Раскулачивание по-французски

Мод Мабийяр – одна из самых известных переводчиков современной русской прозы на французский язык. В 2017 году издательством Blanc sur noir был опубликован ее перевод романа Гузели Яхиной "Зулейха открывает глаза". Сейчас Мод работает над переводом последней книги писателя Михаила Шишкина, живущего в Швейцарии. Сама она живет в Москве, куда впервые приехала в девяностые годы, когда ей было шестнадцать лет. При этом Мод часто бывает в Сибири – по работе или навещая родственников.

– Как произошла ваша первая встреча с Сибирью? Это было в литературе или в жизни?

– Это было в детстве – я читала роман Жюль Верна "Михаил Строгов", действие которого происходит в Сибири, далекой и загадочной.

– Стоит заметить, что этот роман Жюль Верна очень далек от реалий сибирской жизни.

– Да, но в детстве мы не ищем реальности. Нам интересно другое – фантастическое – измерение жизни. Когда я приехала в Россию, у меня не было цели попасть именно в Сибирь. Здесь легко затеряться и в средней полосе. Я много ездила по деревням центральной части России, собирая фольклор. Потом побывала в Туве со своим французским другом, который хотел написать книгу о жителях этой удивительной республики. Помню прекрасные встречи, которые у нас там были: ученый из Кызыла, женщина-полицейский в тайге, рок-музыкант, деревенский учитель... Попадались очень интересные люди, разные. Я переводила с русского, конечно, не с тувинского. Хотя некоторые слова помню до сих пор.

– Ваш друг в итоге написал книгу?

– Да, она называется Dans la taïga céleste – "В небесной тайге". Но на русском ее нет.

– Сейчас вы живете в Москве постоянно?

​– Да, я вышла замуж за своего русского друга. Он вроде как москвич, но у него есть родственники в Сибири. Я с ними познакомилась несколько лет назад во время одной из сибирских командировок. Они живут в деревне Салтанаково под Томском. Это их родовая деревня, там нет электричества, туда не ведут дороги, но там очень красиво. Будучи у них в гостях, я услышала рассказы о том, как раскулачивали крестьян, как они убегали от раскулачивания по Оби и оказались в тайге. Эту историю рассказывал дедушка моего мужа, сейчас он уже умер, но до самого конца в его памяти жили воспоминания детства. Как им пришлось бежать от советской власти в таежную глушь, где они всей семьей ютились в землянке, а он пешком ходил в школу за много километров от дома. Это все совершенно невероятно! Несколько лет спустя я перевела роман о раскулачивании, так что тема снова повторилась.

– Вы имеете в виду роман Гузели Яхиной?

– Конечно. Я работала в Красноярске на КРЯККе (Красноярская ярмарка книжной культуры. – СР), и все вокруг говорили о "Зулейхе". Я купила книгу, и почти с первых страниц у меня появилось желание представить этот роман французскому читателю.

– В России роман очень популярен. А во Франции?

– Тоже. Из современной русской прозы "Зулейха", пожалуй, самая известная.

– Чем цепляет французского читателя история татарской девушки, спецпереселенки, прошедшей тяжелый путь от деревни под Казанью до Байкала?

– Во-первых, подлинностью переживаний главной героини. Возможностью посмотреть на эти события ее глазами. Во-вторых, люди узнают много нового о том, что происходило в России в тридцатых годах прошлого века, узнают, как коллективизация разрушила уклад традиционного общества.

– Во французской истории, пожалуй, не было аналогов таких событий.

– Почему? У нас тоже была революция. Были времена, когда крестьяне уходили в города, потому что не могли прокормиться на земле. Конечно, это происходило не в таких масштабах, как в СССР, но французские читатели все равно понимают и сопереживают героям романа.

– Наверное, с таким же интересом у вас читают о событиях китайской культурной революции?

– Я бы так не сказала. Китай – это все-таки очень далеко. Россия нам ближе.

– Ваш личный опыт путешествий по Сибири как-то помогал вам в работе над переводом?

– Он оказался полезен для уточнения бытовых деталей. Например, в Сибири очень любят грузди (и об этом упоминается в романе Яхиной), а у нас эти грибы совершенно не известны. И вот, в гостях в деревенском доме меня угостили груздями и сказали, что это самые вкусные грибы. Потом я перевела роман, сверила название по словарям, потому что я понятия не имела, как будет "груздь" по-французски. Отправила перевод в издательство, через некоторое время редактор написал мне: это же несъедобные грибы! Как это "несъедобные", если я их ела? Пришлось добавить в текст примечание, что сибиряки действительно употребляют грузди в пищу. Конечно, я перевела бы этот фрагмент и без поездки в Сибирь. Но мне было очень интересно увидеть своими глазами те реалии, которые стоят за словами. Для переводчика это важный опыт – пройти от слова к предмету, который оно обозначает.

– С какими еще трудностями перевода вы сталкивались? Сложно перевести на французский слова "раскулачивание" или "трудодень"?

