организован вывоз кладбищ. Если родственники подавали заявление, выкапывали гробы и перевозили в Кодинск. Я этого не видел, но тот, кто видел, боится даже рассказывать. Мероприятие не для слабонервных. Некоторые по настоянию батюшек оставляли могилы под затопление. Поджоги домов вообще жестко проводились. Людям еще квартиры не дали, а их уже жгли. Они с ребятишками на руках, с документами выскакивали на улицу.
Это не наша ГЭС. Сегодня работы в Кодинске нет, люди ездят по вахтам, электроэнергия дорогая. Как там жить? Говорят, что три электростанции: Иркутская, Братская и Усть-Илимская дают огромный излишек электроэнергии. Для чего было строить еще и Богучанскую? Люди не могут понять. Говорят, что в 90-е годы строительство остановили из-за нехватки средств. Но есть информация, что в какой-то момент там, наверху, наступило прозрение, и строительство запретили. Потому что станция была экспериментальная, насыпушка. У нее лишь третья часть из бетона, где машинное отделение. А остальное засыпано землей. Это был эксперимент такой.
"Люди теряли родину и неимоверно страдали"
Режиссер-документалист Андрей Гришаков вот уже несколько лет снимает серию документальных фильмов о затопленных деревнях и людях, которые хранят память о своей малой Родине.
– Когда вы впервые узнали о том, как именно проходило
выселение людей и затопление территории будущей ГЭС, почему
заинтересовались этой темой?
Скоро это все должно исчезнуть, уйти под воду и сгинуть. И у людей не будет прошлого
– Совершенно случайно, на утиной охоте в 2009 году. Это было открытие сезона. Все посидели у костра и разошлись по палаткам. Я долго не мог уснуть. Вдруг слышу, к нашему костру кто-то подошел, сел и давай бренчать на гитаре: "А над домом нашим проплывут пароходы…" Я подумал, что за бред, как корабли могут проплывать НАД домом. Вышел, смотрю, сидит мужчина, играет на гитаре и плачет. Спрашиваю – в чем дело? Он отвечает: "А ты, что ли, не знаешь, что нашу родину, Кежемский район, затапливают и скоро мой дом уйдет под воду?"
Так я познакомился с коренным ангарцем Николаем Поповым, мы стали общаться. С тех пор меня эта тема не отпускает. Я поразился, что раньше ничего об этом не слышал, Летом 2010 года впервые поехал с Николаем в Кежму. И увидел весь этот ужас. Там было настоящее вселенское горе. Кругом все плачут, кто-то готовится к отъезду. Пожары, поджигали отдельные дома тех, кто уже выехал. Кругом одичавшие лошади, которых побросали хозяева. Вроде бы русские люди, а говорят по-другому: "Ааа, кого паря, обрящился ли кого-ли", "Тако дело шта, родной".
– Потому что это совсем особая старожильческая культура...
– Да, там, в 800 километрах от Красноярска, у людей был свой особый язык и характерный уклад жизни, даже не по церковному, а своему, особому, ангарскому календарю. По вечерам бабушки собирались на посиделки, пели протяжные песни, прыгали через костры. Такая настоящая старорусская жизнь 18-го века, особенно в языковом плане, в поведении. Даже эксперты отмечают, что ангарцы в тех местах жили будто законсервированные.
Одни знакомятся с тобой, другие приглашают в гости, третьи обижаются, что я от них ушел и пошел к другим. Мы с Николаем на лодке добрались до его родного села Паново – самое отдаленное поселение бывшего Кежемского района, практически на границе Красноярского края и Иркутской области. Дикие, неизведанные места, рыбалка, грибы, ягоды. Параллельно не давала покоя мысль, что вот скоро это все должно исчезнуть, уйти под воду и сгинуть. И у людей не будет прошлого. С нею было невозможно примириться. И я начал снимать. Вот все, что видел: как бабушки поют, пароход по реке идет и сельчане провожают взглядом берега, которых скоро не будет, обустройство домов: резьбу, наличники, ставни, которые вот-вот начнут сжигать.
– ГЭС начала строиться в 1970-х годах, люди знали, что это когда-то наступит, им придется уезжать? Но, получается, подготовиться к такому невозможно?
