"Я слежу за базаром!"

Новосибирский видеоблогер и участник многих протестных акций Тимур Ханов на днях подвергся нападению. Это случилось как раз в тот момент, когда он вел очередную трансляцию с центральной городской площади в Фейсбуке. В полиции нападавший объяснил свои действия тем, что Ханов "ругал Россию".

Ежедневно в полдень небезызвестный в Новосибирске Тимур Ханов, бывший чиновник городской и областной администраций, а ныне видеоблогер, начинает свой прямой эфир с площади Ленина. В ходе Fasebook-трансляции он рассказывает о новостях, делает обзоры событий, сопровождает их своими комментариями. Заставкой служит неофициальный гимн Новосибирска, который как раз в это время звучит на площади. В тот день все начиналось вполне привычно.

– Я предпочитаю работать в прямом эфире, – рассказывает Тимур Ханов. – Например, сегодня у меня было почти часовое интервью с митрополитом Новосибирским Тихоном. Я также делал интервью с исполняющим обязанности губернатора Травниковым – полтора часа прямого эфира. Трансляцию веду в Фейсбуке, так сложилось, что большая часть моих друзей и значимых людей коммуницированы со мной именно в Фейсбук.

​– Что случилось в тот день?

– Как обычно, я делал свой сюжет. Опаздывал, выскочил на площадь Ленина, сделал под песенку какой-то комментарий, что-то по митингам. И потом провел небольшой опрос людей на улице около мэрии. За этим зданием находится сквер Героев революции. И я вспомнил, что там до сих пор все в нехорошем состоянии. И решил, что этим закрою сюжет. Провел опрос и пошел в сквер. А навстречу мне шел этот мужчина. Он за мной не следил, я заходил в сквер, а он выходил из него. Я в этот момент рассказывал историю самого сквера: в конце 1919 года колчаковские войска, отступая из Новониколаевска, как назывался Новосибирск, расстреляли больше 100 человек. И когда красные вступили в город, они обнаружили эти трупы и захоронили их, и почти в центре города создали курган. А через несколько лет соорудили на нем монумент – скала, разорванная рукой, которая держит факел. Потом в том же сквере появились еще несколько могил, в том числе видных большевиков. И я об этом как раз рассказывал, показывал этот монумент, рассказывал, что он разрушается. Ему лет 80, наверное, или даже больше. Наш мэр города Локоть – он же первый секретарь обкома КПРФ. И мне кажется, что нехорошо, когда человек на митингах красными флагами машет, а у него могилы большевиков в дурном состоянии. И все это под окнами мэрии! Я обходил монумент, рассказывал, в каком он тяжелом состоянии, производил съемку. А в это время меня поджидал мужчина. Я видел его краем глаза, понял, что он хочет со мной поговорить. Он пытался встрять в мою трансляцию, но я сказал: "Минуточку!" и пошел дальше. Но он дернул меня за куртку и сказал: "Что ты тут делаешь?" И было видно, что он не совсем адекватный.

– Он назвал себя?

– В руках у него было удостоверение, которое он держал вверх ногами. Он назвал себя по фамилии – Демин Алексей Александрович, по-моему. Я стал спрашивать: "Какого депутата вы помощник, назовите себя, покажите, я сфотографирую". А он что-то еще сказал, типа "ты родину не любишь, кто ты такой". И неожиданно попытался выбить у меня и схватить телефон, а потом неожиданно ударил меня по лицу. Он крупнее, выше меня больше, чем на голову – наверное, 190 см. Я не собирался ему сопротивляться, тем более что он был заметно агрессивен. Я положил телефон в карман, и трансляция прервалась. Для меня было важно сохранить телефон и эту запись.

– Он трезвый был?

– Нет. Я потом понял, что он пьяный. Я пытался его урезонить, успокоить.

– Одним ударом не ограничилось?