– Это как раз просто. "Колхоз", "раскулачивание", "коллективизация" – всё это есть во французском. Читатель, может быть, не сразу поймет, кто такие "кулаки", но довольно быстро вспомнит. У меня были проблемы со словом "спецпереселенцы" – нельзя просто взять и написать "специальные переселенцы" – никто не поймет, что это значит. Но я справилась. А еще было очень забавно работать с советскими бюрократизмами. Я быстро нашла решение – подняла старые подшивки газеты "Юманите" (печатный орган французской компартии. – СР), у нас ведь тоже были коммунисты, которые изъяснялись тяжелым бюрократическим языком.

– Когда это у вас были коммунисты?

– Ну, не во власти, конечно. Но они были влиятельной общественной силой, а журналисты "Юманите" в то время, видимо, подражали газете "Правда". Сейчас наши коммунисты пишут совсем по-другому. И, кстати, они опубликовали очень хороший отзыв на мой перевод романа "Зулейха открывает глаза".

– Как вам удается работать с текстами таких разных авторов, как Яхина, Шишкин, Роман Сенчин? У всех свои особенности языка, и важно это не потерять.

– Переводчик напоминает актера, играющего роль. Это сильное

​переживание. Плохой переводчик работает, не уважая автора или думая, что он умнее и лучше автора. Мне кажется, для переводчика очень важны эмпатия и уважение. Если вы пропускаете авторский стиль через себя и стараетесь передать его особенности, тогда получается хороший текст. Конечно, у каждого свой метод работы. Но лично я – человек, способный к эмпатии. В процессе перевода я слышу музыку языка. Перевод вообще очень связан с музыкой, с ритмом, со звуками, и всякий раз это другая мелодия.

– Вы часто в своих интервью говорите о мелодии языка. Может быть, именно то, что вы воспринимаете русский текст, так сказать, "свежим ухом", вы слышите ту мелодику, которую уже не замечают сами носители языка?

– Я регулярно читаю и французские книги – не как переводчик, а как читатель, я также чувствительна к музыкальности французского текста. В России любят говорить, что русский язык самый выразительный. Я, конечно, с этим не могу согласиться. Если бы я не любила свой родной язык, какой бы из меня был переводчик? Я могла бы стать критиком, но не переводчиком. Хотя, конечно, очень часто я переживаю из-за того, что не все можно передать. Но я считаю, что любой язык способен выражать любой спектр ощущений. А насчет музыкальности – я работала синхронным переводчиком, в то давнее время, когда титры делали не так часто – переводила фильмы и стала больше внимание обращать на устную речь. Это, кстати, я очень люблю у Романа Сенчина – как он чувствует и передает устную речь. Очень важно работать „через ухо”. Лично я перечитываю свои переводы, вслух проговариваю, чтобы слышать, если что-то где-то не так звучит.

– Если говорить о музыке как таковой, а не о музыке языка, какая музыка вам ближе? Нравятся ли вам русские песни?

– Я как раз человек не сильно музыкальный, а, скорее, языковой, поэтому очень люблю и французских певцов, и русских бардов. Я люблю слова. Когда я изучала русский язык, то много слушала Высоцкого. И сейчас его люблю, до сих пор слушаю с удовольствием, он совершенно не устарел. А во Франции есть один певец, Клод Нугаро, который всем доказал, что французский язык ничуть не беднее английского. Дело в том, что у нас часто поют на английском и говорят, что это самый гибкий язык. А Клод продемонстрировал невероятные возможности французского языка. Он такой музыкальный. Он словами может передать любой ритм.

– Какое место в читательском рейтинге Франции занимает русская литература?

– У меня нет статистики, но на первом месте, конечно, французская. Затем – англоязычная. Третье-четвертое место делят испанские и итальянские писатели. А после них, я думаю, идет русская литература, вместе со всей остальной Европой. Русскую классику у нас сейчас переводят заново, особенно Достоевского. Это вообще популярная тенденция – переводить современным языком классические, всем известные тексты. Во Франции даже Библию так переводят. Очень интересный проект.

– Напоследок хотелось бы вернуться в Сибирь. Вы замечали разницу в языке, менталитете жителей Сибири и других частей России?

​– Замечала, хотя, конечно, я не везде была. За то время, что я провела в Сибири, сложно дать оценку, однако сибиряки показались мне более свободными и сильными. Тогда был в разгаре кризис 2014 года, в Москве все боялись потерять работу, а в Сибири я слышала от самых разных людей, мол, мы пережили и войну, и Сталина, и нам ничего не страшно. Они говорили это от всей души. Меня также поразило, как все хвастаются, какой они разной крови, то есть постоянно обращают внимание на то, откуда их предки, из каких стран и регионов, и очень этим гордятся. И наконец, особенно трогательной показалась искренняя вера в уникальности всего сибирского. Лично я, прожив в России долгое время, считаю, что разница не так велика. Но вспоминается смешной разговор, кажется, в Красноярске. Один человек мне сказал: "Как говорят у нас в Сибири: в здоровом теле – здоровый дух". Если кто забыл – это древняя латинская поговорка.