Один мужчина в Кежме приковал себя к кровати наручниками и сказал, что никуда не поедет, уйдет под воду
– На самом деле люди там разные, кому-то переселение было в кайф, и они с радостью бежали "за теплым толчком". Но большинство теряли родину и от этого неимоверно страдали. Они до конца не верили, что переезжать все-таки придется. Им 40 лет говорили, что вот строится ГЭС. А строительство то останавливалось, то возобновлялось вновь. Там же целое поколение выросло, которое каждый год сажало огород, думая, что урожай уже вряд ли соберет – вдруг в этом году затопит. Были те, кто до последнего не верил и надеялся, что все отменят. Те, кто пытался сберечь каждый день, – говорили, что даже если и начнет топить, до них дойдет не сразу, пока это все водохранилище наполнится. Или вдруг вода остановится и их вообще не затопит. Люди просто никому не верили. Им с 1974 года говорили: "Уезжайте, уезжайте, станцию достроят, и вас затопит". А ее все не достраивали.
– Как люди реагировали на то, что происходило? Понимали, ради чего они должны сорваться с обжитых мест, бросить родные могилы?
– Большинство плевались и материли правительство. Но воевать никто не собирался. Видимо христианство довело русский народ до того, что они согласны, что всякая власть от Бога. И все, что ни делается властью, – от Бога. Смиренность была в основном, смиренно люди пошли на это заклание.
Были отдельные случаи. Например, один мужчина в Кежме приковал себя к кровати наручниками и сказал, что никуда не поедет, уйдет под воду. Но это скорее исключение.
А вообще подготовка переселения началась давно. По словам старожилов, "Ангара кончилась" еще в 70-х годах, когда там стали размещать колонии-поселения. Для чего это делалось? Нетрудно догадаться – чтобы люди сами не захотели жить рядом с заключенными и начали разъезжаться. Местные жители стали запирать свои дома, чего раньше никогда не делали. Заключенные потом занимались зачисткой территории перед затоплением.
– Какие кадры снимать было тяжелее всего?
– Мне удалось снять, как ангарцы поворачивали рубильник на дизельной станции, чтобы навсегда обесточить деревню. Это пришлось делать Ивану Шнайдеру, трактористу. Братья Шнайдеры были из поволжских немцев. Их род переживал уже второе переселение. И вот именно они ставили последнюю точку в жизни Кежмы. Со слезами на глазах Иван подошел, я попросил порепетировать для съемки. Он как будто отключил, потом смотрю, уже еле сдерживается. И вторым дублем отключил по-настоящему.
Так мы и похоронили десятки деревень. Об этом я рассказал в фильме "Прощай, Ангара" (фильм стал финалистом премии ТЭФИ. – Прим. С.Р.) – о стертых с лица земли Паново, Фролова, Усольцева, Кежма, Проспихино, Мозговая, Рожково, Недокура, Косой Бык, Пашина. О том, что человек, вырванный из родового гнезда, страдает и не может прижиться в другом месте. Потому что корни его ушли под воду вместе с сожжёнными домами и могилами. О том, как люди переживали этот мучительный процесс сначала ожидания переселения, потом самого переселения. Вообще об Ангаре, которую мы потеряли.
– Но, сняв этот фильм, тему вы не оставили?
Их вырвали из привычной жизни, а корни-то остались там, под водой
– Фильм снимался на средства канала, на котором я работал, и
ограничен по времени – 20 минут. Вошло далеко не все, что у меня было. Снимал-то практически каждую деревню. И на сегодня это самый ценный материал. Все, что там на кадрах, сейчас глубоко под водой. С тех пор я езжу в те места практически каждый год. Все свои отпуска провожу на умирающей Ангаре. Для меня она символ исчезающей России. Общаюсь с людьми, записываю их воспоминания и ту жизнь, которой они живут сейчас. Накапливаю материал для следующих фильмов. Снял много сюжетов в духе: "последний житель района", "последний предприниматель района".
Скажем, фермер Иван Марковский работал в районе до последнего. В свое время он выкупил у развалившегося колхоза несколько комбайнов и тракторов и обрабатывал землю. При переселении ему не возместили вообще ничего. Программа была рассчитана только на переселение жителей, а не бизнеса. Марковский не пережил этого переселения. У него открылась язва, и через недолгое время он умер. Мой следующий фильм будет о нем.