– Нет! Было несколько ударов правой рукой в скулу. Я пытался уворачиваться, защищаться достаточно успешно, но после того, как у него не получалось ударить меня нормально в скулу, он ударил меня в нос. Я крикнул: "Позовите полицию!" Остановились две девушки и парень, и они стали снимать на камеру, вызывать полицию. И этот парень, Демин, тащил меня и говорил: "Я депутат! Я неприкосновенный!" И предъявлял мне претензии, что я против России что-то говорю. Я спросил: "Что тебе конкретно не так, что я не то сказал?" – хрясть по морде. Он не мог сформулировать, что ему не нравится. Он потом в протоколе написал, что я плохо говорил про его любимую Россию. У него дедушка погиб на фронте. И поэтому он не стерпел. А я России не касался. Кроме того, он называл меня почему-то украинским сепаратистом.

При этом он без конца утверждал, что он две чеченские войны прошел, что он майор ФСБ, что он спецназовец. Судя по ударам, я не мог исключить, что он спецназовец. Бил он умело. Сбил мне очки. Когда я достал телефон, он его выбил из рук и растоптал ногой – разбил корпус и экран. Потом приехала скорая помощь, наряд Росгвардии. Врачи определили ушиб мягких тканей лица и перелом носа.

​– А что в полиции было?

– Там я дал пояснения и написал заявление о самом событии, поскольку его можно квалифицировать как умышленное причинение вреда здоровью средней или легкой тяжести. Нападавший там матерился нещадно, оскорблял людей. Ему предъявили хулиганку. Как оказалось, он уже год назад получал штраф за хулиганство и ранее был судим за какие-то уголовные преступления. Вечером со мной связался участковый и сказал: "Мы его закрыли". На днях было заседание суда. Я на него явился как посетитель, пытался вести трансляцию. Но судья огласила рапорт пристава: якобы он обнаружил при входе от меня запах алкоголя. Я не пил в течение дня. Но меня из зала удалили. Дело о нападении еще не рассматривали, пока ему дали трое суток за хулиганство в полиции.

– Выяснилось, что за удостоверение он показывал?

​– Удостоверение реальное, помощника бывшего депутата от "Справедливой России" Купинского районного совета. Купино – один из самых отдаленных городков Новосибирской области. Парень из Новосибирска туда заехал депутатом 5 лет назад и себе помощником выбрал вот этого уголовника. И оба они, как я потом уже нашел в интернете, прославлены разными скандалами. Я объявил поиск этого бывшего депутата, его так и не нашли. Пропал. Я попытался получить комментарии от "Справедливой России", но ничего не получил. Они сказали, что у них таких нет, и все.

– Сейчас любая сетевая активность – это рискованное занятие. Можно нарваться на неадеквата, а можно – на уголовное дело за экстремизм, например. Вы как завсегдатай протестных акций наверняка на примете у силовиков. Как и ваши страницы в соцсетях…

– Обвинить могут, но я стараюсь быть аккуратным, пока повода не даю. Забавно, но для оперативных работников я провожу полезную работу. Например, снимаю митинги, а для них это оперативная информация. Они могут использовать ее если не как доказательство, но, по крайней мере, для каких-то разработок.

– Вы следите за делами, которые связаны с "экстремизмом", "возбуждением ненависти"?

– Это существенная тема. И сегодня я проводил интервью с митрополитом Новосибирским Тихоном. Мы обсуждали, как он понимает "оскорбление чувств верующих". Он ушел от прямого ответа. Больше рассказывал о том, что пускай это обсуждает суд, это квалификация государства и самого человека, который может пожаловаться. И эксперты должны определить. Ответил обтекаемо.

– Вот вам пример того, что можно стараться быть аккуратным, но все-таки оскорбить чьи-то чувства. Если даже митрополит не может четко сказать, что оскорбление, а что нет…

– Поэтому я слежу за базаром.

​– Что это значит? Каких тем вы избегаете?