Однажды я снял видео, как семья пекла последние пирожки. Вот им уже уезжать надо, кругом пожары, они уже крышу разбирают и топятся ею, так как ничего нет, а они пирожки задумали. Я приехал с этим видео в Красноярск, по дороге заскочил домой, смонтировал, думаю, вот сейчас на встрече ангарцев покажу. Захожу, от меня еще кострищем пахло. Включаю, а они как-то прохладно отнеслись, их это не зацепило, несколько бабушек всплакнули, и все. Люди очень быстро теряют связь. Особенно наши, советские. Нас очень хорошо государство в свое время выдрессировало, превратило в перекати-поле.
Эти материалы отлежатся, и думаю, со временем их историческая ценность возрастет. Конечно, качество съемки там не исключительное, сегодня можно было бы снять качественнее. Но в них есть фактаж, который переснять уже невозможно. Если честно, боюсь даже начать его пересматривать. Для меня это будто вновь пойти на войну.
– В центральных СМИ до сих пор почти нет информации о том, что происходило и происходит на Ангаре? Такое ощущение, что на тему переселения людей наложено негласное табу.
– В советское время вообще нельзя было говорить, что в стране происходит что-то отрицательное. Да и сейчас официальная пресса старается помалкивать. Я вот узнал об этом совершенно случайно и не из новостей. В наше время, когда строительство станции заканчивалось, я слышал, что телевидению платили за тишину в эфире. Уверен, что и сегодня 80 процентов населения Красноярского края не знает, где это – Кежемский район и Богучанская ГЭС. Даже в названиях их сложно связать. ГЭС называется Богучанская, в результате ее строительства затопили Кежемский район, центр которого сегодня находится в Кодинске (до 80-х годов центр района был в Кежме). Не исключено, что это было сделано специально.
– С людьми, пережившими то переселение, вы, так получается, уже прожили большой период жизни....
– Да, этим летом ушла моя любимая бабушка Анна Усольцева по прозвищу Казориха из села Паново. Ангарская звезда. Ей было 84 года, но она была живее всех живых. Добрая, отзывчивая старушка, певунья, заводила и главная матершинница на деревне. Она так тонко и умело вставляла маты в свою речь, что все ее сразу же понимали. Вырастила семеро детей, до последнего жила одна и справлялась с хозяйством. Выходила на улицу, и вокруг нее тут же собиралась ватага ребятишек, а она всех угощала конфетками. Если к ней придешь, сначала чаем напоит, потом уже спрашивает, зачем пожаловал. Всем с ней было легко и просто. Ее дом был центром Паново. Мимо никто не проходил, и каждому приезжему на него указывали. Никогда она не выбиралась в другие места, в Кодинске была пару раз в жизни, а на все пролетающие вертолеты загибала матом.
Когда ее переселили в Кодинск, в однокомнатную квартирку 26 метров на 4-м этаже, она села на свой сундук и несколько дней подряд молча смотрела в окно. Вот есть старушки разговорчивые, певуньи, которые раз – и замолчали. Это хуже некуда. Там и смотреть-то некуда было, напротив ее дома окна в окна стоял другой такой же. И вот так переселенцы смотрели друг на друга и постепенно уходили из жизни. Их вырвали из привычной жизни, а корни-то остались там, под водой. Как растение без корня засыхает, так и эти бабушки – словно вырваны с корнем.
Никто из них толком не адаптировался к новой жизни и сейчас, хотя прошло уже семь лет с тех пор, как выехал последний ангарец. Каждый год проводят встречи сельчан. Вспоминают, песни поют, гуляют. Главный лейтмотив всех встреч называют по-своему, по-ангарски: "Здесь-то, паря, воля была, больше воли-то в твоей жизни не было".
– Работа над этой темой что изменила в вас лично?
– Я стал другим совершенно. Вдруг начал интересоваться своими корнями, историей своей семьи. Перевез под Красноярск дом своего прапрадеда 1880 года постройки и теперь занимаюсь сохранением старины. Выложил там русскую печь, скупаю у родни старинные прялки, кровати. Хочу сделать своеобразный музей для своих детей и внуков. Разыскиваю рукописный дневник прапрадеда.