– Во-первых, если я пишу или говорю, то предпочитаю слова "предположим" или "как мне кажется", без резких суждений. Кроме того, избегаю призывов, категорических оценок. Стараюсь быть относительно нейтральным, не высказывать предпочтение одной какой-либо из сторон. От того, что мне попало по носу, есть несколько плюсов. Во-первых, я получил дополнительный плюс к популярности. Уже на улице узнают. Для раскрутки это хорошее средство. А популярность – некоторая защита от государственных репрессивных механизмов. Заметного человека избегают трогать, чтобы не получить ненужного резонанса. Я намеренно выбрал роль наблюдателя, стараюсь свои материалы давать позитивно, чтобы получить положительный отклик не только у начальников и контролеров, но и у публики.

– А вам не кажется, что вы таким образом просто сужаете свою аудиторию? Это ведь как минимум скучно, когда блогер или журналист занимается самоцензурой.

– Я намеренно выбрал образ откровенно простоватого журналиста, для того чтобы раскрутить собеседников на откровенный разговор и расположить к себе аудиторию. Потому что это защита от возможных репрессий, популярного человека атаковать труднее.

– То есть все же эти уголовные дела об экстремизме в соцсетях вас напугали…

– Вы в курсе, сколько мне лет? Мне 58. Я уже в экстремисты наигрался. Я не стал консерватором, но я стал соизмерять… Я могу сделать один очень яркий материал, и меня закроют, например… Я не боюсь, что меня закроют, потому что просто не за что. Но я боюсь оттолкнуть от себя аудиторию, если буду выступать с одной резкой позицией. Это не самоцензура.

– А что же тогда?

– Ну, вот есть клоун. Если он вдруг начнет говорить монолог Гамлета, это будет смешно, его не поймут. Тем более если драматический актер вдруг захочет изображать из себя клоуна. Это только большие мастера смогут. Я, как циркач, выбрал себе определенный жанр. Это не потому, что я чего-то сильно боюсь, а потому что лучше у меня получается.

Но я радикальный противник ограничения права свободы слова. Меня возмущает, когда кого-то преследуют за его мысли. Как человек либеральных убеждений, я считаю, что это недопустимо и ведет к деградации общества в сторону Советского Союза, где я прожил половину своей жизни.

– Но при этом вы считаете, что к самоцензуре вас эти репрессии не принуждают?

– Самоцензура у меня есть. Если раньше я мог бы выражаться прямыми утверждениями, например, я мог бы сказать: "Крым – это Украина" или "Крым – это Россия". Это прямое утверждение. Но теперь я вынужден сказать, что "мне трудно возражать тем людям, которые станут утверждать, что Крым – это Украина".

– По-вашему, такая формулировка гарантирует вашу безопасность?

– Если дело дойдет до суда, то я смогу, может быть, каким-то образом обезопаситься. Но читатель, мой зритель, понимает мысль, даже если она прикрыта. Я вырос в советское время, когда читали между строк. Я этот язык знаю, помню и очень сожалею, что к нему приходится возвращаться. Мы вынуждены возвращаться к этой практике – и не только потому, что есть прямая угроза, но еще и потому, что если я буду говорить прямыми утверждениями, то я оттолкну сомневающуюся аудиторию. Если аудитория крайне либеральная или патриотическая, их переубедить трудно. Но есть существенная часть людей, которая не определила себя конкретно к какому-то лагерю. Я ищу возможность быть понятым теми, кого оттолкнут радикальные утверждения.

– У вас в Фейсбуке написано, что вы были пресс-секретарем мэрии и чиновником областной администрации. Как после этого вы стали участником оппозиционных акций?

– Я начинал свою политическую деятельность в 1990 году как депутат городского совета Новосибирска, до этого примкнул к демократической платформе в КПСС. В 1991 году, до ГКЧП, я вышел из партии. Стал координатором фракции "Демократическая Россия" в горсовете. Но в 1993 году после того, как советы были разогнаны, политическая жизнь изменилась, я отошел от политики. Потом меня вдруг пригласил к себе помощником ставший неожиданно губернатором Иван Индинок, бывший партийный деятель. Он не был демократом, он был неконсервативным номенклатурщиком. Я стал помощником губернатора и в это время пристрастился к работе с прессой. И потом, когда в 2002 году меня пригласил работать к себе пресс-секретарем мэр Городецкий, мне эта работа показалась интересной, и я с ним проработал два года. Хотя политически мы были скорее противниками…

– Вам удавалось лавировать между своими убеждениями и работой в команде идеологического противника…

– Да. Потом я работал в мэрии и в правительстве, занимаясь созданием сайтов, поскольку я программист. И эта должность называлась советник. Это продолжалось до 2012-го, а потом меня сократили. И после этого постепенно я увлекся блогерством.