Познакомившись с ангарцами, я понял, что такое род, родня, насколько ценна семья и связь поколений. Меня сегодня очень интересует тема деревни вообще.
Я уверен, что Россия – это не небоскребы и города, а именно деревня. С ее архитектурой, деревянными узорами, где в каждом наличнике своя история. Сегодня все это никому не интересно и потихонечку гниет. А именно в этом наша национальная идентичность. Но все это исчезает, и соответственно, исчезает и нация. Вместе с умирающей деревней умирает России. И вот это очень больно.
"Рана начала затягиваться только сейчас"
Тамара Турова выезжала из уже горевшей Кежмы одной из последних. Она до сих пор не может забыть родную Ангару и каждое лето приезжает туда на рыбалку.
– Я работала в ЖКХ, и нас оставили последних на зачистку Кежмы. Село горело на наших глазах, мы каждое здание пропускали через сердце. Вот горит школа, вот универмаг, вот больница. Вначале бегали к каждому зданию. Даже не могу объяснить для чего, будто провожали. Я не видела войны. Но в какой-то момент мне показалось, что она вот так и выглядит. Иду как-то по улице, а она вся горит, с обеих сторон треск пламени.
Я родилась и выросла в Кежме, все мои предки оттуда. Наш род Якимята очень большой. На Ангаре у каждого рода было свое прозвище: Якимята, Барбасята, Мишкиных. И вот теперь всех нас раскидали.
Как сжигали наш дом, мы не стали смотреть. Сосед наш, только из дома вышел, как туда уже зэки бегут шнырять. Он не выдержал, вернулся, выгнал их, облил дом бензином и поджег сам. У одного мужчины был мотоцикл "Урал". Все уже на паром грузились. Он доехал на нем до берега, открыл краник с бензином и поджег, потом сел на паром и поехал. И долго еще горящий мотоцикл на берегу было видно.
Забрать все свое было нереально. Бесплатно перевозили только 5 тонн. Люди годами жили, конечно, у них было больше. Но даже то, что перевозили, ломалось, билось, и доезжало не все.
Мы уезжали колонной. По дороге заехали на кладбище, попрощались с родными могилами. Мои взрослые сыновья не могли слез сдержать. Мы получили квартиру в Сосновоборске, однокомнатную. Найти работу я так и не смогла, ухаживаю за больной мамой.
Елена Калинина, глава Кежемского сельсовета, "закрывала" село и была главой уже не существующего поселения еще три года, сейчас директор районного музея в Кодинске:
– Я родилась в Кежме. Работала учителем в школе, в 40 лет стала главой сельсовета Кежмы и проработала на этом посту почти 10 лет до самого затопления. Вся наша жизнь прошла под постоянной угрозой, что нас вывезут. В 1965 году в Кежемский район приехали изыскатели, которые начали искать место для строительства будущей Богучанской ГЭС. А в 1974 году наша учительница провела классный час, где рассказывала о том, что Богучанская ГЭС начала строиться, и скоро нас всех отсюда переселят. Но это "скоро" растянулось на долгие годы. Все это время мы жили в подвешенном состоянии. Глобальных вложений не делали. Зачем вставлять новые окна и обшивать дом? Со временем на благоустройство территории перестали выделять и бюджетные деньги. Забросили взлетную полосу, отменили рейсы самолетов, перестали строить новые дороги и ремонтировать старые. Все, кто мог, уезжали. Территория обезлюдела. Я представляла себе затопление по стихам нашего ангарского поэта: "Село мое уйдет на дно морское". На самом деле село не ушло на дно. Последние оставшиеся дома сгребали бульдозерами в кучу, делали огромное кострище и подожгли. И села просто не стало. Переехав в Кодинск, я еще три года числилась главой несуществующей Кежмы, так как у бывших сельчан было много юридических проблем, долго передавался архив. Сейчас я живу в Кодинске и работаю директором районного музея. По моим ощущениям, рана начала затягиваться только сейчас. Боль постепенно уходит. А предыдущие шесть лет прямо сил не было, как тяжело.
Такие истории бывшие жители Кежемского района рассказывают на каждой встрече односельчан. А что еще остается людям? Прошлого не вернуть, можно только вспоминать о нем, перебирая подробности былого, которое сейчас кажется настоящей жизнью по сравнению с тем, что они получили от государства взамен.