– В 2011–2012 году был расцвет протестного движения, вы ходили на акции, будучи чиновником?

– Я туда ходил как наблюдатель, но не как участник. Перестав быть чиновником, почувствовал вкус к участию. Новосибирск – город уникальный. В конце 2016 года было принято решение, чтобы в Новосибирске поднять тарифы на 15%. Это было самое высокое повышение по России. В ответ в городе объединились почти все политические силы и добились, что не только решение по тарифам было отменено, но в дальнейшем был сменен губернатор, который хотел провести это решение. Именно в этот момент я включился в общественную деятельность.

– Акции против повышения тарифов ЖКХ – это социально-экономический протест, к нему наши власти довольно терпимы. В отличие от политических протестных акций. Вы в таких участвовали?

– В Новосибирске практически не было столь ярко выраженных политических акций. Разве что акции Навального. Я бывал на них. Он сам неоднократно приезжал в Новосибирск. В 90-е годы я сам организовывал и проводил митинги либеральной направленности. Теперь их проводят другие люди. А я взял на себя функцию транслятора. Многие не ходят на митинги по принципу: "Зачем ходить на митинги, если Ханов все равно покажет". Но политических акций, например, с требованием отставки какого-нибудь деятеля, либо с какими-то чисто политическими лозунгами, кроме коммунистических, я не припомню в Новосибирске.

– Вы несколько дистанцируетесь от участников этих акций, позиционируя себя просто наблюдателем, тем не менее полиция вас задерживала...

– Это задержание было случайным. Вы, наверное, помните, когда Мальцев 5 ноября объявил революцию. В Новосибирске это выглядело забавно. Когда целое лето выходили сторонники подготовки с большим плакатом "5.11.17", я подходил к ним со своими трансляциями и спрашивал: "А что будет 6 ноября?" Никто из них, разумеется, не мог ничего сказать мне вразумительного. Сторонники Мальцева собрались в центре города 5 ноября в одном из скверов. Было очень холодно. Они встали такой кучкой человек 20–30 и вели беседы между собой. У них не было с собой ничего, что могло бы свидетельствовать о том, что они хотят совершить революцию. Максимум, что я у них видел – это термосы с чаем. Зачем они собрались? Они ждали, что что-то произойдет, как им обещал Мальцев. А что произойдет, они не могли предположить. В конце дня город был наполнен правоохранительными органами. Я регулярно в течение дня подходил к этим людям, проводил опросы среди граждан вокруг, ждете ли вы революцию? Может ли быть революция?

– Что люди отвечали?

– Нет, никакой революции не ждали. Вечером я обнаружил, что группа людей, которые там собрались, окружены кольцом ОМОНа. "Революционерам" не предлагали разойтись. Им не говорили, что они сделали незаконную акцию. Им сказали: "Среди вас есть предметы, запрещенные к обороту. И мы предлагаем вам пройти в автобусы, чтобы провести беседы в отделениях полиции". Разумеется, люди понимали, какого рода беседы их ожидают, поэтому они возражали. Тогда в дело был пущен ОМОН. А я это все транслировал со своего телефона. Это все продолжалось несколько минут. Побежали омоновцы и стали выхватывать из толпы людей по одному. Примерно через полминуты я оказался на земле. Меня очень аккуратно приложили, взяли на руки и отправили в автобус вместе со всеми, хотя я стоял в стороне. Потом препроводили в отделение полиции и там провели беседы, в том числе и со мной, где я показал, что не имею отношения к этой группе. Следователь меня допрашивал как свидетеля, потом допросили в суде. Ну, как это, Новосибирск – третий город в России, и ни одного экстремиста?! Нашли. Я свою задачу видел в том, чтобы показать обывателям и просто задокументировать ситуацию, как, где и что происходит. Буквально несколько дней назад я побывал на суде. Трех участников у нас все-таки задержали и им предъявлены обвинения в организации массовых беспорядков. На суде, когда я сказал, что Мальцев – хороший профессиональный провокатор, судьи смеялись, улыбались мне в ответ. Я старался выступать с позиции защиты людей, потому что, на мой взгляд, никакого экстремизма в Новосибирске не предполагалось. Мне так кажется.

– Вы упомянули о том, что Новосибирск – третий город в России. Когда-то он считался одним из самых передовых и прогрессивных мегаполисов в стране. В советское время у него, благодаря Академгородку, была репутация почти вольнодумца среди городов-миллионников. Сейчас эта традиция куда-то исчезла?

– Опустилась вся страна, но Новосибирск все-таки не на дне. Он остается городом достаточно вольным. Я не могу сравнивать, так как не очень слежу за другими городами. У нас здесь довольно часто проводятся какие-то публичные общественные акции как реакция на действия властей, но очень редко кто поднимает вопрос относительно губернатора, какой-то партии или президента.

– О том и речь. Новосибирск, судя по вашим словам, не интересуют такие проблемы, как свобода слова, цензура, сменяемость власти, политическая конкуренция, независимые суды, контроль над работой правоохранительных органов, права человека?

– Эти темы остались на кухнях. Если мы объявим митинг или пикет за свободу слова, на него придут несколько человек. Возможно, люди полагают, что такие темы глобального характера нельзя решить отсюда. Есть те, кто поддерживают эти мысли, но они не объединены. Потому что нет у нас политических партий, по крайней мере, в Новосибирске, например, либеральной направленности. То ли это воздействие пропаганды, то ли усталость – людей не возбуждают темы, к примеру, независимости судов. Поэтому я стараюсь вести трансляции с судебных заседаний, особенно, когда они касаются вопросов проведения митингов, в которых под явно надуманными предлогами власти отказывают. Я пытаюсь показать, что суд работает неправильно, что он зависимый. К сожалению, людей, интересующихся чисто политикой, очень мало. Чрезвычайно пассивная публика.

​– У вас на странице в Фейсбуке написано, что вы ищете работу. Если представить, что вам сделали предложение, например, администрация города или областное правительство. Вы согласитесь? И будете ли в этом случае продолжать свой видеоблог, ходить на протестные акции, нести свою просветительскую миссию?

– Программисту, которому под 60, не так просто найти работу. Если бы мне сейчас предложили вернуться в администрацию, предложили хорошую должность, это было бы соблазнительно еще и потому, что у меня хороший стаж госслужбы. Но я буду очень сильно думать. От этой вольной жизни, которой я сейчас живу, мне будет трудно оторваться. Внимание публики весьма привлекательно. Это, с одной стороны. А с другой – я сильно сомневаюсь, что у них есть настолько высокая должность, чтобы я на нее согласился. На другую я соглашаться не буду, потому что мне сейчас очень нравится, что я могу в любое время выйти и говорить то, что хочу.

– Пусть даже и эзоповым языком?

– Мне нравится говорить эзоповым языком, потому что это дает возможность обойти любые ограничения и показать то, что люди не увидят в других местах.

– На днях глава Союза журналистов Соловьев сообщил, что обсуждаются поправки в Закон о СМИ и есть идея лицензировать работу видеоблогеров. Что вы думаете об этом? Станете ли получать лицензию?

– Я бы хотел иметь защиту и права, как СМИ. Но, к сожалению, новое лицензирование, скорее всего, придумано с другой целью. "Учет и контроль", как завещал великий Ленин. Власть сможет пересчитать активных блогеров и потребовать от них не только идентификации личности, но и исполнения некоторых ограничений. Теперь те, кто будет вне лицензирования либо станет нарушать правила, будут легко подвергнуты административной или даже уголовной ответственности. Поэтому ничего хорошего от лицензирования не жду. И по возможности постараюсь уклониться.